Уверена, они давно присматривались к Отцу. Еще в 37-м году, когда арестовали его друзей – Рафаэля Артемьева и Клима Климова. Может, и пораньше – Калинин смолоду не понимал, как в стране может быть столько врагов народа. Не просто не понимал – говорил об этом открыто. Артемьев, друг его юности, красавец и умница, по описаниям Отца, да и по фотографии тоже, рассказывал впоследствии, что следователь все время задавал ему вопросы относительно его друга Анатолия, выпытывал, что у него на уме и так далее. К счастью, друзья оказались истинными друзьями и не наплели на ближнего. Отец был в это время корреспондентом «Комсомольской правды» на Кавказе, куда у НКВД не всегда доставали руки. Беда прошла мимо… Уже в пятидесятые годы Отец получил телеграмму от Артемьева: Буду проездом через Ростов такого-то числа и так далее. Отец, разумеется, вышел на перрон. Помню, пришел домой с красными глазами, какой-то неузнаваемо унылый. Я слышала, как рассказывал маме: «Не представляешь, во что он превратился. Старик… Рот запал – ни одного зуба. Я узнал его только по глазам. А Клима я не узнал». Отец долго не мог прийти в себя после этой встречи. Он стал молчалив, раздражался по пустякам. Слышала, как сказал по телефону Никулину: «Неужели они не знали об этом? Чушь какая-то. Выходит, правая рука не знает того, что творит левая…» И в ответ на какую-то реплику Михаила Андреевича, довольно резко возразил: «Нет, Миша, тут я с тобой не соглашусь. В таком случае и я – враг народа».

Мама не любила разговоры подобного рода, особенно телефонные. Уж она-то знала не понаслышке, как э т о бывает. Как забирают человека не за что и в никуда, то есть обрекая заведомо на муки и, чаще всего, смерть. Наш телефон прослушивался – родители знали об этом по каким-то особо длинным паузам перед гудком. Может, по чему-то еще – не знаю точно. Я несколько раз слышала, как мама просила Отца никому не рассказывать о том, что ее отец, Юлиан Доминикович Веракс, — враг народа. «Какой он враг? — всегда возражал не без раздражения Отец. — Сирота, труженик, участвовал в империалистической войне. Как жаль, что мне не довелось его узнать. Мы бы наверняка друг друга полюбили. До сих пор жалею, что не пристрелил, когда мы освободили Ростов, этого доносчика Нестеренко». «Господь велел все прощать, — вступала в разговор бабушка Нюра». «Нет, Анна Михайловна, таких людей прощать нельзя. Это они превратили нашу страну в… — Отец вдруг вспомнил обо мне, сидевшей возле печки и не сводившей с него горящих от возбуждения глаз, и закончил: — Народ изгонит из своей среды доносчиков и предателей, партия очистится от них, я знаю это точно…»

Он всегда всех судил по себе. К сожалению, часто обманывался в людях, принимая за искренность лживые слова. Но не любил льстецов, более того: гнал их от себя. И терпеть не мог, когда критики – были и такие – делали из него чуть ли не гения. Вообще большим вниманием критические статьи не жаловал, зато бросался на защиту друзей, незаслуженно – по чьему-то заказу – оболганным критиками. Но я опять отвлеклась от темы моей главы. В начале марта 1989 года, то есть на закате так называемой Перестройки, в мой почтовый ящик в Москве бросили вырезку из газеты. Я пробежала ее глазами уже в лифте, дома прочитала внимательней, расплакалась, набрала Пухляковку, услышала как всегда обрадованный и какой-то особенно ласковый голос Отца, сказала: «Слушай внимательно, пока не прервали» и прочитала ему вслух заметку в «Комсомольской правде» от 28 февраля 1989 года, которую привожу здесь полностью:

НЕНАПИСАННЫЙ РЕПОРТАЖ.

6-й этаж, лично

Писатель А.В. КАЛИНИН. На памяти – его книги о М. Шолохове, ставший знаменитым роман «Цыган». А вот письмо ему пришло как собкору «Комсомолки» 30 — 40-х годов…

Тридцатые годы… Черной полосой прошли они по жизни наших отцов, опалив сердца несправедливостью и жестокостью. Разорение, ссылка из родных деревень и сел, массовая гибель мужиков-трудяг, только-только успевших стать на ноги в годы нэпа, поверивших в Советскую власть. Безудержное нагнетание страха. Небывалый голод в начале десятилетия, особенно в 1932 и 1933 годах.

В эти гибельные годы не выстояла и наша семья. В 1933 году уходит из жизни отец – старшой рыбацких артелей села, искони занимавшихся рыбной ловлей на озере Неро и снабжавших рыбой Ярославль, Москву. Отец был делегатом Всероссийского съезда рыбаков. У меня хранится фотография, на которой он снят в группе делегатов вместе с «всероссийским старостой» М. И. Калининым. Позднее, когда отец обращался к нему с просьбой защитить рыбаков от разорения и насильственного объединения в овощеводческом колхозе, Калинин не ответил ему на письма, а когда отец поехал к нему на прием во ВЦИК – не принял его. В шестнадцать лет я оказался единственным кормильцем в семье, где, кроме меня, еще четверо едоков. Мать тяжело болела. Заведую сельской библиотекой, получая 34 рубля жалованья (буханка хлеба на рынке стоила тогда 20 – 25 рублей), по утрам помогаю рыбакам, принося домой немного рыбы.

В том же тридцать шестом – новое испытание, — меня исключают из комсомола как сына «сопротивленца» колхозному строю. На собрании первичной организации называют «подкулачником», а в отчетах парторга и по совсместительству завклубом Николая З. я значусь уже как «враждебный элемент», им разоболаченный.

Позднее разоблачительное рвение З. будет достойнго оценено, он станет комендантом одной из бериевских тюрем. Меня выгоняют из библиотеки и больше никуда не берут. Жить не на что. Спасает только помощь рыбаков – друзей отца. Положение осложнилось еще и тем, что на бюро райкома, исключавшем меня из комсомола, я не отдал комсомольский билет, надеясь на то, что обком не утвердит исключение. В результате – слежка.

Рос список вселенских моих грехов. Теперь наряду с тем, что я не отказался от отца-»сопротивленца», мне ставили в вину уже и то, что я еще в начальной школе дружил с парнишкой, отец которого был раскулачен и сослан в Соловки (в 1956 году реабилитирован), что я однажды в течение двух суток держал у себя дома осоавиахимовскую малокалиберную винтовку, даже то, что моя бабушка Мария Николаевна посещала церковь. Меня регулярно, не реже одного раза в месяц, вызывали на беседу в райотдел НКВД, где доводили до такого состояния, что если бы не ответственность за младших ребятишек, — рассчитался бы с жизнью без сожаления.

В эту пору, осенью 1936 года, и приехал в наше село корреспондент «Комсомольской правды» Анатолий Калинин. Он знакомился с работой всей районной комсомольской организации. По настоятельной рекомендации секретаря райкома Новикова, «сориентированного» нашим парторгом, приехал в Угодичи. Говорил в селе со многими людьми, долго беседовал с Николаем З. и, помнится, уже поздно вечером пришел ко мне. Попросил достать крынку молока и устроить спать на сеновале, о чем, как он сказал, давно мечтал. Я сделал все, о чем он просил, но к гостю отнесся настороженно. Он, видимо, заметил это и как-то быстро разговорил меня. Спрашивал о прошлом нашего большого старинного села, о примечательных людях, рассказывал о своей работе в газете. Наш разговор затянулся до глубокой ночи, но я не увидел в этом молодом парне ни фальши, ни зла, которые тогда чудились мне в каждом. Наоборот, он, ругая меня за горячность и опрометчивость, советовал оставаться самим собой и верить, что обком или ЦК, если дело до того дойдет, отменят решение об исключении. В три часа утра, когда раздался гудок парохода, ходившего тогда по озеру Неро между Ростовом и нашим селом, мы с ним распрощались. Крепко сжав мою руку, он сказал, почти потребовал: «Держись, парень!»

Утром, когда порассвело, я случайно глянул на вешалку, куда Калинин вешал сумку-планшет и головной убор, и увидел, что в темноте он взял не свою, а мою, тоже серую, но далеко не такую добротную кепку. Со следующим же рейсом парохода я поехал в райком комсомола, рассчитывая увидеть Калинина и возвратить ему подмененную по недогляду кепку – в моей-то ему было бы неловко… Но в райкоме сказали, что московский корреспондент отбыл в Ярославль.

Так он и уехал, оставив в душе двоякое чувство – забрезжившую веру в справедливость и тревогу, которая с каждым днем все прибывала: летели головы областных и районных руководителей, оклеветать и поставить под пулю запросто можно было любого.

В декабре я был вызван в Ярославский обком комсомола. Помня советы Анатолия Калинина, я готовился рассказать на бюро все спокойно, кратко и доказательно. Таких, как я, было несколько десятков. Разговор с каждым шел не на бюро, а в кабинете инструктора, фамилия ее, кажется, Баранова. Она строго задавала несколько вопросов и отпускала. Одних – ободренных поддержкой, других – со слезами. Мне было сказано: «Работай. Решение о твоем исключении из комсомола отменим. Благодари корреспондента «Комсомольской правды»…».

Надо ли говорить, как это меня ободрило! Однако радоваться было рано. Николай З. сказал: «Они не понимают текущего момента. Вот появится разгромная статья в «Комсомолке» — тогда зачешутся. Так что суши сухари…». Я, конечно, понимал и без этого, что судьба моя зависит от того, что будет сказано в статье.

Но «разгромная» статья в «Комсомольской правде» так и не появилась!

Возвратившись из командировки без материала, корреспондент Калинин, конечно, не выполнил задание редакции и, вероятнее всего, был за это наказан. Но он не стал лгать, губить ни за что человека, проявил истинное мужество.

Прошло более полвека. Как и все мои сверстники, я прошел тяжелую трудовую школу, упорно учился, воевал, был на советской и партийной работе, встречался со многими замечательными, как, впрочем, и с ничтожными людьми. Но редкий день проходит, чтобы я не вспомнил Анатолия Вениаминовича Калинина, теперь известного писателя, мимолетная встреча с которым сказалась на моей судьбе, а может быть, и спасла мне жизнь.

Я никогда не напоминал Анатолию Вениаминовичу о себе, о нашей встрече в те гибельные годы. Долгое время это ведь было небезопасно для него…

Я, дети и внуки мои всегда будем помнить мужество и благородство Анатолия Калинина.

Земно кланяюсь ему.

В, ВИНОГРАДСКИЙ.

Ярославль.

Наш собственный корреспондент Юрий БЕСПАЛОВ прочитал письмо Анатолию Вениаминовичу. «Честное слово, припоминаю эту ситуацию только в общих чертах. Очень хочется встретиться с автором письма, нам будет что вспомнить…»

Что ж, мы готовы вновь выписать командировку «Комсомолки»…

 

И только читая приписку редакции, которую, разумеется, поначалу не заметила, я поняла, что Отцу уже известно про письмо. Он сказал: «Напечатали? Что ж, вспомнить юность всегда приятно. Не все тогда было так уж и плохо. Многое зависело от нас самих.»

«Ты никогда не рассказывал мне об этом, папа», — сказала я с укором. «Разве? А что тут рассказывать? Оклеветали хорошего человека, чуть ли не до петли довели. На то и корреспондент, а тем более «Комсомольской правды», чтобы докопаться до истины.» «Тебе влетело тогда?» — не унималась я, с трудом сдерживая слезы ликования от того, что у меня такой Отец. «Не помню. Может быть и влетело. Мне часто влетало от начальства. Откуда ты взяла газету?»

Отец прекрасно знал, что его интересующаяся только музыкой и остальными видами искусства дочь не выписывает ни одной газеты, кроме «Советской культуры» с расписанием радио «Орфей».

«Подбросили в ящик. И я догадываюсь – кто. Под нами живут Гурновы. Ну, знаешь, их сын ведет «новости» на каком-то канале телевидения, а мы с его мамой опекаем бездомных животных». «Если захочешь, передай им привет. У нас теперь почта ходит через день и я еще не получил этот номер. «Дела давно минувших дней…» — Отец вздохнул. — Я рад, что уцелел хороший парень». «Думаю, ты таким образом спас не одного человека», — сказала я, зная наперед, что Отец не станет себя расхваливать, — эта черта ему была чужда. Но мне хотелось, очень хотелось слышать его голос сквозь космический гул – связь в ту пору еще была ужасная, — хотелось представлять его таким, каким он был пятьдесят с лишним лет назад: был он очень красивым какой-то романтичной – вертеровской, что ли – красотой. «Не помню. Не я один спасал. В этом нет особой доблести».

На этом наш разговор был прерван и дозвониться в тот день в Пухляковку я уже не смогла. Помню, я читала этот материал по телефону сестре Любаше, кому-то еще и еще… Все плакали, вспоминали своих родственников и знакомых, сгинувших в сталинских концлагерях…

И продолжение у этой статьи в «Комсомолке» было. Дело в том, что я вдруг стала знаменитой среди моих друзей, знакомых, знакомых моих знакомых и так далее. Телефон звонил беспрерывно, словно это не Отец, а я спасла в те страшные тридцатые человека. И все начинали примерно одинаково: «Почему ты нам не рассказывала, что у тебя такой Отец?» Или: «Мой отец тоже пострадал в тридцать седьмом. Но его посадили именно из-за статьи в газете, в которой оклеветали с ног до головы. И это была та же самая «Комсомолка». Как жаль, что не твоему Отцу поручили разобраться с этим делом…» И еще: почти каждый день я вынимала из своего почтового ящика конверты с уже знакомой статьей. С короткой припиской или без нее. Одну из них я запомнила: «К сожалению, таких, как Ваш Отец, оказалось немного. Герб нашей страны весь забрызган кровью невинно убиенных. Я знал, что автор «Цыгана» — талантливый писатель и хороший человек, но отныне я буду почитать его как святого…»

НАТАЛЬЯ КАЛИНИНА