«МЫ СЛУШАЛИ ОТЦА…»

Галина Ивановна Усынина была совсем маленькой в годы Великой Отечественной войны. Но ее память сохранила нам уникальные, трагические кусочки истории. Мы не раз публиковали ее воспоминания, и после этого Галину Ивановну начали приглашать в школы, где она рассказывала нынешним мальчишкам и девчонкам о военном детстве.
Но этого – просто помнить и делиться с другими – Галине Ивановне показалось мало. И она занялась поисковой работой, обратилась в архив… В результате родилось еще одно повествование – на основе рассказов, документов, фотографий.

Долгими осенними вечерами сорок пятого, прижавшись к отцу, мы слушали его повесть о войне. Какое это было счастье — снова оказаться вместе! Мы сидели на широкой кровати. Посередине — папа, слева — я, справа — мама. Сзади между родителями, обнимая их, стоял на коленках мой братик, а впереди, на стульях, сидели дедушка и бабушка.
Мне совсем недавно исполнилось 9 лет. Я слушала, но голос отца убаюкивал, и часто сон оказывался сильнее меня. И все же что-то осталось в памяти. Отец как будто делился опытом, как на войне не дать себя убить и вынести все, чтобы победить и вернуться к любимым…
Те, кому досталось вынести все страсти войны от сорок первого до Победы, не очень-то любили вспоминать о ней. Так и отец: никогда больше не возвращался к этой теме. Разве только однажды, в середине семидесятых, он рассказал мне, уже взрослому человеку, о самых трагических моментах в его военной одиссее.
Обдумывая воспоминания о детстве и войне, я рассчитывала закончить повесть прощанием с военным детством и возвращением с родителями на Кубань, где я родилась и где мои родители прожили несколько счастливых довоенных лет.
Но в феврале 2009 года, рассказывая семиклассникам 1-й городской школы эпизоды из своих воспоминаний, я заметила, с каким интересом слушают меня дети. И как награда для меня прозвучала просьба одного мальчика: рассказать в следующий раз о фронтовых дорогах моего отца.
Вот тогда я и решила написать еще одну главу «Вспоминая рассказы о войне».
Мне казалось, что это так просто, ведь я все отлично помню и всю жизнь считала, что война для отца началась в Прибалтике. Это там они оказались в окружении, в так называемых «немецких клещах». Они столкнулись не только с матерой военной машиной гитлеровцев, но и профашистски настроенной частью местного населения.
Вырываясь из окружения, они то рассыпались на небольшие группы, то вновь соединялись и шли, сражаясь, в поисках фронта. Они шли будто по вражеской территории. Они видели заколотых вилами раненых. Отставание было опасно.
Однажды, измученные, они устроились на ночлег в подвале разрушенного дома. Отец прилег на солому в углу, чуть поодаль от остальных. Он очнулся, услышав немецкую речь. Все ушли, впопыхах забыв о нем. «На войне нельзя пугаться. Страх парализует мозги и волю», — считал отец. И он не испугался. Улучив момент, выскользнул из-под носа гитлеровцев и ушел, догнав своих. Он был находчив, стремителен и ловок.
А еще они гнили в болотах Белоруссии. Цинга оставила многих из них без зубов. Они ели кору.
Так, я полагала, начиналась война для моего отца.
Это тогда более года мы не имели о нем никаких известий. С бабушкой, стоя на коленях перед иконами, я умоляла Господа спасти моего папу, а соседка тетя Катя, гадая по облакам, говорила маме: «Жив Ваня, жив. Только как же ему тяжело. Еле бредет».
Так бы все и было, если бы не старая фотография из альбома, на обратной стороне которой маминой рукой было написано: «Фотографировались перед уходом Вани в армию, 13 октября 1941 года в Бессергеневской».
Я отлично помню тот день. Из Новочеркасска приехал фотограф, чтобы сделать прощальные снимки для тех, кто уходил на фронт. Фотограф спешил. Его ждала машина, а папа умолял подождать еще немного: не было дедушки. Спозаранку он ушел на рыбалку, чтобы еще раз накормить зятя отменной ухой.
Бабушка скомандовала, чтобы надели что-нибудь потемнее и все надели пиджаки, хотя было еще очень тепло, и только я осталась в розовом с белым кружевным воротничком платье.
Как только из-за бугра показались удочки, все бросились к деду, притащили его и усадили на переднем плане, не дав ему переодеться. Он только и успел, что на своем рыбацком кителе застегнуть все пуговицы.
На следующий день, 14 октября сорок первого года, папа и еще несколько человек уехали в кузове машины по дороге на Багаевскую.
Дата 14 октября меня встревожила. Чтобы сопоставить свои детские воспоминания с реальными фактами, мне пришлось прочитать воспоминания известных военачальников, касающиеся начального периода войны, а также познакомиться с публикациями в целом ряде журналов и газет.
Прочитанное меня обескуражило. Какая же Прибалтика могла быть в октябре сорок первого года, когда уже к середине июля 41-го гитлеровцы оккупировали Литву, Латвию, Белоруссию, значительную часть Эстонии, Украины, Молдавию и вторглись в Россию?
10 октября 1941 года фашисты обрушили мощный удар по нашему Южному фронту и оказались на подступах к Таганрогу. Возникла реальная угроза Ростову-на-Дону, а значит и Новочеркасску.
Так вот почему 14 октября 41-го года машина с мобилизованными ушла из Бессергеневской по дороге на Багаевскую, а не в Новочеркасск: положение на фронте заставило сборный пункт и другие службы переместиться в Задонье.
Военный билет отца свидетельствует, что он мобилизован Новочеркасским ГВК и зачислен в 161 запасной стрелковый полк стрелком с октября 1941 года по декабрь 1941 года.
С декабря 1941 года по июль 1942-го он числился в 807 стрелковом полку.
Но как же мне было быть с детскими воспоминаниями? Они настойчиво требовали объяснения.
Где же тогда сражался 807 стрелковый полк с декабря 41-го по июль 42-го года? Я обратилась в Военно-исторический архив в Подольске с просьбой сообщить, где проводил боевые действия 807 стрелковый полк в указанный в военном билете отца период.
Получаю отписку, что подобные исследования Архив не ведет.
И вот в такой тупиковой ситуации вспоминаю немногословный рассказ отца о самых трагических для него моментах в войне…
Было это летом 1942-го на Миусе. Гитлеровцы раздавили их и сбросили в Миус. Вот слова отца: «Не поверишь — вода в Миусе была красная от крови. Я оказался рядом с раненным командиром, к тому же не умевшим плавать».
Они скрылись в камышах. Гимнастерками связали охапки камыша, и с помощью такого плота, привязав документы на голову, отцу удалось перед рассветом перетащить раненого на другой берег. Ведь он родился и вырос на Волге и на воде чувствовал себя так же уверенно, как и на суше.
Уцелел ли еще кто из этого полка, мне неизвестно.
Этот рассказ и запись в военном билете отца являются свидетельством гибели 807 полка в июле 1942 года на Миусе.
Просмотрев литературу, касающуюся лета 1942 года, я не встретила упоминания о трагедии на Миусе. В то время гибли армии, поэтому гибель полка осталась незамеченной.
А тогда кругом уже были немцы. Как удалось нашим и где они встретили своих, мне неизвестно. Только вот выражение «Сальские степи» мне знакомо с детских лет.
Таких, как они, в то лето 42-го было великое множество. Я помню, как уходили они, измученные и потерянные, через Бессергеневскую, на восток.
Возможно, где-то в Задонье их собирали, приводили в нормальное состояние, переобучали и готовили к новым сражениям.
Об этом свидетельствует и запись в военном билете отца. С июля 1942 года он уже числится курсантом в 192 гвардейском артиллерийском полку и тогда же становится инструктором по химической защите.
В этом полку он сражается до Победы. И с этого времени на груди, справа, у него всегда будет сиять знак отличия «Гвардия». От самого этого знака веет геройством, и мне казалось, что отец относился к нему с особым чувством.
Те, кто принадлежал к этой категории — гвардейцы, отличались бравой выправкой и какой-то особой мужественностью.
Дальнейший фронтовой путь отца отслеживается по благодарностям Верховного Главнокомандующего. Они отпечатаны на простой, от времени пожелтевшей, бумаге, со следами затёков. Но они в сражениях вместе со своими владельцем.
После освобождения Северного Кавказа и Дона, 192 гвардейский артиллерийский полк принимает участие в освобождении Крыма. И вот первая благодарность за отличные боевые действия от 11 апреля 1944 года.

***
А через месяц, 10 мая 1944 года, отцу объявляется благодарность за отличные боевые действия в боях за освобождение Севастополя.

***
Их полк штурмовал Сапун-гору.
В конце 60-х, отдыхая в Крыму, я с экскурсией побывала в Севастополе. Помню, экскурсовод говорила, что при штурме Сапун-горы на каждом квадратном метре земли этой горы полегли сотни жизней. И я подумала, что это мы с бабушкой отмолили у Господа моего папу.
После освобождения Крыма 192 гвардейский артиллерийский полк перебрасывают в Прибалтику.
Появилась надежда посчитаться за сорок первый. Но объявление нашей армии Армией-освободительницей не позволило сбыться намерениям.
Следующая благодарность от 8 октября 1944 года свидетельствует, что 192 гвардейский артиллерийский полк принял участие в боях при прорыве сильно укрепленной обороны противника северо-западнее и юго-западнее Шауляя (Шавли, Литва).
И, наконец, благодарность от 9 апреля 1945 года за отличные боевые действия в боях за овладение городом и крепостью Кенигсберг.

***
К этому моменту отец — лицо сугубо гражданское и беспартийное, почти всю войну провоевавший рядовым, дослужился до гвардии старшего сержанта и командира орудия.
Я помню его рассказ об уличных боях в Кенигсберге. Они получили приказ: танки фашистов не должны были пройти по вверенной им улице. Земля сотрясалась от взрывов. От пожарищ нечем было дышать.
Орудие установили посередине улицы и были готовы встретить гитлеровцев.
Когда из-за поворота выполз первый танк, почти вплотную с ним полз и второй. Первый залп угодил первому танку по гусеницам. Его развернуло, и он стал поперек улицы, преградив путь остальным танкам, но второй танк через первый разнес расчет вместе с орудием, а командира – моего папу — надежно закопало взрывной волной. Его отрыли и доставили в госпиталь. Из носа, ушей и глаз текла кровь. Голова гудела. Чуть «очухавшись», он сбежал из госпиталя в свою часть, не взяв даже справку о своем состоянии. Впоследствии он тяжело болел. У него пропадала речь, начиналось кровоизлияние, но то, что это следствие контузии, уже никто не хотел признавать.
За взятие Кенигсберга отца наградили самой важной солдатской медалью «За отвагу» и медалью «За взятие Кенигсберга». А еще он был награжден орденом «Красной звезды» и медалью «За победу над Германией», а впоследствии медалями «Двадцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и «Тридцать лет Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.».
Когда отца не стало, за храбрость, стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецкими захватчиками и в ознаменование 40-летия Победы, он был награжден орденом Отечественной войны II степени.

Вместо эпилога
Мы — дети войны — дети своих героических отцов.
Из своего сгоревшего детства мы шагнули в свою так называемую «холодную войну». Эта война, самая длинная в истории России, была, прежде всего, противостоянием интеллектуалов. Мы сделали нашу Родину могущественной державой, на которую в XX веке уже никто напасть не рискнул.