Наш постоянный автор и большой друг Юрий Дмитриевич Кудрявцев прислал в редакцию свои новые рассказы. С удовольствием представляем их вашему вниманию.

ЗА КОТА!

Так уж сложилось, что наш камчатский поход пришёлся на самый разгар горбачевской антиалкогольной кампании. Из-за этого у нас возникли проблемы с провозом спирта. Дело в том, что мы всегда в свои спортивные экспедиции, особенно на Север или на Восток, брали много спирта. Нет, спирт мы везли не для того, чтобы его пить. Спирт был валютой. За спирт мы устраивались в гостиницы, спиртом расплачивались с шоферами, с капитанами катеров, со шкиперами на баржах. Но самое главное, мы спирт меняли на красную икру или балыки из лосося. Курс обмена был выгодный. Литр спирта за литр икры.
Спирт и раньше запрещали провозить в самолётах. Но тогда мы как-то договаривались с таможенниками. Спирт помещали в багаж, с собой в ручную кладь брали пару литров в полиэтиленовых бутылках. Таможенники его отбирали, но за это не досматривали наши рюкзаки, хотя точно знали, что там есть спирт. Теперь это стало невозможно. Рюкзаки стали шерстить досконально.
И тогда наши «высоколобые», т.е. шибко умные придумали вот что. Предложили спирт перевозить в запаянных консервных банках. Берёте вы, к примеру, баночку кильки в томатном соусе, а там вовсе и не килька, а спирт. Автором это прекрасной идеи был Анатолий Фёдорович Лапшин.
Сказано – сделано. Договорились на ростовском пищевом комбинате «Смычка» закатать спирт в банки. Но первый блин вышел комом. В банках был большой недолив. То ли спирт на конвейере расплёскивался, то ли работяги его отпивали, но грамм 100 не хватало. А это опасно, так как любой таможенник сразу определит, что в банках не консервы, а жидкость. Стали снова соображать. И тут другой «высоколобый», Лев Николаевич Фесенко, сделал ещё одно изобретение. Иначе, как гениальное, я его не назову. Он предложил закатывать пустые банки. А потом делать в крышечке две дырочки по краям и шприцом впрыскивать в одну из них спирт до тех пор, пока из другой не польётся жидкость. Готово. После заполнения баночки дырки запаиваются оловом. Вот это уже было то, что нужно. Лужёная жесть легко паяется, а впрыснуть 200 г. жидкости с помощью шприца – секундное дело. Заполнить спиртом нужное количество баночек мы могли бы за один вечер. Но мы растянули это приятное занятие на целую неделю. Каждую баночку проверяли на механическую прочность, чтобы спирт не вытек при транспортировке. Делали на банках вмятины и смотрели, вытекает ли спирт. При этом договорились, что бракованные банки утилизируем, т.е. распиваем. Брака не было. Пайка железно держала спирт. Тогда «брак» стали создавать искусственно. Забывали запаять одну из дырочек. Брак составлял 3-4 баночки. На вечер хватало. Бедная Танечка, жена Льва Николаевича, забодалась каждый вечер готовить нам салатики, жарить картошку или яичницу.
Вылетали мы из Ростова. Тамошние таможенники нас уже хорошо знали. Однажды, лет 7 назад, мы забыли у них в накопителе 20 кг сливочного масла. Когда пропажу обнаружили, сообщили им по телефону из Минвод, где масло находится и как упаковано. Попросили забрать это масло. Вроде как подарили. Не пропадать же добру. А потом мы каждое лето при очередном походе проходили у них досмотр. Они нас запомнили.
При вылете для надёжности мы придумали два отвлекающих манёвра. Первый состоял в том, что мы перепутали нарочно все паспорта. У меня, например, был паспорт Нины Джалаловой, члена нашей команды. Вроде как случайно перепутали. Билет у нас был один – коллективный. К нему прилагался список пассажиров. Расчёт был простой – пока контролёры распутаются с паспортами, время пройдёт и досматривать багаж будет уже некогда. Не задерживать же из-за нас рейс! А второй манёвр состоял в том, что мы поместили в багаж 4 банки спирта по 500 г. Если бы таможенники в багаже не обнаружили спирта, они сразу же заподозрили бы неладное. И начали бы рыть наши рюкзаки, пока не обратили бы внимание на консервы.
К нашему большому удивлению, первый приём не сработал, нас пропустили, не проверяя паспортов. Посчитали по головам и всё. Но второй манёвр удался на все сто. Мы для правдоподобности немного поспорили с сержантом, когда он изымал спирт. И что странно – ни один из досматривающих не задался вопросом: «Зачем в самый разгар путины на Камчатке везти туда так много кильки? В томатном соусе?». Ведь в каждом рюкзаке было минимум по 20 баночек это бросовой рыбы. В августе в Петропавловске-Камчатском собиралось целое созвездие советской попсы. В Москве столько звёзд сразу не выступают, как на Камчатке. А почему? За рыбкой ехали наши народные на край света, за икорочкой. В августе все вывозили рыбу из Камчатки, а мы — завозили. Но ростовские таможенники не задавались такими сложными вопросами.
Досмотр, таможенный и пограничный, проходили мы и в Петропавловске-Камчатском. Я был последний. Остальные прошли без всяких проблем. По чужим паспортам. Мне не повезло. Смотрит солдатик мой паспорт и говорит: «Ви кто?». «Пассажир, — говорю, — Юра». «Ви мужчина, или женщина?». «Мужик», — говорю. «А здесь написано женщина», — говорит солдатик, указывая на паспорт. Позвали старшего и стали разбираться. А Нина, как обычная любопытная женщина, пошла шляться по бутикам в аэропорту. Нашли её по громкому радио. Распутались с паспортами. Багаж уже не досматривали. Вот так мы и провезли спирт самолётом на Камчатку. Но история на этом не кончается. Она имела совершенно неожиданное продолжение.
После того, как мы прошли спортивную часть похода, залетели на север Камчатки, чтобы отовариться икрой. Там она была намного дешевле. Местным, охотникам, оленеводам и рыбакам, разрешалось добывать икру в неограниченных количествах. Они заготовляли её, чтобы зимой кормить собак. Сами они её не ели.
Аборигены были в восторге от нашего изобретения. И надо же, во время очередной встречи с местными в стойбище, когда обмывали сделку, кто-то из наших указал на Костю, как на автора изобретения. «Кот шибко умный. Это он придумал. За Кота!». Костю мы про себя называли Котом. Так укоренился тост. «За Кота!».
Через пару лет я случайно встретился с ростовчанами, которые шли по нашему маршруту на Камчатке. Они рассказывали, что столкнулись со странным обычаем на севере Камчатки. Аборигены первый тост всегда пили «За Кота!». Они решили, что местные так благодарят за что-то животное – морского котика. Но морские котики не живут в тундре.

СЮЗЬМА

Подъём был назначен на три, выход на четыре. Валера был дежурным, поэтому он встал в два часа. На завтрак Валера сварил манную кашу. В кашу он вбухал две банки сгущёнки, полкило изюма и 300 грамм масла. Но варево Валеры никто не стал есть. Каша пошла комьями, подгорела и была пересоленной. Гена назвал эту кашу сюзьмой, что в его устах было высшей степенью пренебреженья. Завхоз распорядился выдать всем по куску сыра. Выпили чаю с сыром и пошли.
Но Валера был настырным. Он привязал к ручкам кастрюли, в которой варил кашу, репшнур, плотно закрыл крышкой и взял её с собой. Понёс в руках.
Связываться верёвками не стали. Ледник был открытым и трещины хорошо видны. Через час ходьбы стали появляться снежные участки, закрывающие лёд, а ещё через час мы уже шли по леднику, закрытому снегом. Нет – остановиться, связаться, чтобы не улететь в трещину, если снежный мостик не выдержит, так всё равно брели по отдельности, но старались идти след в след. Надеялись на русское авось да на сильный мороз. Было очень холодно. По морозу снежные мостики становятся прочными.
Я шёл сразу за Валерой, метров в 10 от него. Всё своё внимание я сосредоточил на дорогу перед собой, пытаясь во время заметить трещины. Их можно обнаружить по слегка просевшему снегу над ними. Боковым зрением я следил за Валерой. И вдруг этим своим боковым зрением замечаю, что нет Валеры! Не маячит он больше передо мной! Глянул, действительно, нет Валеры. А есть круглая аккуратная дырка в снегу, а рядом с дыркой стоит кастрюля.
Остановил криком всю группу, подполз к дырке. Кричу. Слава Богу, отвечает Валера, но издалека. Достаю верёвку, делаю узел и бросаю ему в дырку. Потом нахожу у себя в рюкзаке мощный фонарь и подсвечиваю спускаемую верёвку, чтобы Валера увидел конец верёвки. Ушла верёвка метров на пять. Валера кричит, что прицепился. Отполз от трещины к большому камню, завёл за него верёвку и стал на страховку. Всё, теперь Валера привязан. Если что, никуда не денется. Спасла Валеру снежная пробка. Такие пробки обычно образуются на сужающихся трещинах. Метр влево, метр вправо, и улетел бы Валера в бездну.
Команда была опытная, вытащили Валеру из трещины через полчаса. В таких случаях положено группе остановиться, дать пострадавшему время прийти в себя. Как-никак, а стоял Валера на краю могилы, вернее, – в буквальном смысле, сидел в ней. Налили Валере сто грамм спирта, хотели было уже и чай вскипятить, но отказался он категорически. Не нервы у него, а канаты. Мы, его друзья, переживали больше, чем он.
Двинули дальше. Кастрюлю с сюзьмой Валера взял с собой.
Ещё через час подошли под перевальный взлёт. Пять-шесть верёвок по ледяной стене, и мы у цели. Это был перевал Мориса Тореза на Кавказе. На стене было полно полок, на которых и были организованы пересадки. Добираешься до полки, пристёгиваешься к новой верёвке, отстёгиваешься от старой и – вперёд и вверх, как говориться. На передних зубьях кошек. Валера поднимался так. Сначала цеплял свою кастрюлю к верёвке, которую ему спускал идущий впереди. Кастрюлю пристёгивали на карабине к пересадочному крюку. Потом лез Валера. И так до самого перевала.
Подъём занял два часа. А наверху – кайф. Погода прекрасная, тепло, панорамы – дух захватывает. Перенервничали из-за Валеры, а теперь наступила разрядка. Хохотали по каждому поводу. Проголодались, и … съели Валерину сюзьму. И не поморщились. Он, конечно, был в центре внимания. Валера рассказывал, что когда понял, что ему пришли кранты, мелькнула мысль оставить кастрюлю. Пусть ребята его помянут. Он хотел, чтобы сюзьма превратилась в кутью. В таком случае случилась бы ситуация, достойная книги Гинесса: покойник сам приготовил кутью, которой потом его поминали. Но, слава Богу, этого не случилось!
А у нас в секции появилось новое правило: нельзя ходить с кашей по закрытому леднику. Если бы у Валеры левая рука была свободной, он бы имел ещё один шанс зацепиться за край трещины ледорубом.