Из дневников и писем Георгия Сорокина

(Окончание. Начало в № 40).

Из письма Кати к матери Сорокина. 31.12.1944 г.
Здравствуйте, дорогая Клара Георгиевна!
Большое спасибо за ваше письмо. Я очень давно не получала таких тёплых материнских писем. Мои родные умерли при блокаде Ленинграда. Осталась только сестренка 15 лет. Поэтому так дорого мне ваше участие. Вы просите написать о подвиге, за который Жору представили к званию Героя Советского Союза. Как раз вчера была о нем статья в газете, я отсылаю ее вам вместе с письмом. Лучше и полнее написать я не могу…

6 января 1945 г.
…Не жажда славы заставляет меня драться до последнего, а ненависть к этим истребителям живой, цветущей жизни…

13 февраля 1945 г.
… «Если враг не сдаётся, его уничтожают…»

13 февраля 1943 г.
…Сейчас мы с Катенькой. Действительно, только на фронте познаёшь силу и крепость любви…

25 февраля 1945 г.
…Ты спрашиваешь, мамашечка, как я справляюсь с должностью командира взвода, а я уже с полмесяца командую ротой… Катенька тоже получила орден Красной Звезды…

Письмо Кати к матери Сорокина. 24 марта 1945 г.
Дорогая Клара Георгиевна, я даже не знаю, как и с чего начать вам это письмо… Жорочка был ранен 16.III.45 г. Для того чтобы быстрее оказать хирургическую помощь, мы с начальником отвезли его за 90 км в тыл и сдали в госпиталь… Он был тяжело ранен в правую руку, ногу и во внутренности.
Мы вышли из боя только 20.III.45 г. Я сразу же поехала в госпиталь. Жора чувствовал себя неважно, но всё же меня заверили, что опасности для жизни нет. Я прочла ему все ваши письма…
Дежурная сестра меня за руку взяла, на стул усадила и рассказала:
— Он всё своих до тебя вспоминал… Потом расспрашивал, что по радио передавали и радовался — скоро войне конец, пойдем учиться. А сам прямо огнём горит, румяный такой стал, глаза — как звезды. Начало ему мерещиться, что он уже дома.
— Мамочка моя чудесная! — кричит. — Видишь, за что мы боролись и жертвовали друзьями, как вольно и радостно кругом…
Да так и скончался, а лицо счастливое…

Из заключительной части книги М.Воробьевой «Жизнь, отданная Родине»
…Летом 1944 года бригада полковника Мирводы, где служил Георгий, форсировала Западный Буг и вступила на территорию Польши…
…На КП полковник Мирвода был один. Большой, широкоплечий, он грузно сидел на стволе поваленного дерева, держа на коленях планшет с картой. Над левым карманом его кителя поблескивала Золотая Звезда. Сорокин доложил о прибытии.
Не поднимая глаз от карты, полковник указал на место рядом с собой:
— Садись… Видишь?
И именно потому, что полковник обратился к нему запросто, Георгий утвердился в мысли, что разговор будет о чем-то очень важном.
Он внимательно вгляделся в обычную оперативную «километровку», исчерченную цветными карандашами. Часть расположена как бы внутри косого треугольника, одной стороной которого является отрезок шоссе Белосток-Варшава, другой — кусок шоссе Варшава-Брест, а с северо-востока всё ближе, почти достигая Воломина, надвигается третья сторона — линия движения отступающих немецких дивизий, еще способных на энергичное сопротивление. Впрочем, оба отрезка шоссе тоже контролируются ими.
«Чертова петелька… — подумал про себя Сорокин. — Почти полное окружение. И бой принимать нельзя — ни боеприпасов у нас, ни горючего. Видимо, придется пробивать горловину, чтобы выйти на соединение со своими…»
Он был вполне уверен, что именно ему поручат встать во главу группы танков, «просверливающих» эту спасительную горловину.
Полковник, однако, решил иначе. Концом остро отточенного карандаша он отметил точку на шоссе невдалеке от Варшавы и раздельно сказал:
— Здесь надо поставить заслон… Стальной заслон! Понятно? Тогда выведем корпус почти что без потерь.
У Георгия ёкнуло сердце. Так вот оно что!..
— …Возьмите четыре коробки, полный боекомплект и побольше горючего — пусть сольют из других машин… Станете в засаду…
…Танки замирают на месте, наведя стальные хоботы пушек на дорогу. Остаётся одно — ждать… Сорокин открывает люк и снимает шлём, чтобы скорее услышать приближение вражеских машин, ведь по такому прекрасному шоссе, да ещё у переднего края, они пройдут, конечно, без света.
…Неторопливо занимается рассвет. Здесь, в лесу, еще темно… Но вдруг на шоссе послышался нарастающий шум… Радист Семененко принял радиограмму — фашистские танки обнаружены на заброшенной лесной дороге… Враг, обойдя засаду, преспокойно подтягивает свои силы к слабо защищенному хвосту колонны…
Сорокин повел машины… к указанному месту.
… Нелегко приходилось и нашим танкистам. Они почти оглохли от непрерывного скрежета и лязганья металла… Открыты люки. Особенно чувствуется усталость.
Дальнобойная немецкая артиллерия теперь уже била непрерывно, с методичной последовательностью…
…Георгий тревожно вглядывается вперед — где же действительно вражеский танк? Танки!..
…Но четыре «тридцатичетверочки» против семи-восьми тяжелых танков! Надо обязательно ударить раньше, чем они успеют повернуться!
…Георгий прикинул, что обе дороги сливаются в одну километра через два. Надо было соразмерить свое движение так, чтобы выйти к врагам не в лоб, а с тыла… Обе колонны еще шли в одном направлении, заметно сближаясь. Когда их разделяли только с полсотни метров подлеска и уже виден был желтый крест на башне головной «пантеры», Георгий выстрелил в нее, целясь чуть повыше заднего катка, где броня тоньше. И для верности — ещё и ещё раз, когда вся «пантера» была уже на виду. Этого было достаточно: из широкой прорехи над катком рванулся сначала дым, потом желтые языки пламени. Движущийся костер пронесся по инерции вперед, а остальные машины резко затормозили. Но пока они собрались развернуться, «тридцатьчетверки» зашли им в хвост. Сорокин и его товарищи знали: надо бить по тем «пантерам», которые начали разворот.
Вот шевельнулась и тут же загорелась третья с конца, а за ней и замыкающая машина фашистов. Все остальные повернулись невредимыми на сто восемьдесят градусов и навели зрачки своих орудий прямо в лоб «тридцатичетвёрок». Теперь перевес был явно на стороне фашистов.
И тут Георгия охватила отчаянная злость: «А-а… Думаете, ваша взяла? Черта с два! Я с вами сейчас рассчитаюсь, мерзавцы! За друга Матвея, за разграбленный дом Чехова, за «лагерь смерти» под Люблином!»
С молниеносной быстротой, которая возможна только в горячке боя, он прикинул в уме шансы на спасение. «Только бы не подставить бока, — мелькнуло в голове. — Только бы уберечь бока…» Резко осадив машину под уклон и, укрываясь за горкой щебня, наваленного вдоль кюветов для ремонта дороги, он продолжал эту артиллерийскую дуэль, стараясь попасть в более уязвимые места вражеских машин. И радостно вскрикнул, когда загорелась еще одна, прямо на глазах разваливаясь дымящимися обломками. Но тут же Георгий увидел, что два наши танка тоже вспыхнули ярким пламенем. Его охватило непреклонное желание спасти остальных и отомстить за погибших. О, теперь он по-новому перехитрит этих гадов!
Дав сигнал последней «тридцатичетверке»: «Делай, как я!», Георгий бросил свою машину навстречу врагам, отстреливаясь из пулеметов и пушек сразу.
Немцы опешили, пораженные дерзким маневром. Вот машина Сорокина почти поравнялась с ближней «пантерой». Еще мгновение — и она будет борт о борт с ней, а там, проскочив дальше, начнет всю игру сначала.
И как раз в тот момент, когда весь экипаж считал свой рискованный маневр удачно завершенным, болванка немецкого танка угодила прямо в борт машины Сорокина. Заклубился дым, запахло горелым. Поневоле приходится отойти, отстреливаясь, в сторону и попробовать потушить машину. Помов выводит пылающий танк на соседнюю дорогу и пускает его против ветра на полном газе, пытаясь сбить пламя.
Но что это? Ах, да… транспортеры… Георгий с ходу стреляет по ним. Кое-какие загорелись. Порядок! С остальными разделается вторая «тридцатичетверка»…
Но и в собственной машине, как в пекле. Помов гонит танк вовсю, но ветер не силен и пламя настойчиво ползет по броне. Душно! Георгий разрывает ворот гимнастёрки, встряхивает фляжку для воды. Напрасно, нет ни глотка!
И тут сквозь дым и копоть, застилающие глаза, на обочине дороги возникает, как призрак, еще один немецкий, но на этот раз средний танк. Вокруг него копошится экипаж.
— Огонь! Огонь!!! Почему не стреляешь?
Но башнёр «папаша» Федя только разводит руками: снарядов нет!..
Георгий бросает Помову:
— Тарань!
…Но что это?! Еще один фашистский танк? Точно такой же и как раз с той стороны от дороги! Опять:
— Тарань! Сшибай к чертовой бабушке!
И снова «тридцатичетверка» набирает скорость. Протянуть бы еще с полкилометра. Да нет, пламя уже перекинулось в боевое отделение, начала тлеть одежда.
Сорокин ожесточенно цедит сквозь зубы:
— Приехали… Стоп!
Водитель резко тормозит и выскакивает из танка. Георгий тоже хочет вылезть наружу, но не может — ушибленная во время тарана левая рука висит, как плеть. Помов и Семененко помогают ему, затем вместе с Сенечкой и «папашей» Федей хватаются за лопаты, пытаясь потушить землей разросшееся пламя. Куда там, всё напрасно! И танкисты хмуро бредут по дороге…
Пристроившись на броне последней «тридцатичетверки», Сорокин и его экипаж добираются до нового расположения части. Здесь они узнают, что во время ночного боя погиб полковник Мирвода.
Георгий наотрез отказался идти в санбат. Превозмогая боль и пряча за спину больную руку, он просит новое задание…
И вот Сорокин снова мчится туда, откуда только что вырвался почти чудом, то и дело упорно напоминая Помову:
— Газ!!! Газ!!!
…Наконец Георгий выбрал удобный момент, когда «тигр», просчитавшись, подставил под хобот пушки ничем не прикрытый борт. Меткий выстрел — и «тигр» замер, но всё ещё продолжал отстреливаться. И вот опять машина Сорокина в огне. На большой скорости, пытаясь в то же время сбить пламя, Георгий обкатил вокруг бугра, разделываясь с немецкой пехотой.
Не дотянув до своих, «тридцатичетверка» останавливается на какой-то поляне.
— Вылазьте швыдче! — еле слышно просит Семененко. — Зараз займется горючее… — а сам бессильно свешивает голову на грудь.
Ранен и Георгий. От потери крови, от удушливого дыма и гари кружится голова. Он силится поднять тяжелеющие веки — что же с остальными членами экипажа? Почему они молчат? Убиты? Угорели до бесчувствия? Георгий хочет встать, но нет сил. Всё труднее дышать…
В этот момент чьи-то цепкие, ловкие руки вытягивают его из машины. Георгий видит около себя круглое девичье лицо с чёрным беретом на тёмных волосах и торопливо просит:
— Сестричка… Тащи сначала остальных ребят! А перевяжешь меня потом!
Только вернувшись из госпиталя в своё подразделение, Георгий разыскал свою спасительницу — медсестру Катю.
Каким спокойным и веселым было письмо Георгия домой. «Сейчас тихо… — писал он. — Деньков через пять, пожалуй, буду свободен совсем…»
И дома верили, что опасность уже позади и он вот-вот вернется. Поэтому в день пятидесятилетия Александра Павловича — отца Жоры — решили отметить юбилей и присвоение Георгию звания Героя Советского Союза.
Собрались гости, сели за стол, пожелали и юбиляру, и герою многих лет жизни.
Тут соседка подала письмо. Ниночка (сестра Георгия — И.Т.) узнала по почерку — это от Катеньки. Листки бумаги были перепутаны, и Клара Георгиевна не сразу нашла начало. Первые же строки встревожили ее, и она поскорее заглянула в конец: «Да так и скончался, а лицо счастливое…»

Мирвода Семён Никифорович
26.2.1906 — 6.8.1944

С.Н. Мирвода– командир 51-й танковой бригады 3-го танкового корпуса 2-й танковой армии 2-го Украинского фронта, полковник.
Родился 26 февраля 1906 года в селе Берёзовая Рудка Пирятинского района Полтавской области в семье крестьянина.
В 1926 году призван в ряды Красной Армии. В 1931 году окончил Одесскую пехотную школу, в 1938 году — бронетанковые курсы усовершенствования командного состава. В боях Великой Отечественной войны с июня 1941 года. Воевал на Южном, Юго-Западном, 2-м Украинском фронтах. Был трижды ранен.
6 августа 1944 года полковник Семён Никифорович Мирвода погиб в бою. Похоронен в братской могиле в парке города Брест.