Это – воспоминания одного из защитников нашей многострадальной Родины. Сражался за нее в гражданскую, в Великую Отечественную. К 30-летию Великой Победы написал воспоминания. Честные и искренние – без прикрас. Так, как все это было.

В ОКОПАХ
(Гражданская, красноармеец)

Небо как черным войлоком укрылось и сеет мелким-мелким дождем. Дождь превратил землю в месиво, в окопах и мокро и грязно. Не спасает и солома, натасканная с полей. Бойцы насквозь промокшие. Тело уже не дрожит, согреваясь, а одубело. Шинель, напитанная водой, стала тяжелой и уже не задерживает проникающего до тела дождя. Обувь, если это можно назвать обувью – у кого разодранные ботинки с обмотками, а у некоторых назывались когда-то сапогами, а теперь – головки из какой-то жесткой кожи, не поддающейся размягчению ни солидолом, ни артиллерийской смазкой, а голенища, они давно уж оторвались от головок не потому, что долго носились, а сделаны они были из тонкой непрочной кожи барана. Такие сапоги укреплялись на ноге обычно полевым проводом. В головках чавкала грязь, а ноги, завернутые в когда-то бывшие портянки, не столько намокли, а как бы разопрели и превратились в скотскую требуху в рубцах. Головные уборы когда-то назывались фуражками, не только были измяты, как посудомойные тряпки, но они состояли из разлезшихся кусков гнилого материала. Кроме этих «прелестей», под рубашкой тучей гнездились и грызли, как древоточцы дерево, тело солдата вши.
Чтобы хоть как-нибудь согреться, бойцы находились в окопах, окопы были еще прошлой войны. Блиндажи были разрушены, а нам делать их не было никакой возможности, и их поэтому не было. Солдаты, углубляясь, подрывали наподобие пещеры, как, когда хоронят, то в могиле делают подкоп в одной из стенок могилы и туда подсовывают гроб, чтобы его не раздавила оседающая земля. Вот и мы так же делали такие подкопы и там, прижавшись спинами друг к другу и расстегнув верхние крючки, втягивали вовнутрь этой щели лицо, дышали туда и так хоть немного согревались и даже засыпали.
Помимо всего прочего, не каждый день мы имели хлеб, а дежурные шли на крестьянские поля, накапывали картофеля и варили (если была соль) в ведрах – в тылу где-нибудь в балочке. А если не было соли, а ее зачастую не было, тогда просто голодали, потому что сваренную картофель и не посоленную могли есть только свиньи, а мы еще считали себя людьми. Вот так существовали в дни ненастья.
В ясные дни всего этого ненастья не было, зато две-три атаки в день, а ночью передислокация. Все это настолько выматывало, что во время передислокаций большинство бойцов спали на ходу. Так вот идешь и спишь, идешь до какого-нибудь препятствия, а там, зацепившись за что-нибудь, проснешься, и тут же идешь и засыпаешь. А какая благодать появляется у бойца, когда он ухватится за повозку, так это уже не жизнь, а наслаждение.
Да и атаки какие были? Команда – «подготовиться к атаке!». Ну, и пошли перебирать да перезастегивать все, что можно перезастегнуть. Никакой артиллерийской подготовки перед атакой не велось, так как не было снарядов, а если и выстрелит, то он – снаряд – не разорвется. Бойцы смеялись, что не сработал ударник, так как снаряд попал в болото, хотя тут болота и в помине не было. И вот под прикрытием ружейного и пулеметного огня, перебежками шли в атаку, а противник сидит в окопах и расстреливает бегущих…
Противник иногда в такую погоду, испытывая что ли тяжелые орудия шестидюймовки (150 мм), пускал к нам несколько снарядов, некоторые из них попадали и в окопы, приваливая бойцов в подкопах. Не надо рыть могил… В такую погоду и раненым быть и то хуже, чем в ясную погоду.
Вот идет он, если ранен не в ноги и в состоянии идти, грязный, мокрый, испачканный в своей собственной крови. Ведь в таких окопах и не раненому тяжело, а раненому?.. Доберется до околотка, который зачастую не имел подвод, чтобы отправить раненых и больных в тыл. В тылу, хоть и в простых крестьянских хатах, но под крышей, в тепле, можно и перевязку сделать и хоть что-нибудь съесть. Все-таки это тыл. Этот тыл не особенно далеко от переднего края, но в ту войну это уже был тыл и в ненастную погоду можно быть спокойным от налетов вражеских самолетов. Их – самолетов – у противника было тоже не ахти сколько, но были, а у нас их почти не было. У нас и танки трофейные были, да горючего не было. Хорошо было кавалеристам – они бронемашины лошадками возили. Околотки наши были снабжены вместо йода хлорным железом, ну и еще марганцовкой. Хочешь жить – надейся на свой организм и искусство лекарских помощников.
Противник был вооружен лучше нашего. У него помимо обычной артиллерии была и тяжелая – шестидюймовая, танки, самолеты, бронепоезда. Его офицеры и солдаты были сыты и хорошо экипированы. В нас же в первую очередь было на вооружении «Даешь!» вместе с матом, и воевали и даже побеждали! Учились воевать – молодежь прямо на фронте, и молодежь эта на восемьдесят процентов была крестьянская – неграмотная.
Вообще-то война шла за счет больше всего трофеев. За счет трофеев и одевались, и обувались, и вооружались… Когда наш полк пришел на фронт, у нас в пулеметной команде было восемь станковых пулеметов, а через полмесяца мы имели их уже 18. В результате мы в состоянии были сделать примитивные, но противовоздушные пулеметные гнезда. Для этого нам понадобился хороший кол, на него надевали колесо, на колеса укрепляли пулемет. Ну, чем не турель, тем более что аэропланы те были уязвимы не только снарядами, но и пулями, а уж бронебойно-зажигательными — так это уже красота. Недаром летчики противника уже не летали над нашими турелями. Правда, нам после налета надо было переходить в другое укромное место, так как летчик наводил на нас вражескую артиллерию. Да мы теперь, когда обогатились пулеметами, и окопные гнезда стали делать не на одном месте, а местах в трех… Пусть нас ловит вражеская артиллерия!..

НЕУДАЧНАЯ РАЗВЕДКА
(Война с бело-поляками, младший командир)

Ко мне пришел мой друг Саша Буинский, он всегда заходил ко мне перед тем, как идти ему в разведку. Как он говорил – «за дружеским счастьем». Саша – природный разведчик. Любил он эту тяжелую и опасную свою страсть – разведку. Я был начальником станкового пулемета, а Саша был первым номером, и мы с ним как бы соревновались в пулеметном снайперстве. Но страсть к разведке увела его от меня, и он перешел в команду разведчиков.
В этот раз мой пулемет был во втором разряде обоза – на ремонте, и Саша пригласил меня пойти этой ночью с ними в разведку. Молодость есть молодость! Мне захотелось испытать еще один вид военной службы. С разрешения начальника команды (тогда обычно называли – пулеметная команда, газовая команда, химзащиты и т.д.) ночью мы вышли. Разведку возглавлял Саша. Он был старше меня почти на год, и у него было двухклассное образование. Да и боевой он был парень!
Нас пошло семь человек. Задание было выявить, есть ли на этом участке у противника танки и автоматические орудия, и вообще какого рода оружие было на нашем участке. Саша сказал нам: что бы ни случилось, делать так, как он.
Ночью шел небольшой дождик, но было тепло и даже жарко. Местность была лесистая. Это было и хорошо и плохо. Хорошо то, что можно идти скрытно, но и противника тоже можно было не заметить. Но ведь и противник ведет разведку, как и мы…
Мы шли гуськом, на расстоянии 8-10 метров друг от друга. Передним был Саша, он сигналил «ложись» — наш «гусек» залег, и в это время нас обстреляли из винтовок. Мы наскочили на разведку, но они были «дома», а мы «в гостях», поэтому к ним подоспело подкрепление и наша попытка с боем прорваться не удалась, да и патроны мы поизрасходовали. Остались гранаты, мы предпочитали английские и французские, так как наши русские с ручками и с кольцами надо было очень уметь бросать, а я, например, не умел этого…
Я бросил гранату, Саша тоже. У нас был ранен в руку Федя – мой земляк. Я ему сделал перевязку и к этому времени смотрю – наши ребята бьют свои винтовки о деревья и поднимают руки. Я тоже поднял руки, и мы сдались…
Знали бы мы, что с нами далее будет, бились бы до смерти и в рукопашную. Поляки нас стали подгонять, как скотину, и через некоторое время мы очутились на околице большого села. Приведя нас в штаб, офицер и солдаты что-то поговорили с начальством и заперли нас в клуне. Днем нас поодиночке вызывали на допрос. Спрашивали: «Что, доброхот (доброволец)? Коммунист?» и больше их почему-то ничего не интересовало.
День мы провели в клуне, куда даже и воды не дали. Бить нас не били, а к вечеру когда солнце уже зашло, нас оставили в нижнем белье, босыми, со связанными руками, вывели из клуни и под конвоем повели за село к лесу.
В голове как-то мысль не мирилась с тем, что расстреляют. Нас узким проулком повели в лесу. Проулочек узенький – шли по два; впереди, с боков и сзади вооруженные солдаты с винтовками наперевес. Справа и слева были огороды, отгороженные небольшими плетнями.
Саша шел впереди меня, я во второй паре. На огородах было много женщин, мужчин и даже детей. В одном месте как будто бы так и надо, плетень был примят – это был перелаз. Дойдя до этого места, Саша плечом с большой силой ударил конвойного, тот упал на плетень набок и назад. Саша перепрыгнул, а я за ним в огород. Побежали мы огородом к лесу. На пути нам женщины уступали дорогу, и никто не остановил и не бросился на нас. Я не чувствовал и не знаю, стреляли в нас или нет… Прыжок через плетень, а там речушка и лес.
Я не знаю, сколько мы с Сашей бежали. Я упал, Саша тоже. Он, задыхаясь, сказал мне, чтобы я лег на живот. Он зубами развязал мои руки, но они – руки – не в состоянии были что-либо сделать: развязать ими веревку у Саши на руках мне не удавалось, и я, как и Саша, стал развязывать их зубами. В лесу было тихо и вообще тихо, как будто бы и нет никакой войны. Мы захотели страшно пить, но воды не было. Мы стали лизать листья.
Мы пошли на восток и к утру мы были остановлены секретом Красной Армии и препровождены в штаб части, где узнали, что вышли в распоряжение 10-й Казанской бригады, значит – к соседям. Человек из особого отдела допросил нас, выдали нам по брюкам и с сопровождающим отправили в свою часть. Так не удалась у меня «специальность» разведчика.

ИОНАС И ЕГО БАНДА
(1945-1947 гг., Литва, капитан)

В И..ой волости был налет банды на Госхоз. Разрушив оборудование молочного завода, банда захватила пару лошадей с повозкой. В повозку они погрузили убитую свинью, два бочонка спирта – около ста литров, несколько кругов сыра. Избили директора и сторожа и скрылись в лес.
Узнав об этом бандпроявлении, я прибыл в эту волость с группой солдат. Из разговора с начальником волостного отдела милиции я узнал об их предположении, что налет этот сделала банда Ионаса. Вообще-то она существовала уже несколько месяцев, но так резко себя не проявляла, значит надо было немедленно предпринимать действия к ее ликвидации. Был указ правительства об амнистии тем бандитам, которые с оружием сдадутся. Я решил, согласовав это с вышестоящим командованием, поехать по хуторам и через людей обратиться к бандитам о добровольной их явке. Непосредственный мой начальник высмеял меня, обозвав, шутя, «бандитским соболезнователем».
Я же надеялся на успех. Бескровная борьба с бандитизмом меня интересовала еще и потому, что я в годы Гражданской войны на Украине – в Киевской губернии, также был в отрядах по борьбе с бандитизмом и знал, что зачастую в банду попадали люди по недоразумению. Тогда нам удавалось разагитировать случайно попавших в банду людей, и нам они приносили большую пользу в ликвидации бандитизма.
Объехав всю волость и поговорив почти в каждом хуторе о добровольной явке, в одном хуторе я случайно узнал, что нас слушает жена атамана банды – Ионаса. Ее по фотографии узнал начальник милиции волости. У нас были фотографии и самого Ионаса и его семьи, в том числе и сынишки – хорошенького мальчика лет двух. Я приказал литовцу-переводчику, не пугая, поговорить с ней, чтобы она не боялась нас, а дала бы возможность поговорить мне с ней. Она перепугалась, что я узнал, и попыталась скрыться. Мы наблюдали за ней и дали ей возможность «уйти».
У меня и начальника милиции волости был агент – незаметная пожилая женщина, наша, советская. Мы ей поручили осторожно поговорить с женой Ионаса, что она и сделала.
Жена Ионаса пришла в милицию селения И… и просила, чтобы я ей рассказал об амнистии «лесных» — так она назвала бандитов. Я прочитал ей указ и разъяснил более подробно.
От жены я узнал о ней и ее муже – Ионасе. Ионас был обыкновенным крестьянским сыном. В Литве была обязательная воинская повинность, и Ионас был в свое время призван служить в Литовскую армию. Так как он имел образование, хоть только начальное, чего не было у многих литовских парней его возраста, он стал капралом. С присоединением Литвы к СССР, Ионас был демобилизован из армии, а с наступлением фашистских войск в Литве стали формироваться литовские легионы. Ионаса вновь призвали. В 1943 году эти легионы хотели бросить против Советской армии, но большинство легионеров разбежались, и немцы, кого смогли, то угнали в Германию, как рабочую силу. Ионас был женат, ему удалось убежать вместе с другими домой. Лес скрыл их от немцев, где они пробыли до прихода советских войск. Ионас попал домой, но не долго он там был, так как и немецкая и нацисткая-литовская агитация вселила страх в бывших легионеров. И листовки и настоящие бандиты говорили, что всех легионеров, в лучшем случае, сошлют в Сибирь, а то и расстреляют, или повесят… И опять Ионас и его друзья, бывшие легионеры, ушли в леса, в свои старые бункера.
К ним – легионерам – присоединились и настоящие бандиты, и политические и уголовные. Оружие достать не составляло особого труда. Им были заполнены и леса и дороги. В лесу делать было нечего, решили гнать самогон и пьянствовать, но на бандитские вылазки их группа не осмеливалась выходить, да и не хотел Ионас быть бандитом. Его, как бывшего военного командира, банда признала своим атаманом. В банде было уже около 50-ти человек.
Молодые, здоровые люди тяготились бездельем. Выпитый самогон и гнал людей на какое угодно дело. И вот в один день, в отсутствии Ионаса (он уходил домой) один из бандитов подбил своих дружков сделать налет на Госхоз, взять там и спиртного и съестного. Все это я узнал из рассказа жены Ионаса. Она пообещала поговорить с мужем. Через несколько дней она снова пришла и заявила в милиции, что Ионас хочет поговорить с советским офицером сам – лично.
Условия встречи были таковы, что мы в поле встречаемся – Ионас с женой и я, без оружия и без кого-либо посторонних. Я принял эти условия. Мы встретились и договорились о времени их явки в И…
В назначенный день сорок восемь человек с оружием прибыли в И…, сдали оружие, а мы им выдали удостоверения об амнистии, а Ионасу и его помощнику выдали по винтовке и по 100 патронов на случай нападения закоренелых бандитов, а такие были. Даже из банды Ионаса двое не пришли, а скрылись в лесах.