За Паганини длиннопалым
Бегут цыганскою гурьбой,
Кто с чохом чех,
кто с польским балом,
А кто с венгерской чемчурой.
Осип Мандельштам.

Не удивляйся, читатель! Великое стихотворение великого поэта мигом прочитывается от начала и до конца, когда Марина Куриганова касается смычком скрипичных струн. А струны-то всего четыре, и тонкий черный гриф, и нет никаких ладов, а потому нужная нота берется на слух единым, отточенным движением тонких нервных пальцев. Какому-то безумцу однажды пришло в голову, что маленький кусочек дерева и несколько тугих нитей непременно зазвучат. И зазвучат столь необыкновенно, что слушатели станут влюбляться и сходить с ума, срываться в бездну и возрождаться из пепла. Возможно, ничего не случилось бы, не придай старые мастера очертаний женского тела вновь созданному инструменту. Наверное, обольстительный изгиб обечайки позволил со временем скрипке получить громкий титул «Царицы музыки».

Но чтобы царица была послушной в твоих руках, нужно быть самому, как минимум, аристократом, иметь царственную стать, изысканные манеры и гордо носить печать того, что именуют ныне забытым словом «благородство».
«Аристос» в переводе с греческого означает «избранный». И, рискуя вызвать волну возмущения, я без тени сомнения утверждаю: способность слушать и ценить классическую музыку — удел избранных. Причем, патент на принадлежность к узкому кругу ценителей никем не выдается — его получают еще до появления на свет. Из-за узости круга любителей и знатоков, коих число во все века было необычайно малым, настоящая музыка жила в небольших салонах и залах, сторонясь многотысячной аудитории.

Но для настоящего музыканта не имеет значения место. Окунаясь в музыку с головой, он не видит и не слышит ничего вокруг себя. Нет восторженных слушателей, нет окон и стен, даже паркет растворился и уплыл из-под ног… Есть лишь сладострастное слияние с нотой, есть лишь скрипка, изумленно распахнувшая эфы, есть лишь мощный, широкий звук.

Остановись мгновение! Молодая женщина редкостной красоты играет сонату Иоганеса Брамса. Три части традиционной сонатной формы, связуясь между собой, образуют замкнутый цикл сложной и полной драматизма человеческой жизни. Первое касание смычка являет миру звук, подобный улыбке новорожденного ребенка. Детство, пронизанное ярким светом и любовью, проходит в бесконечном созерцании окружающего пространства, ограниченного стенами родительского дома. На этих самых стенах затеяли свою незамысловатую игру солнечные зайчики. Они то замирают, собираясь вместе, то разлетаются в разные стороны, то сталкиваются между собой, вызывая радостный детский смех. Порой набегает легкое облачко, но оно задерживается не надолго, чтобы не омрачить безмятежного покоя перед началом большой, взрослой жизни.

Взрослая жизнь привносит смутную тревогу бесконечной дороги. Дорога извилиста и трудна. Она заставляет путника совершать долгие подъемы и разом срываться вниз, а потом вновь выбираться по отполированным временем ступеням.
Каждый должен проделать такой путь, чтобы к концу жизни убедиться в суетности своих желаний, и, обретая подлинную мудрость, смирить, наконец, губительные страсти. От глубокомысленных раздумий о душе теперь может отвлечь лишь созерцание незамысловатой игры солнечных зайчиков на старых, родных до боли стенах…

В ответ на аплодисменты лишь легкий поклон, и густые локоны волнами скатываются на плечи, обтянутые черным строгим платьем. Марина Куриганова скупа на внешние проявления эмоций, но тем больше глубина и сила чувств, что она вкладывает в исполняемую ею музыку. Поэтому так трепетно дрожит, так беззастенчиво неистовствует в ее руках смычок, а скрипка то поет, то плачет человеческим голосом; поэтому у слушателя перехватывает дыхание, когда звук неудержимо стремится вверх.

Девчонка, выскочка, гордячка,
Чей звук широк как Енисей…

Снова проносятся в голове строки Осипа Мандельштама. Звук, действительно широкий и чистый, избавленный от каких-либо посторонних шумов долгим и упорным трудом. Это сразу отличает игру профессионала от непритязательного домашнего музицирования. Звук касается изящной лепнины, помнящей томных барышень и бравых кавалеров позапрошлого века. Он проникает в каждую трещину в стене, в каждый уголок наших душ, выметая оттуда слежавшуюся пыль пережитых невзгод, незабываемых обид и неутоленного гнева. Звук очищает нас, давая то самое, чего так не хватает человеку в земной жизни. Звук дает утешение.
Утешь меня Шопеном чалым,
Серьезным Брамсом, нет, постой,
Парижем мощно-одичалым,
Мучным и потным карнавалом,
Иль брагой Вены молодой.

Удивленный и ошарашенный женской прелестью и красотой музыки, которые в данном случае невозможно разделить, ты уже не можешь жить как прежде. Отныне и навсегда все, что встречается на твоем пути, ты меряешь строгой шкалой красоты.
Город, рукоплескавший Пабло Сарасате и Давиду Ойстраху. Город, давший миру Константина Думчева. Город, всегда отличавшийся на редкость искушенной публикой, получает в безвозмездный дар великолепную игру аспирантки Ростовской Государственной консерватории им. С.В. Рахманинова, победительницы нескольких международных конкурсов, Марины Куригановой.
Аплодируя ей и ее замечательному аккомпаниатору Светлане Степановой, я вновь повторяю знакомые с детства стихи:

Играй же на разрыв аорты,
С кошачьей головой во рту!
Три черта было, ты — четвертый,
Последний, чудный черт в цвету!