К дню освобождения Новочеркасска от немецко-фашистских захватчиков

(Продолжение. Начало в «ЧЛ» № 5 от 11.02.2016г.)

Проверка

День 25 июля начинался в Новочеркасске внешне мирно. Поднявшееся солнце окрасило в красноватый цвет купол собора и железные крыши домов.

Было спокойно и в больничном дворе. В разнотравье жужжали пчелы. Шумели на деревьях воробьи.

И не валяйся под ногами у Сергея Васильевича битые стекла, комья земли, кирпич, не лежи посреди двора вывороченный вчерашней бомбежкой с корнями тополь, никогда бы не сказал, что это утро военное.

Он стоял и тревожно думал. Мария Пантелеймоновна была рядом.

— Схожу, пожалуй, домой на минутку. Побриться надо, нехорошо, если врач неопрятен. Дурной пример.

Он взяла мужа за руку.

— Скажи, Сережа, ты уверен, что все правильно? Ведь если узнают… — она не договорила и опустила голову.

— Мы врачи, Маша, и ты сама знаешь, иначе нам нельзя. Мы выполняем долг перед каждым раненым. Иди в палату. Я скоро вернусь.

Мария Пантелеймоновна начала обход больных. Помогала ей медсестра Ксения Георгиевна Калюжная. Женщины задержались у тяжелораненого бойца Андрианова. Человек мучился: у него был перелом обеих голеней. Едва-едва не погиб при отступлении. Фронтовики подобрали его, раненого, истекающего кровью, в пшеничном поле. Думал, не заметят свои, потому и не спасут, пытался покончить с собой, чтобы в плен не попасть, но сил не хватило.

Нервное перенапряжение сказалось. Временами психоз становился неудержимым. Приходилось кому-нибудь из сестер постоянно сидеть у его кровати. Вот и сейчас у Андрианова начинался приступ.

Вдруг Калюжная резко дернула Марию Пантелеймоновну за рукав. Та взглянула в окно и обмерла. По аллее скверика, что вела к парадному подъезду больницы, шли гитлеровцы: два автоматчика и офицер.

Стараясь не проявлять своего беспокойства, женщины покинули палату и сели в маленькой приемной.

«Гости» остановились у входа, внимательно осмотрели здание, вывеску на нем и только после этого вошли в приемную.

— Здьесь ест зольдат, официрен? – спросил офицер.

— Нет, это не лазарет… Здесь больница, — стала объяснять Кутузова, — мы лечим гражданское население… Железнодорожников. Они пострадали на работе во время бомбежек. Все они тяжелораненые.

— О-о! – многозначительно протянул офицер и сделал жест, говорящий о его намерении осмотреть палаты.

Автоматчики, не дожидаясь ответа женщин, направились к лестнице, ведущей на второй этаж.

— Там никого нет, — сказала Калюжная, — все раненые внизу.

Но немцы не обратили на это никакого внимания.

— Вайтер, вайтер! – скомандовал офицер и вслед за автоматчиками начал подниматься по лестнице.

Комнаты верхнего этажа и в самом деле были пусты. В проемах окон сквозняк раскачивал изорванные листы черной бумаги – остатки светомаскировки.

Спустились вниз. А там уже стоял чисто выбритый и оттого посвежевший Сергей Васильевич.

— Начальник больницы Кутузов, — представился он.

— О, Кутузоф! – немец удивленно поднял указательный палец. – Полкофодец… Москау… Напольеон… Отшень забафно… — и внимательно осмотрел Сергея Васильевича. – Прошу видьеть больных, господин Кутузоф. Ест раненен зольдат, коммунисты?

— У нас лежат только железнодорожники.

— Будьем видьеть…

Офицер направился по проходу между кроватями. Раненые встречали его молчаливыми взглядами. О появлении немцев их уже предупредили.

Остановившись у постели рядового Потокина, пришелец пожелал узнать, откуда больной. Ему ответили, что Потокин – помощник машиниста, что он ранен в грудь и едва ли останется жив. Немец попытался заговорить с больным. Тот молчал. Тогда он начал задавать вопросы другим раненым, тщательно осматривая все закоулки, приглядывался ко всему, но ничего подозрительного не обнаружил. Потом он потребовал журнал регистрации больных.

Ему без промедления подали журнал. Это было предусмотрено. Прежний журнал, в котором значились воинские звания раненых, был спрятан, и врачи усердно потрудились над заполнением нового. В нем коммунист военюрист Редькина значилась Резниковой, домохозяйкой, ехавшей в Краснодар к мужу. Молоденький лейтенант Малышев превратился в учащегося сельхозтехникума. Так же выглядели данные и о других раненых.

Рука немца потянулась за записной книжкой. Две или три фамилии больных легли на листок.

— Ну, что ж, быфайте здорофы, доктор Кутузоф! – сказал офицер с неприкрытой иронией.

Гулкий топот солдатских сапог еще долго звучал в ушах работников госпиталя.

«Сестрица, пить!»

Тяжелое время переживал Новочеркасск. Черная тень немецкой оккупации сделала его молчаливым и хмурым. Жителям города уже многое было известно о зверствах фашистов. В 1941 году в селе Волошино, что в двадцати километрах северо-западнее Новочеркасска, немцы сожгли заживо двадцать пленных красноармейцев. Такое же злодеяние они совершили в селе Греково-Ульяновске. А в хуторе Крюкове они оставили после себя трупы пятидесяти красноармейцев. Не щадили немцы и мирных жителей.

Казачий край встречал фашистов всеобщей ненавистью. В районе Метвеева Кургана в сорок первом году у убитого немецкого офицера Альфреда Курца была найдена записная книжка. Были в ней такие строки: «Все, что я слышал о казаках времен 1914 года, бледнеет перед ужасами, которые мы испытываем теперь при встрече с ними. Одно воспоминание о казачьей атаке приводит меня в ужас, и я дрожу. Даже ночью, во сне, меня преследуют казаки. Это какой-то черный вихрь, сметающий все на своем пути. Вчера моя рота потеряла всех офицеров и 92 солдата, 3 танка и все пулеметы…».

Вступив в Новочеркасск, немцы сразу же организовали городскую управу и стремились посредством ее привлечь на свою сторону жителей. Политика лояльности основывалась на заигрывании с отдельными элементами, которым народная власть в свое время закрыла путь к личной наживе. Зато уничтожался каждый, кто попадал под подозрение или был активистом до войны. Был арестован довоенный заместитель председателя горисполкома Кривопустенко. Немцы казнили его в тюрьме.

Очень встревожил персонал госпиталя случай, происшедший на улице Жертв революции. Гестаповцы арестовали старика Василия Дементьевича Пирожкова. «С чего бы?» — думали окружающие. А утром следующего дня соседи Анна Ивановна Широхова, Антонина Ивановна Пащенко и Иван Анисимович Ерыкин обнаружили труп Пирожкова в развалинах сгоревшего дома. Рядом с ним лежало трое убитых красноармейцев. Видно, прятал старик раненых, да не смог утаиться от фашистского глаза.

Все в подпольном госпитале прекрасно сознавали, что они ходят по краю пропасти, и понимали, что им грозят страшные муки и смерть, узнай обо всем немцы.

Но врачи не думали об этом – так сильна в них была решимость выполнить свой долг.

Август выдался жарким. Небо, продутое суховеями, обесцветилось, выгорело, над городом повисла пыльная мгла.

Сергей Васильевич взошел на холм, что стоял в середине больничного двора. Курган был насыпан во время строительства собора. В 1805 году копали подвалы под храм церковный, земли было много, увозили ее бричками подальше. Бывший хозяин и предложил ссыпать ее в своем дворе, чтобы потом на возвышенном месте соорудить летнюю беседку.

Со временем насыпь поросла травой. Вокруг поднялись деревья. И когда в советское время в зданиях, принадлежавших одному богачу, открылась железнодорожная больница, курган стал излюбленным местом отдыха для всех выздоравливающих.

После бомбежки все выглядело уродливо. Валялись бытие стекла, кирпичи. На кургане пахло горелым. Да и поднялся Сергей Васильевич сюда не на прогулку. Вышел из строя городской водопровод. А в палатах только и слышно: «Пить!». Осталась нетронутой единственная цистерна с водой. Остальные три уже пусты. Как ни экономь, а хватит ненадолго. Что же делать? С кургана были видны изгибы реки, что блестела за городской окраиной. Далеко река. Но только в ней и спасение.

Что бы ни ожидало впереди, а надо было решать насущные вопросы. Необходимо срочно переводить раненых из подвалов. Палаты после переполоха в ужасающем состоянии, с них-то и следует все начинать.

Врачи, медсестры, нянечки, выздоравливающие, насколько можно, очистили палаты от мусора, отремонтировали окна. Раненых пока разместили по старым местам.

Вечером собрали все ведра, пригодные для переноски воды. Отыскали несколько коромысел и крутым переулком восточной окраины города спустились к Тузлову.

Поднимались обратно в гору около часа. Когда уже шли в третий раз, не всякий мог нести полные ведра. Часто останавливались. А утром поход за водой возобновился. И так изо дня в день.

Иногда Сергей Васильевич в виде исключения разрешал кому-нибудь из женщин съездить к Тузлову на больничной лошади, впряженной в двуколку, на которую приспособили деревянную бочку. Но такие выезды были очень рискованны. Прежде всего, лошадка могла приглянуться немцам. И тогда больница осталась бы без запаса мясной пищи на черный день.

К несчастью, предчувствия Сергея Васильевича оправдались. Как-то уехавшая за водой санитарка Стефанида Багаевская вернулась в больницу с пустыми руками. Лошадь забрали.

Никогда еще повара Григорий Ефремович Попов и Антонина Матвеевна Донецкая не были в столь трудном положении.

— Горюшко-о, — тянул сипловатым голосом Григорий Ефремович и кружкой отмерял воду в кастрюли.

Клавдия Ивановна Болдырева и Анна Ивановна Бутакова, работавшие на кухне, понимающе кивали головами.

Операция

Гитлеровцы осмотрели больницу еще раз. И хотя на этот раз при осмотре присутствовал и старший инспектор городской полиции Николаенко, все опять обошлось. Смерть и насилие пока обходили стороной подпольный госпиталь.

Думая о создавшемся положении, Сергей Васильевич в минуты короткого отдыха прижимал к себе сына и, гладя рукой его голову, вдруг представлял себя схваченным гестапо. Неужто они не пощадят тогда и ребенка?

Наплывавшие тревожные мысли он отгонял возвращением в палату. Опасной, но честной дорогой он должен идти до конца. И вдохновлять на этот путь других.

Несмотря на все помехи, визиты проверяющих, отсутствие электричества и нехватку медикаментов, главное дело – лечение. Раненые находились под постоянным контролем.

И казалось, минул уже тот критический момент, когда жизнь того или иного бойца висела на волоске, как вдруг дежурившая по палате медсестра Шевченко сообщила:

— Александрович без сознания!

Красноармеец Александрович прибыл в больницу в тяжелом состоянии вместе с бойцом Корако. Под Шахтами машина, в которой они ехали, попала под бомбежку. Появился фашистский стервятник неожиданно, и открытый со всех сторон в степи грузовик стал для него хорошей мишенью. От разрыва одной из бомб машина опрокинулась. С переломом бедра Александровича привезли в Новочеркасск.

Александрович лежал бледный и неподвижный. Красивое лицо его застыло в мучительной гримасе. Сергей Васильевич приподнял простыню. Нога больного походила на обгоревшее бревно, разбухшее в воде. Газовая гангрена!

— Ампутировать! – решительно сказал Кутузов и заторопился.

В операционную снесли все имевшиеся в больнице лампы, заново их заправив, на буржуйке уже кипела вода.

— Сколько наркоза у нас, Лидия Петровна? – спросил Кутузов хирурга Ярунову.

Он знал, что этот препарат на исходе. Ярунова с сожалением показала запас:

— Не хватит, Сергей Васильевич. Поискать бы еще.

Пересмотрели всюду, но безрезультатно. Наркоза больше не было ни капли. Начальник аптеки Порфирий Исаакович Павленко только развел руками. Заботливый снабженец, он болезненно переживал отсутствие многих медикаментов, как будто в этом была его личная вина. Сергею Васильевичу рассказывали, что во время бомбежки, спасая медикаменты, Павленко не забыл и о другом. Он укутал одеялами стоявшую в одной из комнат больницы скульптуру В.И. Ленина и надежно спрятал ее в дальний уголок давно заброшенного подвала.

Александровича уложили на стол. Ассистенты – хирурги Ярунова, Тюленев, медсестры – были готовы.

Доктор Кутузов приступил к операции. Оперировал смело, собранно и быстро. Во время операции Александрович дважды терял сознание.

Высокий, за последнее время сильно исхудавший, Сергей Васильевич ничем не выдавал своего волнения. Лишь наметившиеся под глазами отеки говорили о физическом и нервном перенапряжении.

Иногда на какие-то доли секунды взгляд Кутузова встречался со взглядом стоявшего напротив хирурга Лидии Петровны Яруновой. Он знал: там, под Вязьмой, в холодных лесах Подмосковья, в сорок первом ей тоже доводилось порой делать такие операции. Ее участие, поддержка помогали.

Ампутация ноги была проведена успешно. Угроза смерти для больного миновала. Но еще не одну неделю его состояние беспокоило врачей. Рана плохо затягивалась. Красноармеец был слаб и беспомощен. Сказывалось общее истощение. От кровати Александровича не отходили ни днем ни ночью.

И помощь пришла

Нужно продолжать борьбу, невзирая ни на какие трудности. А их становилось все больше.

Кончились последние запасы перевязочного материала. Не стало хлеба. Пришлось забить на мясо жеребенка, что остался от лошади. Варили жидкие супы. В соседних садах, где было возможно, рвали поздние яблоки на компоты. Копали картофель.

Наступала осенняя распутица. К голоду присоединился холод.

Часто останавливался в те дни Сергей Васильевич в горьком молчании у постели бойца Гаврилова. Раненый не мог есть. Поврежденные челюсти, раны на шее приносили ему неимоверные страдания. Человеку бы сырое яйцо да молоко…

 

Как-то повар Григорий Ефремович Попов предложил:

— А что, если мы обратимся за помощью к населению? Помогут ведь.

Решили поначалу наладить контакт с семьями железнодорожников. Сходили в один дом, другой. И люди откликнулись на чужое горе! Первыми явились с передачами для больных уборщица железнодорожного вокзала Комоишко, кассир билетной кассы Валентина Ивановна Дегтярева, семья Ефросиньи Алексеевны Бочковой. Потом предложили свои услуги и другие. Кто предлагал краюху хлеба, кто кусочек сахара, кто банку молока.

Женщины приносили из дому брюки и рубахи своих мужей, ушедших на фронт, а подлежавшие стирке и штопке брали с собой, чтобы привести в порядок.

Даже когда наступила зима и в городе с продуктами стало совсем трудно, питание для раненых красноармейцев все-таки находили.

Санитарка Мария Ильинична Гуртовая, Стефанида Михайловна Багаевская, Надежда Никоновна Демьяненко и другие побывали в хуторе Яновка, на станции Персиановская. И везде посланники подпольного госпиталя находили сочувствие и поддержку. Жители старой казачьей станицы Грушевской тоже стали прямыми участниками большого героического дела. Приходили люди из хуторов – и до них доходили слухи о раненых. Подходили, спрашивали, нет ли среди раненых родных, знакомых. И тоже делились своими продуктами.

 

«С наступающим сорок третьим!»

Зима потребовала ответа и на другой вопрос: чем топить? До войны железнодорожники обеспечивали свою больницу отменным углем. Иногда его было в избытке. Кочегар Иван Арсеньевич Кузьмин мелким и плохо перегоревшим углем даже заделывал ухабы и выбоины во дворе.

Теперь Иван Арсеньевич, хваля себя за расточительство, ходил с лопатой и, где только можно было, выбирал из земли штыб. С годами его накопилось немало. Слепленные из штыба, величиной с кулак, катушки горели хорошо.

Наступал 1943 год. В канун праздника доктор Кутузов разрешил топить кочегарку немного сильнее обычного. Хотелось хоть этим отметить Новый год. Верилось, что он принесет радостные перемены. Несмотря ни на что.

Не сиделось в кочегарке Ивану Арсеньевичу. Вышел во двор. Падал снег. Окна больницы светились слабым светом. В палатах горели керосиновые лампы. Тоже ради праздника.

Послышался тихий говор. К больнице шли две девушки.

— Добрый вечер, дядя Ваня! – поздоровались, подойдя поближе.

Иван Арсеньевич приподнял над головой шапку.

— Полного благополучия, дочки! Проходите, проходите, гости дорогие!

То были Аня Бочкова и Рая Бирюкова – шефы четвертой палаты.

Аня Бочкова жила с матерью, Ефросиньей Алексеевной, в небольшом домике № 45 на улице Маяковского. О положении в железнодорожной больнице узнала от соседки. Отправилась к школьной подруге Рае Бирюковой.

— Рая, что я тебе скажу! – заговорила возбужденно и рассказала о том, что в железнодорожной больнице больные страдают от голода, нужно им помочь.

В больнице девушек провели в четвертую палату.

— Предлагаем вам шефствовать вот над этим товарищем, — сказала медсестра Варвара Ефимовна и подвела Анну и Раису к постели больного.

— Александрович! – назвался тот слабым голосом.

С того дня и стала четвертая палата для Анны Бочковой и Раисы Бирюковой подшефной. Они раздобывали продукты, одежду, помогали персоналу. Радостно было сознавать себя участниками большого дела.

В новогодний вечер девушки шли в свою палату с небольшими подарками.

Александрович сидел в постели, по пояс укрывшись одеялом. Медленно, но выздоровление все-таки наступало. Он уже даже пробовал вставать, держась за спинку кровати. Голова еще кружилась, тело дрожало.

Три смерти пронеслись над ним. Первая – там, в поле, когда немецкий самолет забросал бомбами их машину. Потом – в больнице. Немец ходил с журналом в руке. Вдруг остановился, тыча пальцем в лист, пристально посмотрел на доктора Кутузова:

— Александрович – иудэ?

Сергей Васильевич ответил совершенно спокойно:

— Нет, белорус.

Уходя из больницы, немец предупредил:

— Если у фас окажется один спрятанный иудэ – фсех ждет расстрель. А фас, доктор, в первую очередь. Фернштейн?

— Я. Я, — покорно кивнул головой Кутузов. – Фернштейн, понял.

Затем – гангрена. Операция. Круги перед глазами – красные, желтые, черные…

В новогодний вечер девушки расспросили Александровича о его доме, родных. Рассказали о своем городе, в котором родились и выросли. Долго вспоминали о мирных днях, которые затмила проклятая война.

Тревожная синева

Город стоял в морозной синеве. Стыли на ветру кирпичные стены домов. Холод завладел каждым уголком больницы. Угольный штыб кончался. Печки-буржуйки установили только в крайних палатах, внутренние комнаты не отапливались. Жгли штакетник, кое-что из старой мебели.

Больницу часто стали навещать румыны. Они работали на станции – ремонтировали железную дорогу – и считали себя полноправными пациентами. Обычно они усаживались в фойе, раскуривали сигареты, и ни одна их беседа не обходилась без слова «Сталинград».

Однажды к дежурившей по больнице Марии Пантелеймоновне подсел невысокого роста, подвижный, с рябым от оспы лицом румын. Стал расспрашивать о делах, настроении, и вдруг без всякого перехода сообщил о событиях под Сталинградом. Так в подпольном госпитале узнали о волжских сражениях.

Теперь каждый день приносил что-то новое. В городе были немцы и румыны. Вели они себя по-разному. Немцы – как хозяева, румыны – поскромнее. Но вот однажды…

Вечерело. Операционная санитарка Ольга Ивановна Краткая топила на буржуйке снег. Женщина вышла во двор. Соборной площадью двигалась к больнице машина. Подъехала, развернулась и остановилась у аптеки. Несколько румын, соскочив с грузовика, начали ломиться в дверь.

Ольга Ивановна подбежала к машине и стала умолять солдат не трогать аптеку. И те не стали срывать замок. Уехали, что-то бормоча. «Зачем им это потребовалось?» — думала Краткая. А повели себя так румынские солдаты, оттого что после сталинградских событий они почувствовали: со дня на день придется отходить. Вот и решили запастись медикаментами, уже не доверяя немецкой интендантской службе.

Вскоре рядом с больницей состоялась ссора двух солдат. Немец упрекал румына в трусости. Он согнулся, поднял ворот шинели и изобразил замерзающего румына. Румын же изобразил человека, сидящего в мотоцикле и часто оглядывающегося назад, намекая на отступающих немцев.

Неудачи выводили немцев из себя. Они думали, что в Новочеркасск —  бывшей столице Войска Донского – они найдут полную поддержку и понимание. Ведь из города эмигрировали десятки богатых семей, спасаясь от революции. Оккупанты объявили даже запись казаков в добровольческую армию. Однако на службу к врагу пошли единицы. Зато в городе кто-то прокалывал автомобильные шины, заливал воду в бензиновые баки грузовиков, распространял сведения о положении на фронте и, наконец, взорвал железнодорожный состав с техников и боеприпасами.

Начались массовые аресты.

Поздно вечером в дверь дома № 20, что на улице Горбатой, постучались. Иван Яковлевич Солдаткин открыл дверь. В комнату ворвалось пять человек. Инспектор горполиции Шинко на основании распоряжения начальника горполиции В.С. Липина и старшего инспектора горполиции Николаенко произвел обыск. На стол легли антифашистская литература, фотоаппарат «Малютка», 35 заряженных наганных патронов, две коробки винтовочного пороха…

Ивана Яковлевича Солдаткина арестовали. Арестовали и десятки других людей. Их вывели на западную окраину города, за кирпичные заводы, и в Туроверовой балке расстреляли. Среди павших были работник связи Буглов, слесарь завода имени Никольского Любимов, рабочий кирпичного завода Войда, начальник электроцеха станкостроительного завода Татаркин, ученик ремесленного училища Коваленко, председатель Манычского станичного Совета Мальцева, председатель Мишкинского сельского Совета Тимков… Всего 20 человек.

Через некоторое время в той же Туроверовой балке были расстреляны 69 новочеркасцев, позднее – еще 33. Из психиатрической больницы немцы вывезли и умертвили 95 больных.

В подпольном госпитале были готовы к любым неожиданностям. В двадцатых числах января в госпиталь явился представитель из комендатуры и сообщил о намерении властей закрыть больницу.

Что было делать? Сергей Васильевич устало опустился на стул, пальцами забарабанил по столу. Единственный выход – обратиться за покровительством к начальнику железнодорожного депо Шерру.

Составил текст просьбы. Отправились на переговоры. Шерр не сразу согласился. Но врачи в конце концов убедили его. Ведь рабочие депо тоже получают помощь в железнодорожной больнице. И Шерр добился для нее временной охранной грамоты.

«До свидания, доктор!»

Немецкие власти требовали: выздоравливающие должны являться в комендатуру на регистрацию. Чтобы уберечь красноармейцев от этого, врачи Кутузовы, Ярунова и Тюленев выдавали всем окрепшим справки о нетрудоспособности. Насколько можно было, преувеличивалась тяжесть болезни. Бойцов выписывали из больницы в повязках, назначая им амбулаторное лечение.

И фронтовики уходили. Кто был слаб, добирался до ближайших хуторов и прятался там от глаз оккупантов. Некоторым удалось перейти через линию фронта и снова взять в руки оружие. Посчастливилось достичь заветной цели лейтенантам Малышеву, Бабурину, Жукову, бойцам Сапунову, Гаврилову и другим.

Раненной в ногу военфельдшеру Мордюшенко сшили из старой фуфайки сапоги. Ранним утром старшая медсестра Шевченко вывели женщину за город, чтобы направить ее в ближайший хутор.

— Дальше, Машенька, иди сама. Кто спросит, говори: потеряла родителей и теперь ищу. Должны, мол, по рассказам, быть где-то вот в этом краю. Смелее только. Да поосторожней…

Мордюшенко не выдержала и заплакала. Слезы обильно текли по ее щекам:

— Спасибо, тетя Варя. Вы уж сами-то поосторожней…

Все меньше раненых оставалась в палатах. И все мрачнее становилось настроение у Александровича. Брови сбежались к переносице, образовав на лбу глубокую складку. Куда деться ему с одной ногой?

Аня Бочкова видела в глазах Владимира тревогу. В одной из бесед Александрович сказал Аннушке, что его родные остались в Белоруссии, добраться к ним сейчас никак нельзя – везде война.

Вернувшись домой, Аня обняла мать и взволнованно заговорила:

— Мама, давай возьмем к себе Александровича. В больнице неспокойно, а уйти из города сейчас он не может.

Ефросинья Алексеевна знала о том, что дочь ухаживает за больными. Сколько раз сама собирала ей узелок, слушала ее рассказы о людях, попавших в беду, сочувствовала им, в душе радовалась теплому отношению к этому делу дочери. Но такого поворота не ожидала:

— А как же мы жить-то будем, доченька? Вдвоем – как-нибудь, а то еще третий человек в доме. Это не просто.

— Вот увидишь, проживем, — решительно заявила Аня.

Вечером следующего дня в маленьком домике на улице Маяковского, где жила семья Бочковых, появился раненый красноармеец Владимир Александрович.

Освобождение

Уже слышалась по ночам артиллерийская канонада. Всем было ясно: приближались наши.

И вот 13 февраля придонское займище, которое с высоты городского холма просматривается как на ладони, вздыбилось черными вихрями взрывов. Это наступали подразделения 2-й гвардейской армии. По Соборной площади, проспекту Ермака уходили немцы.

Доктор Кутузов долго не разрешал оставшимся в госпитале раненым выходить из палат. Наконец решился. Сколько месяцев люди ждали этого часа! Все высыпали во двор. Обнимали друг друга, смеялись от огромной радости, видя, как наши вступали в город. Первыми ворвались на улицы Новочеркасска части генерал-майора Чангибадзе.

Площадь Крещенского базара быстро заполнилась народом. Состоялся короткий митинг. От имени бойцов и командиров 3-го батальона выступил заместитель командира по политчасти офицер Кербель. Он выразил благодарность жителям Новочеркасска за спасение раненых красноармейцев. Боец Белкин заверил новочеркасцев, что воины 2-й гвардейской армии отомстят фашистам за зверство и насилие.

К железнодорожной больнице подъехала машина. Из нее вышла женщина в военной форме. Горячо расцеловала медсестер, обняла Сергея Васильевича:

— Как и благодарить вас, спасители вы наши!

Узнать женщину было нетрудно. Перед врачами стояла военный юрист Феодосья Редькина. Долго она скрывалась в пригородном колхозе «Мировой Октябрь» в семье Павленко. Потом в другом хуторе. Там и дождалась прихода наших, чтобы снова продолжить службу в действующей армии.

Фронтовые дороги позвали в путь и доктора Кутузова.

Хирург Ярунова была направлена в госпиталь для легкораненых.

И осталась Мария Пантелеймоновна в железнодорожной больнице за старшую.

— Ничего, Машенька, теперь легче будет! – говорил на прощание жене Сергей васильевич.

Из больных блокадного времени остались только Андрианов и Потокин. Остальные разъехались кто куда. Одни – в действующую армию, другие – в тыловые госпитали, третьи – по родным местам.

Первым прислал письмо из дому раненый красноармеец Петр Семенович Бельтиков. На небольшом листе, сложенном в треугольник, значился обратный адрес: «Барнаул, ул. Амурская, 61».

Сердце Марии Пантелеймоновны зашлось от радости, на глаза набежали слезы счастья. Человек, жизнь которого висела буквально на волоске, сообщал, что постепенно поправляется, что руки жаждут работы, благодарил за спасение.

Потом дал знать о себе Семен Гаврилович Элуашвили из Тбилиси.

Письма шли из других городов, с фронта…

Коллектив больницы в короткий срок восстановил основные корпуса, извлек и собрал припрятанное от немцев оборудование.

Вернулась в больницу Лидия Петровна Ярунова.

Сергей Васильевич шел фронтовыми дорогами до самой великой Победы. А отвоевав, продолжил работу в «железнодорожке».

Иван Кравченко.