…Курс мой голубые облака,
А под ними тихо Дон струится.
В нем я весь, до жгучего глотка.
Виктор Чеботников.
Узнала о внезапной смерти Чеботникова по телефону утром… Если бы позвонил кто-то другой, возможно, не поверила бы. «Но ведь отдел культуры моего родного Новочеркасска вряд ли способен на такие злые шутки», думала я, параллельно размышляя о том, сообщать или нет маме ей уже 95 с половиной. И решила внезапно: скажу. Во время последней их встречи а Чеботников бывал в нашем доме и после того, как не стало Отца, они беседовали очень доверительно и откровенно. О смерти, кстати, тоже. О ее неизбежности, таинственной предопределенности каждого из нас в один известный только Господу момент перешагнуть черту, за которой начинается что-то другое. Что – нам неведомо.
Но мне бы хотелось поговорить о Викторе Чеботникове таком, каким я его помню здесь, то есть до этой черты. Выделялся он среди других даже внешне, но это, уверена, не было эпатажем, желанием произвести впечатление. Густые черные с легкой, а потом уже преобладающей сединой волосы, борода, как у старца, который проводит много времени в молитвах или даже в пустыне живет. Греческая кровь смешалась с казачьей, образовав крепкий духовно, наверное, и физически тоже тип homo sapiens. Слышала я его рассказы о мытарствах по всей России. (Думаю, в поисках правды и смысла бытия, хотя столь высокие слова им не произносились). Слышала и о пребывании в местах не столь отдаленных, как говаривали когда-то. О том, как его чуть было не повесили уголовники, приняв за другого. Господь спас. Да, да, так он мне и сказал. А я в ответ: «Но ты ведь не веришь в Него». Помню, он задумался надолго. Не ответил в тот раз ничего. Позже, как выяснилось, в доме у него оказалось много интересных книг, так или иначе связанных с церковной жизнью, с мудростью веков, запечатленной святыми старцами. Привез мне как-то целый ящик. Сказал: «Я умру скоро и не хочу, чтобы эти книги валялись на помойке». И снова ни слова о вере.
С Отцом в последние годы его жизни они подчас уединялись и вели негромкие беседы. Мне кажется, доверительные. По крайней мере, знаю из опыта многих лет жизни под кровлей нашего пухляковского дома, что Отец долго не станет разговаривать с каким-нибудь пустомелей. Чеботников говорил, и не раз: «Не хотел бы я пережить Калинина. Совсем один останусь». Увы, не в нашей власти расставлять и убирать фигуры на шахматной доске жизни. Да мы с этим наверняка бы не справились.
Чеботников часто принимал участие в конференциях и прочих мероприятиях, проводимых нашим музеем или школой под руководством вдохновенной Натальи Викторовны Сычевой. Дарил свои повести и стихотворения в сельские библиотеки. Считал, как мне кажется, совершенно справедливо, что детей нужно воспитывать не только умными и образованными, а еще и мужественными, отважными, любящими безгранично свое Отечество.
«Мы сами в состоянии разобрать свои конюшни, если надо, вычистить их от дерьма, не раз говорил он. Но со стороны пускай не суются. Сунутся получат по носу, как уже не раз бывало. А вот пятой колонне давно пора прищемить хвост. Уж больно волю они взяли…»
Так он говорил еще задолго до украинских майдановских событий. И приводил, помню, примеры из жизни других государств, которые были уничтожены или парализованы именно деятельностью своей собственной так называемой интеллигенции. Поначалу мы с ним спорили по этому поводу наше поколение жаждало вкусить все так называемые блага демократии, еще не представляя, какую за них придется платить цену.
«Высокую цену может заплатить наш народ за свое благодушие и бездействие. Слишком добренькими мы стали. И хотим иметь много всяких прав, но никаких обязанностей. Деньги очень любим. А ведь самое дорогое за них не купишь…»
Пил он литрами черный кофе. Привозил с собой в термосе, к которому прикладывался чуть ли не каждый час. Говорил, что ест один раз в день вечером. Но за наш обеденный стол охотно садился. Подчас эти «обеды» длились час и даже два. Не обеды, а настоящие литературные посиделки. Калинин читал свои стихи или вдруг Блока, которого любил и помнил многое на память. А то внезапно разражался целыми отрывками из Шолохова… Чеботников редко читал стихи в присутствии Калинина. Сказал как-то: «Хоть я и Чеботников, но Калинин особый случай. Перед его гением лучше склонить голову».
Мне нравилось, что он гордился своим родом Чеботниковых. И что он наполовину грек этот мудрый и талантливый народ, можно сказать, сотворил надстройку нашей цивилизации искусство. Ту самую, без которой она давно бы рухнула в грязь. Нравилось, что выезжал с нашего двора на своей видавшей виды «волге» торжественно и шумно, пугая безмятежное кошачье племя. Нравилось, что никогда не говорил льстивых слов, не угодничал, не двоедушничал. Сказала ему об этом, а он в ответ: «И у тебя тоже все на лице написано. Думаешь, обманула кого-то, улыбаясь этому N? Его, кстати, тоже не обманула. Дипломатия дело скользкое. Сам можешь поскользнуться и упасть…»
И вот я вдруг натыкаюсь на стихотворение Чеботникова в АНТОЛОГИИ «Поэзии Дона» и чувствую, ощущаю, вижу тебя, Виктор Иванович, очень отчетливо. Твою незыблемую точку зрения по поводу того, как надо любить свое Отечество. Твою скорбь о большой стране, в которой было много хорошего и которую мы потеряли по глупости, наивности и своей доверчивости.
Я слышу грозные шаги,
И горький дым глаза мне застит,
Неужто вновь идут враги?
Неужто вновь вскипают страсти?
Я горечь сплюнул. Надо жить!
Наказ огнем прошел по нервам…
И никогда мне не забыть,
Как в нас стреляли в Сорок Первом.
НАТАЛЬЯ КАЛИНИНА
На фотографии А.В. Калинин принимает поздравления от народной художницы России Савченковой Марии Владимировны. Чеботников рядом, чуть в стороне. Он никогда не лез на передний план, в кадр. Был другом Калинина, нашего дома, ненавязчивым соучастником его повседневной духовной жизни.