Был я в отъезде, в тех благодатных краях, где родился Владимир Кулишов, мысленно спорил с ним, надеясь, что доспорим, когда встретимся снова. И не ведал, что спорить уже не с кем.
Он был умен, широко образован, ироничен и доброжелателен, и каждый разговор с ним оказывался содержательным и плодотворным, сохранял возможность столь же созидательного продолжения. Талантливый искусствовед, он писал книги и картины, которые останутся надолго — культура на Дону немало обогащена им, он — заметная фигура в ней. А мне Владимир Иванович вспоминается в своей человеческой сути, как живой, ищущий и верящий с свои творческие пристрастия ученый и художник. И до того, как я взялся за эти заметки, печальные и светлые думы о нем обернулись посвященными ему стихами. Потому сначала приведу их:

Памяти В. Кулишова
Под зябким солнцем все притихло:
и ветер влажный, и река,
и первый снег, сырой и рыхлый.
На стуже неловка рука,
но не роняет точной кисти
и прикасается к холсту,
передавая краской чистой
зимы красу и чистоту.
А солнце движется по кругу,
и тени на снегу длинней,
и жизнь пульсирует упруго,
спеша. И не поспеть за ней.

Владимир Иванович, живописец, обращался и к жанровым картинам, и к историческим, и к портрету, и к пейзажу. Уважая его творческие пристрастия, я выделял в нем пейзажиста: я думал тогда, думаю так и теперь — в пейзажной живописи он был поэтом. Не считаю свое отношение к его работе бесспорным, но уж таково оно. Пейзажи, написанные Владимиром Кулишовым, всегда свежи, непосредственны и звучны. Кубанец по роду, он знал и чувствовал донские места так, как не каждому удается — в малом ему открывалось большое и значимое. Я слышу его, как наяву, читаю мысли и чувства его, живущие в уверенных мазках, одухотворивших холст. Именно в этом дело: оставил он нам не просто донские виды, а виды, найденные и понятые им.
Похоже умеют писать многие, а непохоже и по-своему достоверно — немногие. Когда он писал тепло или стужу, то тепло и стужа проходили не по коже зрителя, а по душе. Притом в его пейзажах ощущается неизбежный ток времени, и оттого делалось грустно и при жизни художника, а уж теперь-то… «Февральское солнце» он написал в 2003 году. Сугробы над темной водой, в них нет холодной белизны — они какие-то томленные, а голые ветки на деревьях, кажется, уже расправляются, и терпкая сырость ощущается в воздухе, и на обрыве просыхает глина. Словно опомнившись, через четыре года В.Кулишов пишет первый снег на окраине Новочеркасска, возвращается к началу замы, к рыхлому снегу, к светлой прохладе и тишине под чистым и мягким небом. У художника было свое ощущение причудливой связи времен — той связи, у которой собственная внутренняя логика — от нее не отвернешься, ее чувствуешь, даже если не объяснишь.
Вглядываясь в пейзажи В.Кулишова, я иду за ним то по лобастому затравевшему бугру («Боярышник», 2003), то по плоскому берегу, на который набегают тревожные валы («На азовской волне», 1998), то по покатым склонам, желтеющим цветами, что клочковаты, как облака в небе («Лето в Мишкино», 2004), то на косой скат с обглоданными ветром деревцами, с гонимыми тем же ветром облаками («Горные вершины», 2002). А на все это накладывается «Автопортрет», написанный в 1976 году. Что пристально высматривал тогда Владимир Иванович, еще тридцатичетырехлетний, полный сил и дерзких чаяний? И высмотрел ли?
Все, сделанное В. Кулишовым, разом не охватить и не осмыслить, но оно достойно того, чтобы со временем все-таки охватить и осмыслить. Это дело не одного дня и не одного человека. А мне хотелось сказать, точно бы ему самому, об одной, особо близкой мне грани его творчества, будто бы мы и теперь дружески спорим с ним — о его пейзажах. Каждый из них — это стихотворение — лирическое или эпическое — о нашей земле: он любил ее и упокоился в ней.