В хуторе Пухляковском скончался известный писатель, журналист Анатолий Калинин… В последнее время Анатолий Вениаминович сильно болел.
22 августа ему исполнилось бы 92 года.
По желанию близких: жены писателя Александры Юлиановны и дочери Натальи Анатольевны, писателя похоронили в родовой усадьбе, рядом с трагически погибшей внучкой Наташей.
Анатолий Калинин прошел Великую Отечественную войну, долгое время работал собкором «Комсомольской правды». Он автор таких известных романов, как «Цыган», «Эхо войны», «Возврата нет», «Суровое поле», «Гремите, колокола!». Экранизация романа «Цыгана» сделала писателя известным всей стране. Особый вклад внес Анатолий Калинин в сохранение творческого наследия своего друга, донского писателя Михаила Шолохова, создав книги «Вешенское лето», «Время Тихого Дона».
Творчество Анатолия Калинина неразрывно связано с Новочеркасском, куда в начале 30-х годов прошлого века он переехал с родителями из Миллерово. Время было сложное, шла коллективизация. «Ночами город освещали отблески пожаров, — писал он много лет спустя, — из займища доносилось эхо выстрелов, скрытые силы и страсти … разлились по степи, как донская вода весной, когда она вплотную подступает к этому Платовскому кургану».
Семья Калининых жила тогда на улице Маяковского. Отец Анатолия Вениаминовича был директором школы № 5, заведующим городским отделом народного образования; мать – учительницей. Свою литературную деятельность Анатолий Калинин начинал в недавно начавшей выходить газете «Знамя коммуны», редактировал городскую детскую газету «Пионер».
Потом были другие издания: газеты Дона, Кубани, Кабардино-Балкарии. Начали выходить в свет романы, повести, стихи Анатолия Калинина. Его произведения ждала успешная экранизация в кино. Кстати, многие эпизоды художественного фильма «Цыган» с М. Волонтиром в главной роли снимались в городе юности писателя – в Новочеркасске.
До последних лет жизни Анатолий Вениаминович вел литературную полемику с оппонентами — шолоховедами по поводу авторства «Тихого Дона», занимался общественной работой, редактировал книги, делился опытом с начинающими донскими авторами. Одно из последних произведений Калинина — поэма «Реквием», посвященная Михаилу Шолохову.

Анатолий Калинин

РЕКВИЕМ

Мир Шолохова

Необозримы до тоски,
Тесня безжалостно станицу,
Лежали желтые пески
До той поры, пока страницы
Не озарила желтизна
Однажды вспышкою мгновенной,
И оказалось, что она
Золотоносна беспримерно.
И взвиться было вдруг реке,
В песках синеющей, как шашка,
Могучей молнией в руке,
И опуститься наотмашку.
Чтоб кровью брызнули пески
У века нового в начале,
И песню, полную тоски,
С весенним громом обвенчали.

***
Соловья, поющего за Доном
С буйною отвагой на опушке,
Заглушить хотят надсадным звоном
Из болота дальнего лягушки.
Так и надрываются от страсти,
Чуть не разрываются на части.
Но, скажите, разве можно гения
Заглушить пустопорожним пением?

***
Совсем не зря хлопочет зависть
Под корень сразу извести
Все то, что обещает завязь,
Все то, что может зацвести.
Коль есть на свете бес сомнений,
То лучше будет вовсе без
Любых соблазнов для сравнений,
К которым склонен этот бес.

***
И вновь завистливая злоба
У твоего — теперь уж — гроба
Хотела встать мне поперек,
Но я ее предостерег.
Пока в салоне самолета
Она по памятке, с зевотой,
Твердила скорбный ритуал,
Я твой порог переступал,
Чтоб не в порядке учрежденном
Поклон положенный отдать,
А горьким счастьем награжденный,
Наедине поцеловать.

***
И еще на обрыве вешенском,
Где отныне не гаснет пожар,
Из цветов полевых накошенный
Я увидел бесценный дар.
Был в стакане он с гранями синими,
Прислоненном под самый портрет.
И в росе, как в слезах Аксиньиных,
Этот ландышей первоцвет.
И тотчас же привиделось взору,
Как из леса их бережно нес
На рассвете в станицу Григорий
В неумелой руке через мост,
А потом у могилы высокой
С недодуманной думой своей
Он стоял, навсегда одинокий,
Чтобы уйти до прихода людей.

***
Даже и хмель превращается в уксус
В старом вине…
Долго ли виться казачьему усу
В лютом огне?
Даже тобою, походная бурка,
Кормится моль,
Вот и на сердце стирается шкурка —
Рана сквозь боль.
В вешнем дыму с чабрецового склона,
В россеве слез
Вижу я дна обмелевшего Дона
Кость.

***
Не за то ли ты, амброзия,
Обрекла меня страдать,
Что своей любимой прозе я
Стал все чаще изменять?
Иль за то твоей, амброзия,
Так отравлен я пыльцой,
что не внял твоей угрозе я
Поберечь свое лицо?
То ли это ты, амброзия?
То ли ветер, то ли зной…
Почему ж и на морозе я
Обжигаюсь вдруг слезой?

***
Заоблачных лампад струится
вечный свет,
Над Доном листопад, а Шолохова нет.
Вздымая гриву волн,
бессмертной славе вслед
К Азову рвется Дон,
а Шолохова нет.
Причалив к яру струг,
с серьгою в ухе дед
Скликает всех на круг, а Шолохова нет.
И так слепит глаза лампасов вешни цвет,
Что катится слеза, а Шолохова нет.

***
Туман ли скрыл тебя, мой Дон?
И я теперь уже не вижу
Тебя совсем, а только слышу
Последних волн прощальный стон.
Уже смотреть невмоготу,
К Азову взглядом провожая
Мазутных пятен черноту,
О синеве твоей вздыхая.
Словами выплакать простыми
Пытался я свою печаль
И мне себя, признаться, жаль:
Глас вопиющего в пустыне.
Влачится грустная вода,
В убогом ложе усыхая.
И песен прежних череда
Над ней редеет, замолкая.

***
Нет, это неправда, что слава о Доне
Теперь только в песнях одних остается,
По следу копыт на суглинистом склоне
Найдем и отроем святые колодцы,
Достанем воды из подземного чрева,
Напоим коней и в походные фляги
С собой наберем
у бессмертного древа,
До самой Москвы запасая отваги.
От гордой станицы
до гордой столицы
Весь след воскресим,
постигая безмерность
Пройденных дорог,
и граненые лица
К тебе обратим,
присягая на верность.

***
Уже не ночью из засады
Тропой глухой через кордон
Молва, отравленная ядом,
А белым днем сползает в Дон.
То бьет хвостом, то вяжет петли,
То затаится, то спешит,
То по экрану, то в газете
Гадюкой серой прошуршит.
И вновь до времени застынет,
И вновь как будто бы замрет…
Вот так она и до святыни
По буеркам доползет,
Чтоб, месть дремучую лелея
Дремучей зависти под стать
И славы русской не жалея,
В могиле гения достать.
В каком музее сталь ржавеет
И в чьих ножнах томится там
До часа судного, чтоб взреять
И в яр бы сверглась клевета?!

***
Опять прервался сон. И тихо, и темно,
Над крышей старый вяз не шелохнется,
Я выхожу на Дон в надежде, что окно
Над Вёшенской лампадою зажжется.
Ему ль не запылать, а там на все цвета
В зеленом льду станице отразиться:
Развеялась над нею клевета
И можно сердцу радостью упиться.
Я выходу на Дон, и я целую лед.
Он под губами тает и вздыхает,
И пахнет степью он, и сладок он как мед,
Но мне еще чего-то не хватает.
Прильнув щекой, я бег реки ловлю,
И слышу я, и верю, и рыдаю,
Что я все больше голос узнаю,
Пока я чубом к Дону примерзаю.