Редко в нашем общежитии бывает тихо. Между 2 и 3 этажами мужской половины “общаги” играют дети. Две девчонки и двое мальчишек. Всем по 3-4 года от роду. У одной из девочек папа в “общаге” приторговывает водкой. Она одета в яркий дорогой костюмчик. У другой девчонки папы никогда не было, были только мамины поклонники, а сама мама пьёт горькую, покупая её у папы своей подружки. Одеждой и грязной рожицей девочка похожа на Гавроша. Сандалии развалились, через дырки платьица видна несвежая майка. Всё её богатство покоится в маленьком карманчике. Это два фантика от конфет и пустая пачка сигарет “Кент”. Мальчишка, стоящий рядом с барышнями, очевидно, более состоятелен. Он ест шоколадную конфету “Марс”. Пальцы крепко держат чёрную обёртку, а зубы грызут хрустящую сладость. Его родителей я не знаю. За поеданием этой радости жадно наблюдает последний герой моего рассказа. Уж его-то и его мамку я знаю превосходно. Последний — это слабоумный, не имеющий отца, но имеющий наркоманку мать, парнишка. На обе руки у него четыре пальца. Он часто приходил ко мне в гости, прося яблоко, конфету или пряник. Чумная мама вытягивала его из моей конуры, как пьяный плотник вытаскивает занозу из больного пальца. Мальчик плакал. Мамка истерично материлась.
— В Америке всё есть, — важно говорит жующий шоколад. — У каждого есть машина. Все пьют “Пепси” и едят “Марс”.
— А “Сникерс”? — проглотив слюну, спросила девочка-гаврош.
— Да в Америке этого “Сникерса”! Хоть лопатой греби! — отвечает ей девочка-яркий костюмчик.
— А “Твикс”? — Гаврош смотрит на своих друзей как на императоров.
— Да хоть заешься! — хором отвечают ей “Марс” и “костюмчик”.
— Мы с Гришкой уедем в Америку, — солидно признаётся яркий “костюмчик”.
«Гришка, наверное, уплетает шоколад», — думаю я.
— Там я выйду замуж за миллионера, — продолжает маленькая “эмигрантка”. — У меня будет вот такой миллион! — её ручки описывают круг. — У меня будет вилла!
— А я куплю машину “Форд” или “Ягуар”! И зажигалку себе куплю, — мечтает Гришка.
— А меня возьмёте? — возбуждённо спрашивает их Гаврош.
— Возьмём… Возьмём… — по-барски отвечают мечтатели.
Гришка бросает на пол обёртку от шоколада, облизывает пальцы.
— А я … в Америке… куплю маме … конфет шоколадных… — захлёбываясь от предстоящего изобилия, сообщает маленькая оборванка. — И… ещё, ещё… папу привезу…
— А Сашку берём? — спрашивает она два своих божества.
— Не-ет. Он на всех плюётся и ещё кусается, — отвечает Бог.
— А в голове у него конопля растёт. Так моя мама говорит, — вторит ему Богиня.
Маленький Сашка уродливой ручонкой берёт с грязного пола обёртку “Марс”. Нюхает её.
«Америкой пахнет», — думает он. Понюхав, он долизывает остатки пиршества.
— Вкусная эта… Америка, — заключает он вслух.
— А мы тебя не возьмём! Не возьмём! Не возьмём! — в три голоса кричат в его уши дети.
— Я тоже хочу! Хо-чу-у-у! В Америку! — орёт маленький инвалид.
Я молча прохожу мимо детской трагедии.
— Юра, ты куда? — спрашивает меня на улице знакомая девушка.
— В Америку! — отвечаю ей. — Тьфу! Тьфу! За хлебом!

ДУША

“Душа летает, где хочет”, — примерно так говорили древние. Чушь! Враки! Видно, древние жили в тепле. Я лежу под двумя тонкими солдатскими одеялами. Топить в “общаге” ещё не начали. Да и затопят ли? В комнате и так ужасно холодно, а тут ещё грипп привязался… “ … летает, где хочет!” Дудки! Моя Душа, сложив крылышки, греется с телом под одеялами. Возможно, в тепле она и летала… А сейчас нет. Дрожит и греется.
— Фёдоровна! Фёдоровна-а-а! — слышен истошный, пронзительный крик уборщицы нашего этажа.
Ага! Уже 8 утра. В это время приходят уборщицы и моют-метут коридоры, умывальники и туалеты. Душа, обнявшись с телом, переворачивается на другой бок.
— Мария Фёдоровна! Идите срочно сюда-а-а! — это опять кричит уборщица. Ей 65 лет. Высокая и сутулая. Дряблые груди опустились до пояса. Одинокая, больная женщина.
Так, наверное, кричат только на страшном суде. Душа ещё крепче прижимается к телу.
— А холод, всё-таки, имеет свои преимущества, — думает тело, — и всегда воздух свеж и тараканы все убежали. Исход тараканов. Возможно, эти бродяги утащили у уборщицы тряпку или швабру.
На 3-й этаж поднимается комендант общаги Мария Фёдоровна.
— Что кричишь, Ивановна?
— Вот… смотрите! Нашла! Лежит… здесь…
Душа и тело перестали дрожать. Слушают. Денег и драгоценных камней здесь не теряют. Из-за окурка так никто бы не кричал. Их тут как листьев в осеннем лесу.
— Ба-а-аттюшки… — выдыхает Фёдоровна, — Какой большой!
— Да, вот тут и нашла, — гордо сообщает ей Ивановна.
— Дожились… Развратники… Бросают презервативы, где попало. Кто ж его хозяин?
Они, очевидно, с минуту старательно изучают этот бесформенный прибор любви.
— Кто ж его бросил? — размышляет комендантша. — Наум Львович уже стар… Не балуется… Колька в командировке… Мишка-грузин… пьёт… две недели… Он не сможет. К Орлову только черти наведаются. По девкам он сам бегает… — это она говорит обо мне. — Нет! Это только Алик! К нему девка бегает. Любовь у них!
— Фёдоровна! Да что ж это за любовь?! В презервативе?!
— Вот и любовь! Трахаются да резинки меняют! Любо-о-овь, — раздражённо отвечает Фёдоровна.
Они, наверное, молча изучают презерватив.
— Да… — грустно говорит начальница и, тяжело ступая по коридору, уходит.
— А его… куда? — рассеянно спрашивает ревнительница нравственности.
— Да выброси его, Ивановна, — зевая, отвечает следователь по особо интимным делам общежития.
Ещё долго я слышу как женщина, убирая в умывальнике, повторяет: “- Ну что за любовь такая?.. В презервативе… Любо-о-овь…”
Тело, потревожив окоченевшую мою душу, берёт в рот таблетку аспирина и запивает холодным чаем.
— Любо-о-овь… В одежде… Ха… — бормочет Ивановна.
Укрывшись одеялами с головой, я дыханием согреваю душу. Кто из них болен? Душа или тело? Оба дрожат от холода.
А говорят, что Душа летает, где хочет!
— Врут, — думаю я, засыпая.