Со времен Салтыкова-Щедрина литературная жизнь общества ничуть не изменилась. Писатель пописывает. Читатель почитывает. Издатель издает. Критик критикует… Даже удивительно, сколько народу оказывается прямо или косвенно вовлечено в литературный процесс! Читатель в этом стройном списке стоит особняком: его, в отличие от остальных участников действа, книга не только не обогащает, но вовсе даже и наоборот. Потому как за виртуальную возможность припадать к прекрасному приходится отстегивать вполне реальную наличность. Как говорится, деньги в кассы – искусство в массы.
Впрочем, в списке неприятных особенностей нелегкой читательской доли необходимость регулярных трат стоит едва ли не на последнем месте. В конце концов, в жизни приходится платить за все, и литература, безусловно, не исключение. Печалит другое: за свои кровные несчастный книголюб рискует поиметь сплошное разочарование и ни малейшего удовольствия. Музыкальный диск можно предварительно прослушать, диван – сложить-разложить, ботинки – примерить, виноград – отщипнуть на пробу. Ознакомиться с книгой до покупки невозможно: нельзя же, в самом деле, считать знакомством торопливое пролистывание томика под внимательным взором неодобрительно зыркающей из-за прилавка продавщицы! Приносишь такое приобретенное впопыхах литературное произведение домой и выясняешь, что его автор – модный прозаик N. – нагло над тобой надругался. Мало того: успел сотворить свое черное дело задолго до твоего визита в книжный – еще на стадии рукописи. И что прикажете в этом случае делать?
Взаимоотношения, возникающие между писателем и читателем, волнуют человечество не первую сотню лет. Споры о месте литератора в обществе возникали еще в античную пору – то есть в то время, когда «писатели одного читателя» (располагающего, впрочем, немалой властью и такими же ресурсами) были скорее правилом, чем исключением. Не утихала дискуссия и в более поздние времена: с восемнадцатого по девятнадцатое столетия включительно лучшие умы России, забравшись на высокие журнальные трибуны, пытались определить роль литераторов в формировании светлого будущего. Результаты выходили не самые утешительные: искусство, как ни крути, делалось избранными и избранными же и потреблялось. В конце девятнадцатого – начале двадцатого веков картина несколько изменилась: появление профессиональных писателей, делающих книги не для души, но для заработка, увеличило доступность литературы в разы. Еще через некоторое время стало окончательно ясно – искусство принадлежит народу и процесс этот необратим.
Но вот вам парадокс: количественно приблизившись к широкому читателю, многие современные писатели совершенно утратили с ним качественный контакт. Во многом это объясняется резко упавшей литературной планкой. Оно и понятно: Александр Пушкин с Львом Толстым жили отнюдь не за счет литературы, а потому имели возможность не ограничивать свой творческий гений соображениями типа: «это еще как-то продадут, а это точно вернут всем тиражом». Да и отшлифовывать готовую книгу до совершенства сподручнее, когда у тебя над душой не висит необходимость навалять новый пятисотстраничный бестселлер за полтора месяца. Однако по большому счету фокус заключается в другом: еще сто лет назад литератор признавал адресата своего произведения за равного. Рыночная экономика расставила по местам и творца, и его публику, переведя литературные взаимоотношения в сугубо экономическую плоскость. Был читатель сотворцом и оценщиком, стал читатель объектом для доения. И хорошо, если не машинного.
Что в итоге? Сегодня, как и сотни лет тому назад, активная литературная жизнь, бурлящая преимущественно среди сливок столичного общества, имеет довольно посредственное отношение к народу. Иван Тургенев не влиял на существование многомиллионных масс, потому как эти самые массы отродясь не держали в руках томик Тургенева. Оксана Робски напротив выходит забубенными тиражами, способными обеспечить книжкой каждого жителя страны необъятной, – да только описываемые автором реалии из серии «Богатые тоже плачут» относятся в лучшем случае к одному-двум процентам российского населения. Проблема – страшная отдаленность от народа – одна. Причины разные. Конечно, и Робски, и многие ее предприимчивые коллеги ухитряются-таки находить свою аудиторию, годами не покидая строки списков бестселлеров. Но дела при этом обстоят в точности как у Салтыкова-Щедрина: писатель лениво пописывает, читатель не менее лениво почитывает. А хотелось бы, чтобы просто читал.