Перед Пасхой над городом поплыли белые облака – кучевые. Клубистые, что генеральские папахи.
— Али кого щукають? – вслух спросила старая Якшиха.
Домишко стоял в понизовье, почти у самого Тузлова, а она топталась у калитки, и ее никто уже не слушал. Те, кто был рядом – такие же столетние сухожилки – разошлись по своим куреням да флигелькам. Невестка со своей внучкой занялась чем-то во дворе – там динькнуло ведром, а сын во-он уже заторопился к остановке автобуса, поедет на кладбище. «Сбегаю могилки оправлю».
Вьюнок цепко оплел примогильную металлическую ограду, и Якшин не сразу освободил прутья от тугих прошлогодних завитков. «Коротка наша жизнь, — рассуждал промеж собой, — не успеешь оглянуться и конец». Оно и впрямь: выпадает очень мало радостей, то работа, то заботы да заботы. «Где ж, ты мой сад, — донеслось неожиданно из прошлого, — вешняя краса…» В душе вспыхнул огонь. Закипело внутри, забилось.
— Ланка! – вырвалось из груди.
Якшин глянул на расцветшую у оградки вишенку, на тополек с молодыми липкими листочками и пробасил в голос:
— С чего бы явилась-вспомнилась?
Прошелся граблями вокруг отцовской могилы, вокруг поминального столика с лавочкой-доской, прибитой к круглячкам, отнес мусор.
— Давненько не вспоминалась. – Почесал затылок.
«Где ж ты, подруга, милая моя!» — не отставала песня.
Припомнился городской пляж. Плохонький, но был тогда на Тузловке. И не один, несколько мест для купания очистили. А река какая охватывала город! – Чистая, быстротечная. Камыш где-нигде вырывался у берега. У воды в жаркий день собиралась вся понизовняя детвора. Да и с города спускались. Ступнуть, как говорится, негде было.
— Спасите! – кричала знойным полднем Ланка.
Соскользнула девчушка с пацанячьего плотика, а плавать не умела. Спас мужчина, что удил рыбу рядом. Будь он, Женька Якшин, рядом, скорее бы всех подоспел к плотику.
— Девка, кажись, Демьяновых тонула. – Услышал голос рядом.
— Она. Вон и стриженая под мальчишку.
— Модничает уже мал-мал.
Отвернулся Женька: застеснялся, будто кто знал о его чувствах к Ланке.
Отряхнув руки, Якшин вытер их о рабочие штаны. Предпасхальный погост походил на базарчик, какой расцвел неподалеку от Якшинского переулка. Люди перед святым праздником Христа красили оградки, убирали сушняк, посыпали вокруг могилок песком. Его носили ведрами от кучи, какую насыпали впрок. «Дай Бог здоровья тому, кто побеспокоился», — кланялись старушки.
Люди ходили от могилки к могилке, всматривались в эмалевые фотографии, узнавали знакомых.
— Глянь, Витка Ульгавый помер.
— Кто, кто?
— Да, Витька Ульгавов.
— Это какой?
— Какой Людку Николаеву держал. Усе казаковать любил, напялить бывалыча…
— Аа-а, вспомнила. А чего это он?
— Так он в Чернобыле был, иде авария на атомной электростанции случилась.
— Атом и свалил парня?
— А то ж шо, свалил, будь он неладный.
— Хороший человек был.
— Всем: кому от рая, кому от ада не откупиться.
— Каждому свой час. Видела, атаману какой памятник закатили?
— Ну и что?
С другой стороны послышалось:
— Во, Петьки Бобряша не стало.
— В войну и холод, и голод перенес.
— Помню, в 1943 году, када наши прогнали немцев из города, их вот таких ото послали все разминировать. Потом Петька шоферил, потом не знаю, что делал. На тебе, нет его.
Якшин подбросил на плечо грабли и тяпку – конец. Начал пробираться между могилок на выход, идти домой. Узкие проходы запрудились мусором и порослью. Осторожничал: можно было наступить на чужую могилку. Под задумчивым деревом различился жестяной памятничек на двоих, корытце с пирамидкой. На Якшина глянули с овальных портретов уже пожилые мужчина и женщина. Он – в черном пиджаке, она – в белой блузке, еще моложавая. Кто такие? Прочел надпись и удивился. — Демья-яновы! Ланкины отец и мать.
Вот как бывает. Не ждал, не гадал Якшин, а наткнулся. Давно оградка некрашена. Потемнела, облупилась, схватилась ржавчиной. Сколько раз бывал на кладбище, а эту могилку не замечал. «Значит, Ланка давно без родителей. И давно уже не приезжает в город». Сердце сжалось.
Демьяновы появились в городе, в понизовном закутке в начале пятидесятых годов. «Демьян» таскал деревянный протез и опирался о землю алюминиевой палочкой. «Демьянова» любила сидеть на «пятачке» — бабьем местечке – и торговать всякой зеленью.
— Хозяюшки! – зазывала, — возьмите пущещек петрушечки, укропчика!
Когда их не стало? Якшин и не заметил. «Ланка, значит, уехала где-то в шестидесятом. – Рассуждал. – Не где-то, а точно – в шестидесятом…».
Могилу огадили птицы. Белые налипы помета держались и на эмалевых фотографиях. Пырей. Цикорий. Конопля. «Стало быть, Ланка тоже уже не год и не два здесь не появлялась».
Якшин кинул взгляд туда, сюда. Поблизости никого из знакомых не было. Размашисто начал сбивать тяпкою ломкий старый бурьян. Отцветья посыпались на голову, порошили глаза. Рукавом пиджака вытер лицо. «Куда делась? Где живет?». И вдруг оторопел. Вглубь погоста, в его сторону шли люди. Не отошел – отбежал от заброшенной могилы.
«А, собственно, чего бояться, что здесь плохого. – Выпрямился Якшин. – Что дурного: привести в порядок чужую могилку? Кому какое дело, в конце концов? Просто увидел неухоженную могилу и решил подправить. Разве трудно вот так тяпкою сухую траву посшибать?»
Сердце, однако, колотилось. «Видно, Ланка вообще куда-то далеко уехала. Не могла же она все вот так позабросить».
Под деревом накопилось паутины сухих листьев, валялся занесенный откуда-то ветром целлофановый пакет, уже полусгнивший. «Вся жизнь минула, а ты, дуралей, никак не остынешь. – Выругал себя Якшин. – Пора и забыть».
«Но не забывается Ланка, помнится. Зачем?»
Никак не поддавался куст сладкого корня. Якшин называет так кустарниковую траву, что пускает глубоко в землю коричневые жгуты. Атакует в обхват и ограду. Ничего ей позже не сделаешь.
Якшин так и не успел срубить сладкий корень. На погостовом пролете хлопнули дверцы легковушки. Из машины вышла дородная женщина. В округлом лице уловилось что-то знакомое, давно позабытое. Пронзило насквозь. «Она!»
Перевел дух, замедлил шаг, когда был уже у автобусной остановки. Обоч зеленела трава, желтели россыпи мать-и-мачехи. «Как в те годы».
— Ба, дедуля пришел! – прозвенела во дворе внучка.
— Слава тебе, Господи, явился, не запылился. – Появилась жена. – А я уж засобиралась. Нет и нет. Сказал, что скоренько, а сам сидит и сидит там. Что, думаю, делать.
Ступнула встречь и оторопела, изменилась в лице. Муж побелел, руки подрагивали.
— Я же говорила, не ходи один, давай вместе сходим, так все по-своему, поперся, ох, и настырный.
— Поперся. – Согласился Якшин.
— Да ты никак выпил где-то?
Из дому вышла старуха. Тук, тук палочкой по двору.
— Шо тут такое?
Якшин не ответил. Присел на скамейку в тенечке, прикрыл глаза. «Неужто Ланка?»
— Сейчас валидольчику вынесу! – засобиралась жена.
— Не надо, — устало махнул рукой Якшин.
— Как знаешь.
По шиферной крыше скакал, оглашенно чирикая, воробей, а в палисаднике покачивалось тяжелыми гроздьями вот-вот готовая брызнуть молодым цветом сирень.