№ 24
Покотило Василий Иванович.
За короткое сравнительно пребывание свое на Дону атаман Покотило настрял в зубы решительно всем, большинство же обывателей избегали даже встречи с ним, а при случайных встречах, во избежание «Покотилиной опасности», мысленно твердили акафист Покрову Божией Матери Святого Димитрия Ростовского: «радуйся незримое укрощение владык жестоких и звероподобных!». И сие спасало.
Уязвленный тем обстоятельством, что прогрессивным блоком в Гос. Думе поставлен на очереди законопроект о Донском земстве и все крепнувшими слухами о возможности принятия законопроекта и в Гос. Совете атаман Покотило вскипел и решился принять героические меры: чтобы располагать «гласом народа», который, как известно, в подходящих для начальства случаях, последнее склонно приравнивать к гласу Божию, Покотило остановился на мысли — заставить все станичные общества постановить приговоры о нежелании казаками введения на Дону земских учреждений, как нарушающих их исконные права и привилегии и неминуемо долженствующих подорвать их материальное благосостояние. В этих видах атаман поручил Черкасскому окружному атаману генералу Смирнову сочинить образец желательного в этом смысле приговора. У генерала Смирнова на сей случай оказалась, как у Ивана Александровича Хлестакова, «необычайная легкость в мыслях», и он сочинил приговор, хоть куда. Встревоженные Донцы вопияли в нем к войсковому атаману с слезною мольбой — заступиться за них перед царем, — избавить от надвигающейся грозной опасности ненавистного и оскорбительного для казаков земства, которое им хотят навязать казачьи отщепенцы — донские депутаты. Сочиненный Смирновым образец приговора был послан с делопроизводителем окружного управления Наугольновым станичным атаманам станиц Черкасского округа с подобающими изустными разъяснениями и нарушениями о необходимости принятия со стороны станичной администрации самых энергичных мер к быстрейшему и благополучному прохождению на сборах приговоров «по прилагаемому образцу». Приговоры стали являться один за другим, как Сиамские близнецы, буква в букву, запятая в запятую похожие один на другой. Таковое их появление сразу во многих станицах было настолько феерично, что не могло не обратить на себя внимания местных крамольников. Крамольники местные отписали обо всем крамольникам, находившимся в Государственной Думе, а те ахнули по сему поводу запрос. Здесь необходимо заметить следующее: в «сферах» к тому времени примирились с мыслью о необходимости введения на Дону земства, решив лишь по возможности что-нибудь выторговать у Думы и Совета в смысле сохранения существующей самобытности. Генерал Покотило, — совершенно лишенный «верхнего чутья» для уловления настроения в сферах и серьезно уверовавший в вековечность и незыблемость ситуации «так было, — так будет», в свое время торжественно констатированной министром юстиции Макаровым, этого обстоятельства не учел никак и неустрашимо осуществил придуманный им подлог. Оный был вскрыт. Получился скандал. Между тем, и до скандала стоны и вопли с Дона, хотя и заглушенные, все же достигали петербургских сфер и производили известный эффект: атаман Покотило, возбуждавший столь дружное отрицательное к себе отношение населения, собственного штаба, наполовину им разогнанного, воинских частей на фронте, которые он изводил, как походный атаман, печати, стал признаваться «неудобным»; изобличенный же представителями края в парламенте не более не менее, как в подлоге «гласа народа» (хотя и поддержания основ ради) был предназначен к уборке и сдаче в архив. Еще до этого генерал Покотило был неожиданно для себя смещен с должности походного атамана; после же истории с фальсификацией «гласа народного» ему намекнули на полную своевременность подачи прошения об отставке. Но атаман и слушать ничего не хотел: писал по-прежнему пламенные приказы о вреде спиртных напитков, о спасительной силе молитвы, подкарауливал пьяниц по шашлычным, вел борьбу с кинематографами, преследовал штабных писарей и классных фельдшеров (известных франтов и вольнодумцев) за ношение калош, всемерно противодействовал переводу в Новочеркасск ветеринарного института и оставался на месте, как Мак-Магон упорно повторяя j’y suis -j’y reste.
Но «пробили часы урочный», по выражению поэта: генерал Покотило был убран с Дона. Уход начальника края оплакивали в Новочеркасске двое: вышеназванный доктор Ющенков, гражданин совершенно жандармских убеждений, сделанный Покотило представителем от войска в городской думе, тайный советник атамана во всех случаях, требовавших серьезного обсуждения, и С.Ф. Федоров, урожденный Фертиг, джентльмен происхождения немецкого, но душой человек истинно русский и даже сверх этого, допущенный ко двору Покотило, как искренний почитатель власти вообще, а атамана Покотило в особенности, приватно бывавший в доме атамана для увеселения последнего в качестве рассказчика анекдотов и не без пользы для своих частных дел, как городского концессионера по телефону сообщению. Утверждают, что при расставании с атаманом, непонятым и неоцененным гражданами и обиженным от высшего начальства, урожденный Фертиг долго и неутешно рыдал у него на плече и на отъезд благословил атамана иконой старинного письма, с превеликим трудом добытой путем тщательных поисков и за немалую сумму, каковая, все же, с большим избытком была компенсирована войсковым автомобилем, с отъездом Покотило загадочным образом сделавшимся достоянием урожденного Фертига. Как на единственный плод административно-творческой деятельности атамана Покотило, можно указать на сочиненный им и присвоенный себе атаманский штандарт: белый флаг с гербом войска Донского посредине. Штандарт сей в дни пребывания атамана в городе гордо развевался на крыше атаманского дворца, был укреплен на атаманском автомобиле, а также вышит искусно гладью на столовом, постельном и, как некоторые утверждают, нижнем белье генерала Покотило. Лелеял генерал Покотило грандиозный проект о выдворении политехникума из Новочеркасска в Ростов; и если представится возможность, то куда-нибудь подальше, но осуществить этого проекта не успел за собственным выдворением из Новочеркасска.
Довольно верной характеристикой атамана Покотило могут служить следующие слова одного из местных острословов:
«атаман Покотило — это смесь генерала Дитятина без его светскости и добродушия. Скалозуба без его бравой выправки и искренности фельдфебельского миросозерцания и Держиморды без его стихийно-зубодробильной непосредственности».
Убранный с атаманства генерал Покотило был назначен заведующим снабжением армии северо-западного фронта с довольно значительными полномочиями. Эти полномочия, в связи с обычною для генерала непосредственностью и прямолинейностью в действиях, и сгубили его карьеру. Действия генерала оказались настолько решительными, что пришлось убрать его и с этого поста, окончательно водворив в военном совете, где и пребывают все сдаваемые в архив штатские и военные отцы отечества. В самое последнее время Покотило выдворен и оттуда.

№ 25
Граббе Михаил Николаевич. Граф. По происхождению от приписавшегося в казаки деда — Донской казак. Войсковой наказный атаман (1916-1917 гг.). Назначение его встречено на Дону, обалдевшем от Покотило, с некоторыми надеждами: сохранилась добрая память о благодушном деде — атамане, и о нем лично шла добрая молва. Хотя, по примеру щедринского Аттилы Перехват Залихватского, граф въехал в город на коне, но не только ни одной гимназии не сжег и не упразднил наук, но во все время своего недолгого, правда, правления не обнаружил к сему сколько-нибудь заметной склонности. С места сумел установить добрые отношения с обществом, благодаря доступности и корректному отношению к подчиненным обывателям. Вскоре по водворении объехал почти всю область, причем, принимая повсюду хлеб-соль, весьма благосклонно беседовал с казаками, крестьянами и даже бабами, до того времени трактуем и властью как quantitie negligeable, положительно очаровав последних светскостью своего обхождения. Бабы потом говорили: «ну и атаман у нам! Есть на что поглядеть: бравый да черноглазый, обходительный. Соколик да и только! Но не то что енот был, Покотил: чистый сыч пучеглазый».
Все было бы хорошо, если бы не одно, на первый взгляд как будто бы и маловажное, обстоятельство: несмотря на мягкость манер, чарующую обходительность обращения, атаман наряду с этим без малейшего колебания подписывал смертные приговоры, с тем же отсутствием колебания выносимые военным судом, в большинстве случаев оставаясь глухим к воплям смертников о помиловании. Указанное отношение атамана к узаконенному убийству заставляло скептиков держаться по отношению к нему настороже, причем высказывались такие соображения: «Полно! Да уж такой ли наш новый атаман добренький, каким хочет казаться и иным кажется?».
«Добродушный» князь Маслов-Одоевский благополучно пережил в Новочеркасске первую русскую революцию и, по ее благополучной и весьма быстрой ликвидации, получил высокую должность смотрителя дворцовой штукатурки в императорских дворцах (которая, как говорят, в настоящее время вся обвалилась). Графа Граббе накрыла здесь вторая русская революция, заставшая его, как равно и тех, кто его к нам прислал, в полной мере врасплох. Судя по действиям графа, было ясно, что он сначала был, если не уверен, то в надежде на то, что все со временем образуется; что после уборки с трона российского Николая самый-то трон останется и кто-нибудь на нем да усядется, а значит, по-прежнему возвратится полная и сладостная возможность «повергать к стопам» верноподданнические и всякие иные высокие (в просторечьи именуемые хамскими) чувства и беспредельно врать о якобы «беспредельной преданности» донцов; что, вообще говоря, начавшаяся как будто революция во всяком случае оставить незыблемыми главные устои существования, из них же основной:
Власть от народа — мечта сумасбродная,
Глупый несбыточный сон.
Воля начальства — вот нить путеводная
И непреложный закон.
Но, как выразился не лишенный наблюдательности Фамусов —
«Бывают странны сны, а наяву страннее», — наяву на этот раз приключилось нечто до такой степени странное (для некоторых страшное), к чему далеко не глупый граф сразу приспособиться не сумел и стал вилять, за что и поплатился смещением с должности и высылкой из области — волею того самого народа, которого граф, благодаря своей петроградско-придворной сущности, в расчет не принимал никак: по предписанию Донского Исполнительного Комитета граф сложил с себя должность, передав ее избранному комитетом временному войсковому атаману (уже не наказному) войсковому старшине (всего!) Е.А. Волошинову, а в ночь на 10 марта 1917 года особой делегацией Исполнительного Комитета был отвезен в Ростов н./Д. И там сдан с рук на руки великому князю Николаю Николаевичу, вызвавшему графа туда по дороге в ставку, где его самого ожидало отрешение от верховного командования армией.
Краткое послесловие.
Пути истории неисповедимы.
Но —
В надежде славы и добра
Впредь гляжу я без боязни.
У скромного автора сей исторической юморески живет в душе твердая вера в то, что вывший атаман Граббе — последний наказный атаман на Дону; что пора наказных благодетелей из города Санкт-Петербурга, которыми наказывали Тихий Дон за что-то и в предупреждение чего-то в течение почти двух столетий венценосные разорители великой страны, отошла в вечность; что в недалеком будущем старый Дон, всколыхнувшийся, сбросивший с себя ярмо наказа, свободным народным избранием поставит себе любого ему войскового атамана; что о последующих атаманах можно будет писать уже настоящую историю, а не делать им опись на манер настоящей в шуточно-скорбно-презрительном тоне, который наказные правители, коверкавшие в угоду самодержавному насилию нашу донскую жизнь, за редкими исключениями, заслужили вполне.
Еже писахъ, — писахъ.
Аще чесого не дописахъ или переписахъ, — чтите и не кляните.
(Печатается — в сокращении — по книге А.Петровского «Опись войсковым, наказным и войсковым наказным атаманам, в разное время в городе Черкасск, а затем Новочеркасск от высшего начальства поставленным»).