1943-2003
А было это дело еще в 37-м году. Жила наша семья тогда в Родионовке, куда деда моего, бывшего до этого управляющим Новочеркасским коммунальным трестом, перевели работать председателем райисполкома.
Так вот, дед мой собирался тогда в служебную поездку. Поездка была не из рядовых, недаром в составе группы был начальник районного отделения НКВД: поступили сведения, что в колхозах Родионово-Несветаевского района «Роте Фане» и «Рот Фронт», где колхозниками были немцы, накапливается оружие. Дед попрощался с семьей так, как прощаются перед вечной разлукой…
Когда он вернулся из поездки, то был мрачен и немногословен. Одно стало ясно: оружия и боеприпасов взяли буквально горы, и было этого добра навалом в каждом доме. Запасливыми оказались немецкие братья по классу. И выпала им, понятное дело, дорога дальняя… Песня была тогда популярная «Если завтра война», так что увезли камрадов этих от греха подальше.
Это потом российские СМИ, школьные программы и учителя истории будут громы и молнии сыпать на советский режим, обвиняя его в расизме — вот, бедных немцев без всяких причин депортировали. Но это будет считаться официальной правдой в будущем, а тогда правда была такая: впереди война с Германией, и вот она — пятая колонна врага!
А еще мне, помню, бабушка рассказывала: «А когда дедушку-то твоего забрали в гестапо, меня потом туда тоже вызывали. Начальник гестапо — он, конечно, немец был, офицер, а по-русски говорил свободно, без акцента совсем. Я его тогда и спросила: «А вы где это так по-русски научились говорить? А он говорит: «А я на Волге до войны жил».
И мне он тогда сказал: «Передайте мужу, что от него теперь будет зависеть, будет он с вами жить или нет». А сам в это время ящик стола выдвинул и пальцем по нему постукивает, так что хочешь — не хочешь, а посмотришь туда. А там, в этом ящике, у него плеть лежит, толстая такая, и в нее кусочки свинца вделаны. Потом, когда свидание было, я дедушке все это рассказала, а он мне и говорит: «Валя, я никогда предателем не был и не буду». А он-то знал, конечно, много. И там, в гестапо, он седым совсем стал, а до этого волосы черные были. Он-то три раза в военкомат ходил с заявлением, чтобы его на фронт взяли, а его все-таки здесь оставили на подпольной работе. А какая к черту подпольная работа, когда он перед тем двадцать лет тут на партийной и советской работе был, когда его тут все знали? Его, конечно, сразу же и выдали, они ничего еще и сделать не успели. А я думаю — лучше б уж его на фронте убили, чем в гестапо. Там немец один был — про него рассказывали, что с допросов он выходил, как мясник, весь в крови. И еще потом рассказывал: «Русский: А-ааа…» А я думаю: «Сволочь, тебя бы так!»
Потом дедушку в Ростов перевели, в ростовскую тюрьму гестапо. Я к нему туда пешком ходила, а это сорок километров туда, да потом еще обратно, да еще холодно уже было. Как-то раз меня какой-то немец подвез — у него машина хорошая была, легковая, он сам остановился и предложил подвезти. А то так все время пешком — транспорта ведь никакого не было. А потом пришла я в ноябре — а мне говорят: «Выбыл». А куда — не говорят. А если так, то дело ясное, что на тот свет. Так оно и оказалось. Это потом только один человек нашел меня и рассказал, как оно было. Он тоже в этой же тюрьме тогда сидел, только его не убили. Он рассказывал, что седьмого ноября через дверь своей камеры услышал в коридоре шаги охраны, потом из других камер стали вызывать по фамилиям и добавляли: «Без вещей». А это значит — на расстрел. Потому что если переводят куда, то говорят: «С вещами». А на том свете вещи не нужны. И назвали фамилию — «Карпов». А как построились они, повели их, они запели «Интернационал». Вот и все, больше я и не знаю ничего, ни где, ни как его убили. Под Ростовом-то много было противотанковых рвов, вот в этих рвах расстрелянных и хоронили. Да в Змеиной балке в одной только несколько тысяч расстреляли. Когда наши пришли, люди ходили раскапывать, своих искать. Одна женщина нашла своего мужа — так у него глаза выколоты, язык отрезан, и под каждое ребро ножом проткнуто. Я тоже ходила тогда на эти раскопки, но не нашла дедушку. Я уж думаю — может, оно и лучше, так хоть не знаешь, что они там с ним сделали».
Дед мой думал было уйти из Новочеркасска, он договорился это сделать вместе с Кривопустенко — тоже подпольщиком. Сразу после Кривопустенко дед зашел домой проститься. Тут прибегает Зина — секретарь Кривопустенко, говорит, что его арестовали. Дед и собраться не успел, как за ним пришли. А выдал его фашистам бывший подчиненный — кучером у деда работал. Пришли немцы, так тот кучер — его фамилия Рудаков была — сразу в полицаи подался. А до Революции был, как потом оказалось, жандармский офицер.
Был еще один случай. Тоже перед войной. Работал в Родионовке один пастух. И вот, смотрит как-то моя бабушка, читает этот пастух книжку и выписки себе делает. Тогда и говорит моя бабушка ему:
— Вы прямо, как князь Курбский — прочтет, улыбнется, и снова прочтет, и снова без устали пишет…
— Это вы в шестом классе гимназии проходили? — спросил пастух. И, заметив бабушкин взгляд (она-то в Мариинской гимназии в Новочеркасске училась, кое-что помнила еще, а вот пастух откуда это знает?), сказал:
— Мне кажется, что Вы, меня за кого-то другого принимаете. Скажите, что Вы обо мне думаете?
Тогда бабушка ему и говорит:
— Хотите откровенно? Мне кажется, Вы, по крайней мере, были войсковым старшиной или подполковником.
Засмеялся тогда пастух: мол, какое там! Я красный партизан, а грамоте комиссар выучил, вот теперь и читаю…
…Прямо на другой день, как немцы пришли, стучится в дверь тот пастух:
— Валентина Степановна, Вы тогда на чин ошиблись. Я полковник».
Разные люди были: кому война, а кому — и мать родна… Сейчас об этом как-то и неудобно бы вспоминать, но ведь было, было! И в Новочеркасске добрые люди нашлись — фашистов хлебом-солью встречали. «А полицаев много было, почти все они в полной казачьей форме ходили — кто сотник, кто есаул — значит, прятали ее где-то, двадцать лет лежала, а как новенькая была», — рассказывала мне бабушка.
К 1943 году в составе войск СС были сформированы дивизии из тех, кого Гиммлер называл «дикими народами»: так появились три казацкие дивизии СС (см. Воропаев С. Энциклопедия Третьего Рейха, Локхид-Миф, М., 1996.С.119-122).
Разные они были, казаки. Отец мой в Пятом Донском гвардейском кавалерийском казачьем корпусе воевал. То-то я вроде и помню отцовы лампасы… Думал, что пригрезилось мне, а мать спросил, так она и говорит: «Точно, это же отец старые штаны дома донашивал — ходить-то не в чем было. После войны у него форма уже без лампасов была». А песня была, помните — «Едут, едут по Берлину наши казаки!» Вот об этом тоже теперь не вспоминают, и песню ту не поют. Тоже неудобно, что ли, вспомнить? Сегодня чаще услышишь: «Конь мой вороной, да обрез стальной…» Разные времена, разные песни.
И во все времена люди разные, и в мирное время тоже… Да и есть ли оно, мирное время, кончилась ли она, эта война против нас? Знаете, что по этому поводу говорит Боевой Устав армии США FM 33-5 «Психологические операции», т.е. правительственный документ? А вот что: «Они <психологические операции> изменили понятие мирного времени, которое потеряло свое качество безмятежной передышки и стало просто периодом менее жестокой войны…» И эта формулировка у них, в армии США, является руководством к действию уже с 1962 года.
А предтечей этому было высказывание очень известной личности, Аллена Уэлша Даллеса: «Окончится война, все кое-как устроится, и мы бросим все, что имеем… все золото, всю материальную мощь на оболванивание и одурачивание людей. Человеческий мозг, сознание людей способны к изменению; посеяв в Советском Союзе хаос, мы незаметно подменим их ценности на фальшивые и заставим их в эти фальшивые ценности поверить. Как? Мы найдем своих единомышленников… своих союзников и помощников в самой России. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная по своему масштабу трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного, необратимого угасания его самосознания. Из литературы и искусства мы, например, постепенно вытравим их социальную сущность, отучим художников, отобьем у них охоту заниматься изображением, исследованием, что ли, тех процессов, которые происходят в глубинах народных масс. Литература, театры, кино — все это будет изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства. Мы будем всячески поддерживать и поднимать так называемых художников, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия, садизма, предательства — словом, всякой безнравственности. В управлении государством мы создадим неразбериху… Мы будем незаметно, но активно и постоянно способствовать самодурству чиновников, взяточников, беспринципности… Честность и порядочность будут осмеиваться, и никому станут не нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, животный страх друг перед другом и беззастенчивость, предательство, национализм и вражду народов, и прежде всего — вражду и ненависть к русскому народу — все это мы будем ловко и незаметно культивировать, все это расцветет махровым цветом.
И лишь немногие, очень немногие, будут догадываться или даже понимать, что происходит… Но мы таких людей поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ оболгать, объявить отбросами общества. Будем … опошлять и уничтожать основы народной нравственности. Мы будем расшатывать таким образом поколение за поколением… Мы будем браться за людей с детских, юношеских лет, будем всегда главную ставку делать на молодежь, станем разлагать, развращать, растлевать ее … Вот так мы это сделаем». Я нашел эту цитату в книге Высокопреосвященейшего Иоанна, митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского. «Одоление смуты…» С. 72-73. И в этой же книге есть слова:
«Оглянемся вокруг: какие еще доказательства нужны нам, чтобы понять, что против России, против Русского народа ведется подлая, грязная война, хорошо оплачиваемая, тщательно спланированная, непрерывная и беспощадная. Борьба эта — не на жизнь, а на смерть, ибо по замыслу ее дьявольских вдохновителей уничтожению подлежит страна целиком, народ как таковой — за верность своему историческому призванию и религиозному служению, за то, что через века, исполненные смут, мятежей и войн, он пронес и сохранил святыни религиозной нравственности, сокровенное во Христе понимание Божественного смысла мироздания, твердую веру в конечное торжество добра».