Однажды, побывав в ДК НЭВЗ на «блиц-репетиции» «Фортуны», я увидела, как из хаоса движений рождался рисунок танца. Скучновато, как ни странно, бывает смотреть выступления титулованных ансамблей, их доведенные тысячу раз до совершенства шаблонные движения. А тут, распахнув глаза, смотрела, как разовьется оригинальная хореографическая мысль, как она будет высказана…И я ведь нигде больше не увижу этого уникального танца (если только он не войдет в учебники). Сегодня в гостиной «В» – хореограф Ирина Александровна Харченко, которая все, что угодно, может перевести на язык танца; и все танцы ее – авторские. Хотя врачи после давней, серьезной травмы позвоночника запретили ей физическую нагрузку, все движения Ирина показывает сама, и выглядит это необыкновенно красиво, так что ее ученики получают все «самое лучшее» «из первых рук», сразу учатся, как надо, чтобы было идеально. А отношения Ирины Харченко с учениками как нельзя лучше характеризует пословица:
энтузиазм заразителен, но фанатизм — неотразим.
— Как вы отбираете танцоров в свои коллективы?
— Я вообще выбора не делаю. Люди с хореографическими данными редко встречаются: их всего десять процентов, тех, кого положено отбирать, с чувством ритма, умением слышать музыку, координацией и пластикой, растяжкой, выворотностью, гибкостью. Кроме этих десяти процентов одаренных, у остальных то одного качества нет, то другого, а бывает, вообще ничего нет – «нулевые» данные. А ко мне идет очень много детей, у меня их больше ста, и еще просятся… — Вы-то сама откуда такая? Я видела, как вы показывали движения – это просто классика!
— Я здесь выросла — на этой сцене. У Тамары Алексеевны Ярмуш в ДК НЭВЗ были балетная студия и ансамбль. У нее я начала заниматься с пяти лет, еще в старом здании Дворца культуры. Я хотела работать «как Тамара Алексеевна». Ярмуш стала меня посылать на семинары. Она говорила про меня: «Вот это дите у меня талантливое».
— А кто ваши родители?
— Рабочие, строители, работали в инструментальном цеху. Я все время была у них на глазах, мама привозила меня к себе на работу на электричке. Мама выросла в детдоме. В свое время она сама сделала пластический этюд. Ей очень хотелось выступать на сцене. Она умела танцевать, была пластичной от природы. Однажды ей предложили танцевать в Ансамбле донских казаков. Ее увидели на танцплощадке: тогда ходили по танцплощадкам и смотрели, кто как танцует. А она только замуж вышла — и отказалась. Но желание танцевать осталось на всю жизнь. И когда я подросла, она приучила меня везде танцевать – на свадьбах, на различных торжествах: тогда было много празднеств, и я везде была в центре внимания. «Тебе предлагали, а я стала танцевать», — сказала я ей однажды.
— А у вас — что было от природы?
— От природы – зрительная память на движения, я с первого раза запоминала. Я была очень трудолюбивая, очень исполнительная девочка. Если что-то получалось «не так», всегда добьюсь, что сделаю «так». Тамара Алексеевна была для меня Бог и царь. Что она сказала, то я и делала. В перерывах между занятиями, кто где, а я движения отрабатывала. «Да ну ее, она помешанная…» — говорили обо мне. И в институте «помешанная» была: лягу в два часа ночи, а в шесть часов утра уже бегу в класс. (Ирина окончила дневное отделение Тамбовского филиала Московского государственного института культуры – М.К.). Преподаватели из нас «выжимали» все возможное. Институт только что открылся, и молодым педагогам хотелось «красиво» показать наш курс. Помимо занятий, я танцевала в шоу-балете в филармонии и занималась у преподавателя по народному танцу. Ходила и к нам, в ансамбль Тамары Алексеевны: приезжала, привозила танцы, и даже что-то свое, новое ставила. Когда вернулась после института, стали работать на пару с Тамарой Алексеевной. Свой первый набор «с маленьких» дорастила до «больших»… И с тех пор набираю деток и ращу.
— Я вижу, у вас в ансамбле нет недостатка в мальчиках?
— Мальчиков, как правило, в хореографии меньше, а у меня они были всегда. Многие педагоги не хотят брать мальчиков, потому что они начинают встречаться с девочками, а потом они «поругались», и все – вместе в пару не поставишь. Поэтому я готовлю своих ребят психологически, чтоб личные отношения не выставляли на сцену. «Вы артисты. Или вы любовники, Ромео и Джульетта, или вы враги, это ваше дело, но на сцене существует только язык хореографии». И это даже хорошо, когда дети влюбляются: они начинают эмоционально раскрываться. Если пара начинает встречаться, я ставлю их вместе.
— Как вы, такая цельная, талантливая, трудолюбивая, вместо большой сцены большого города оказались на маленькой сцене маленького города?
— То, что я не вышла на большую сцену и дальше не пошла, объясняется просто: я не человек карьеры, мне достаточно того, что я делаю здесь. Больше удовлетворения от того, что даешь, а не от того, что получаешь. Мои дети не «шляются» по улицам, они увлечены хореографией, музыкой, эстетикой. Ходит ко мне каждый, имея собственный интерес, но все они понимают, что доставляют удовольствие зрителям, и на этой почве у нас с ними получаются самые сильные контакты. У меня, бывает, даже характеры переламываются. Дети становятся раскрепощеннее, общительнее, доброжелательнее, помогают друг другу. Это сказывается и на отношении ко мне. Я получаю полнейшее удовольствие от общения с ними. По нескольку раз в день ко мне прибегают ученики. Особенно когда мне приходится ложиться в больницу.
Иногда думаешь: может, и правда — отобрать самых-самых одаренных, поработать с ними и создать профессиональный ансамбль. Но потом понимаю: все они мне как мои собственные дети, а мои дети должны танцевать у меня, я не могу их оставить. Сколько таланта и жизнерадостности приносят они на репетиции!
— А ваши «настоящие» собственные дети?
— Они выросли в ансамбле. Одной семнадцать, другой четырнадцать, и обе у меня танцуют. И одна, и вторая — с двух лет на сцене.
— Артистом нужно родиться?
— Человек, однажды станцевав перед зрительным залом, отравляется сценой. У меня уже танцуют даже внуки моих учеников — моих первых, которых я сама была только ненамного старше. Мне самой не верится, что я столько лет работаю. Двадцать пять лет недавно было «творческой деятельности». У меня еще со «старшими» танцуют мама с папой, а в младшей группе их дети уже на спектакль приходят играть свои маленькие роли. А папа с мамой продолжают танцевать. «Можно, мы потанцуем, хоть не всю программу, а два — три номера? Примете?» «Да с удовольствием!» — А ваши дочки хореографически одаренные?
— Старшая — такая же, как я, а младшая – талантливей. Мы с Инной похожи — выворотности не было, мало пластичности, а у Олеси — изумительная пластика: гнется, как змея. Она такая уродилась, а нам с Инной все трудом дается. А зрительную память, которая меня всю жизнь выручала, я развиваю у всех своих учеников. Так я приучаю к быстрому освоению материала. Стою перед ними. Идет мелодия, меняется темп и динамика, направление, жанр, а я тут же сочиняю и прошу за мной повторять, как списывать, все движения: «Внимание — на мне, вы — мое зеркало, мое отражение». Мои ребята быстренько соображают. За счет этого многие танцы дети осваивают мгновенно и могут сразу воспроизвести. Пользу этого умения мы все уже ощутили на себе. Моих учеников можно быстро «вставить» в любой танец. В день бывает по два-три концерта: на одном выступили, и бегом на автобус в костюмах последнего номера, чтобы начать другой концерт, где этот номер пойдет первым. А чтобы из-за множества концертов не терялось качество, делаются растяжки, ставится спинка, нарабатываются трюки…
— В какой одежде репетируют ваши танцоры?
— У них есть черная форма: лосины и топики. Тапочки сами шьют, потому что обувь годится только удобная для занятий, купить такую возможности нет. А черная форма — удобно плюс раскрепощает. Не думаешь о том, что испачкаешь, и не отвлекает взгляд — глаза не устают. Кроме мягкой обуви, требуется вторая – жесткая: дроби выбивать.
— А как рождаются танцы?
— Постановки у нас — только свои, но поколения растут, сменяются, и я могу на эту же мелодию придумать другую постановку. Люблю все менять, не могу на месте стоять. Но это так у всех, кто творит. А танцы рождаются так: понравится сюжет, подбираю и нахожу мелодию, вижу постановку и начинаю работать. Иногда хочется иметь дело с композитором, когда вижу сюжет и не могу подобрать мелодию. Иногда постановки получаются вокально-хореографические: то танцоры поют песню, то певцов приглашаю и заставляю танцевать. Очень часто мы показываем стилизованный танец, фольклорно-эстрадный. Мы называемся «народный коллектив ансамбль танца «Фортуна». А «Фортуна» — это еще и удача, и это сказывается на судьбе коллектива. Иногда я говорю детям: «мы — «Фортуна», и она нам помогает».
— Как вы пережили период перестройки, он же — застой в культуре, и как вы выживаете сейчас?
— Мы не почувствовали застоя. Родители помогали, сдавали деньги на костюмы и фотографии, причем сами же это предложили, еще до перестройки, когда поняли, что у завода помогать нам не всегда получается. Собираем, к сожалению, с родителей деньги и сейчас. У всех разное материальное положение, но все хотят, чтобы наши дети выглядели хорошо. Многие папы и мамы просто болеют нашими проблемами, сидят на репетиции, входят в «процесс», и если что-то надо найти, материал, краски, клей, говорят, «я попробую». А то сами предлагают материал, обувь, да хоть шарфики — у нас все используется… Даже в трудные для завода моменты всегда помогал «цеху культуры» Александр Леонидович Носков. Он понимает: у людей должно быть место для получения удовольствия, а то везде одни огорчения. И мы просто обязаны держаться на плаву. Нашим спонсором уже стал мой ученик, солист ансамбля Сергей Орлов. Сейчас он хозяин «Родео» на Московской. Я назвала танец по имени его магазина.
— А дорогое это удовольствие – вас содержать?
— Чтобы «одеть номер», нужно немало — десять тысяч, в среднем тысяча один костюм, и это еще из очень скромного материала. Очень дорогая обувь. Но банк, магазин, завод — что могут, то и выделяют нам просто от души. Так, понемножку, с миру по нитке — голому рубаха. И вот все говорят — какие костюмы красивые. Здесь нас просто любят. Концерт «Фортуны» на базе отдыха НЭВЗ на Дону — нас ждут, много народу, путевки не достать…
— Вы работаете, путая дело с жизнью…
— Как лошадь, на износ: надо остановиться и начать работать, как все. Но если тебе единожды сорвало крышу, ее уже не починишь. Ну как я буду работать по расписанию, когда, если два — три дня нет занятий, я уже не знаю, куда себя деть. Потому что меня переполняют идеи. Я просто привыкла так работать — всю жизнь без выходных, и десять дней отпуска, если получится. А бывает, ответственное мероприятие, а я «выключилась»: сколько раз на «скорой» увозили. Просто устал организм, нужно отдыхать. Как врачи говорят, сказывается интенсивная работа. Но у меня есть ребята, которые могут репетировать без меня. Иногда дочки работают. Инна с 14 лет вела занятия.
— А что мешает?
— Единственная сложность: мне обидно, что моим детям из — за танцев снижают оценки. Поздно вечером вернулись из гастрольной поездки, а утром в школе их наказывают. Обидно, и жалко детей. А внеклассные мероприятия в школах, между прочим, держатся только на них. Но если бы учителя видели (и слышали этот шум, гам, дроби, хлопушки), как ребенок учит прямо на репетиции. Танцы — это же работа. Они совмещают ее с учебой. И чем больше дети здесь заняты, тем добросовестнее делают уроки, и учатся лучше, чем те, кто никуда не ходит. Собираются вместе, а здесь все бегом, все быстрее катится клубочек, они и привыкают жить в таком темпе, и потом, когда поступают в институты, им проще — привыкли много успевать. Еще и в спортзал пошли: мальчикам надо качать мышцы, девочек же нужно поднимать; да и трюки делаем в спортзале — там же маты.
— А бывает вдохновение у танцоров?
— У нас у всех бывают дни, когда есть настроение танцевать, и танцор может впитать в себя движения танца, как губка. И у меня бывает, когда я делаю на «раз» всю постановку. Меня потрясает отдача, ответная реакция, когда я вижу: мои дети все запомнили за одно занятие.
— Откуда берутся сюжеты?
— Не могу объяснить. Это от Бога дано. Может быть, сказывается, что сама много танцевала, ходила на концерты, пыталась понять, как сочиняют, посмотрела кучу балетов, все это впитывала. Чем больше информации получаешь, тем лучше. Например: что такое родео? Это соревнование. Сижу, думаю над постановкой. Включила случайно телевизор: скачки почти весь фильм, и вдруг выходит пьяный ковбой, и это вносит такой переполох! И я весь сюжет закручиваю вокруг этого ковбоя, который столько «шороху навел»…
— А как вы от хореографии поднимались к режиссуре?
— Ярмуш ставила целые спектакли, я у нее начала играть роли. А потом мое нереализованное актерство проявилось в студенческие годы, когда мы – танцоры, хореографы и певцы («костяк» — те, кто «болел» этим), вместе со студентами театрального отделения ставили спектакли. Я сама не только роли играла, но привыкла сюжетные линии выстраивать, чтоб интересно смотреть было, как фильм-мелодраму.
— Но режиссер – это диктатор, а вы на него совсем не похожи.
— Я была очень послушным и тихим ребенком, слушалась взрослых, меня даже приняли в пионеры раньше времени. Я такой была везде, кроме сцены. Во всем, что связано с творчеством, я была категорической противоположностью. Во мне два начала. Человек я очень неконфликтный, интриги не люблю, но во всем, что касается творчества, я Телец — как уперлась, так и везу на себе все. И не только сама, но и других могу, если надо, заставить работать. Если для себя ничего не могу попросить, то для коллектива напролом буду идти. Я знаю, мне энергетику дают дети. Они дают мне очень много чистой энергии. Как бы я не уставала, творчество не останавливается. Может быть, я живу жизнью этих подростков, и это дает мне силы на репетиции. И когда пообщаешься после занятий («старшие» провожают меня домой), всего десять минут поговоришь с ними, а как тепло на душе…Только что кричала, потому что ничего с этой оравой не получалось, а они тут же забыли, что ругались бурно, и мы уже или рассказываем анекдоты, или поем песни. «Ира, ты не отличаешься от них», — говорят мне люди.
— Одиночество вам не грозит…
— Иногда хочу остаться одна… Могу три дня подряд читать книгу, или отключаюсь и пересматриваю фотографии, или на даче занимаюсь землей, сбрасывая с себя напряжение… Но… Люди нас знают, им хочется пообщаться. Поедем на море, и там: «Здравствуйте, Ирина Александровна». А если по Соцгороду идем, то «здравствуйте», «здравствуйте», «здравствуйте», и приходится потаенными тропинками гулять, за деревьями, чтобы просто побыть нам с мужем вдвоем: работа у обоих такая, что мы общаемся с помощью записок.
— А как сложилась ваша семья?
— Я все время была занята на работе, и на личную жизнь у меня просто времени не было. Мои девочки меня замуж выдали. Говорили: «Мама, он же тоже хороший человек. Почему ты за него не выйдешь замуж?» А мы просто работали вместе. Он был осветителем сцены. С ним было легко и приятно работать, он понимал меня с полуслова. Дети свои сцены «пройдут», я отпущу их, а домой уже поздно одним, старшей восемь, младшей – пять.
Они идут к нему в каморку и там сидят, что-то мастерят вместе (он по гитарам мастер), рисуют, пока я занята на спектакле. Он с ними занимался, и они привыкли к нему. Потом он несколько раз провожал нас домой, и дети стали приглашать его на чай. Через некоторое время он сделал мне предложение.
— Работникам культуры всегда платили маленькие зарплаты…
— Мы старались подработать: материально всегда было тяжело. Но уходишь в творчество, и забываешь обо всем, не обращаешь на нехватку денег особого внимания. Мы живем в однокомнатной квартире вчетвером. Девочки спят на двухъярусной кровати. Но мы занимаем деньги и едем отдыхать на море. Или предлагает кто-то: «А давайте в цирк съездим!» Живем дружно, очень дружно. С дочками мы меняемся одеждой. Это выручает. Мы находим варианты, которые нам дают отдушину. Может, привыкли. Мы работаем много, и дети тоже, и некогда задуматься, что чего-то не хватает. Муж — улыбчивый, мягкий, в семье – самый спокойный, самый рассудительный. Может успокоить бурю в стакане, привести в чувство. У него получается быть стержнем, налаживать контакты. Он много книг по психологии читал, может, поэтому и у нас конфликтов как-то не бывает. Девочки знают, что «папа с мамой выясняют отношения», если мы пьем чай на кухне, а их не приглашаем.
— А лидер кто?
— У нас демократия, нет формального лидера. Все оговаривается, и дети у нас не на правах детей. Во всех обсуждениях участвуем вчетвером, принимаем решения, в которых обязательно есть веское слово дочерей. Для погоды в доме это имеет значение.
— Вашей системе воспитания не свойственно слово «нет»?
— Когда чего-то хочется, связанного с материальными затратами, или нагрузками на организм, стараемся вообще не запрещать. Чем больше запрещаешь, тем больше захочется попробовать. Мы только оговариваем, что может быть плохого. Главная мысль такая: «у вас свобода действий, но вы должны думать о последствиях».
— А запрет на курение существует?
— Никогда не запрещала. Они не стали курить. Единственный аргумент — «вы хореографы, а курево — это нагрузка на легкие, ужасно тяжело это совмещать…» Насчет пьянки тоже есть аргумент: «напьетесь – будете выглядеть некрасиво». И еще говорю: «Дочка, никогда не должно быть, чтобы кто-нибудь взял тебя на слабо: это — ни за что!»
— Кроме творческого начала, что у вас общего с мужем?
— Он любит свободу, и я люблю свободу: мы не ограничиваем друг друга ни в чем. Очень тяжело было с первым, с отцом дочерей: он не понимал: «Зачем тебе это нужно?» Но «это» творческий процесс, «это» мне НАДО! И муж это понимает. И директор ДК не прижимать старается, не ставить рамки. С утра и до вечера я делаю свое дело, я не люблю, если зажмут меня в план. Это сбивает творчество. И я понимаю: когда у него заказ, он может днями над ним работать, и он должен чувствовать свободу, а не угрозу скандала. Каждый должен быть птицей вольной, семья не должна быть клеткой. Мы друг друга на цепи не держим. И детей не держим на цепи. В компаниях мы хорошо общаемся, можем танцевать с другими людьми, говорить, петь, а возвращаемся домой, и мы снова все вместе в нашем закуточке. Это наш дом, он у нас добрый. Здесь встретят с хорошим настроением, и поймут, и подскажут, и пожалеют, что очень бывает важно…
— А как муж относится к тому, что вы не целиком и полностью ему принадлежите?
— У меня же дома постоянно ученики. А муж, все его знают, постоянно в нашем кругу: чуть что случиться, приедет, поможет. Такая дружеская атмосфера, и не получается, чтоб отдельно семья, отдельно ансамбль. Все это так переплетается. Ночуют у меня ученики, а мои дочки — у своих подруг. У меня даже телефона нет. Меня предупредить ни о чем невозможно. Неожиданно приходят всем ансамблем в мою однокомнатную, а я борщ варю. Вместе быстро борщ довариваем, обедаем. Как турки рассаживаемся, кто где пристроился… Делали постановку по «Гусарской балладе», а тут вдруг ее по телевизору показывают. Смотрим, обсуждаем. Я записываю фильм на кассету, расписываю роли, раздаю… Пытаемся изобразить пьесу в ролях. Чай пьем, смеемся. Начинаем сами творить, сыплются предложения. У детей больше фантазии: взрослые мыслят стереотипами, а мои ученики видят то, чего я не вижу, и если это лучше, я всегда принимаю. Или сидим, что-то рассказываем: я – им, они – мне. Поговорить — это они любят. Или я включаю мелодию и говорю: танцуйте, кто что хочет. Я у учеников беру в постановку то, что они сочиняют на ходу. Даже у пятилеток-шестилеток, которым я включаю музыку и говорю: «Сейчас лето: цветочки, деревья, птички… Попробуйте это показать».
Ребенок чувствует интуитивно, как листик падает, как дождь идет, цветок расцвел…
— А как поживает, как выглядит сейчас ваша учительница Тамара — Алексеевна?
— Она живет в Таганроге, Почетный член Ассоциации хореографов. Мы работаем по ее технологиям. И делать все на ходу, в короткие сроки – у нее я этому научилась. И дети, уже привычные ко всему, сделают все, что надо, по «пожарной» команде. А Ярмуш по-прежнему очень выделяется изо всех. Дочка сказала: «Как про эту женщину можно сказать «бабушка»? В семьдесят семь лет — это Женщина, побрякушечки, колечки, и настолько молодой дух! Она полна энергии, ведет жизнь не старушки, а полноценной женщины. — Наверное, это связано с профессией?
— Не знаю, связано с профессией, или идет «по роду». Когда я училась, мы общались с Моисеевым, и ему тоже никогда не давали его лет, он любое движение мог показать нам, в четыре раза моложе его… Может быть, творчество помогает, или общение с молодыми, будто ты остановился на уровне возраста своих учеников… — А как вы сохраняете физическую форму?
— Я много движений показываю сама. Групп несколько, я одна. Хватает. Привыкла это делать. Удручает очень, когда болею. Люблю подвижный образ жизни. Мало кто из детей сидит на месте.
Приспособилась к их ритму.
— А что вы еще любите?
— Ужасно люблю книги читать, только не хватает времени. Читаю, когда болею. В больницу мне приносят сумки с чем-то вкусненьким и кучу книг. И жизнь протекают с ансамблем. Переплетена работа с жизнью. Такого не было, чтоб один день прошел, а у меня не побывали мои ученики.

За Ириной пришел муж, а на лавочке возле ДК сидели ее дети, в смысле, артисты, которых я только что видела на сцене, и дочки, конечно, тоже. Они деловито спросили меня, что мы с ней так долго делали, и остались ожидать ее, кто маму, кто учительницу, а кто самого главного человека в своей жизни. Она радуется, что под ее «однокомнатной», как она ее называет, размещается магазин, а не человеческое жилье, потому что понимает, что никаким соседям (эй, вы, там, наверху!) не выдержать такого наплыва танцующей молодежи…