Лавриненко Андрей Иосифович, 1927 г.р. Войну встретил 13-летним подростком в Новочеркасске. Пережил время оккупации.  Воспоминаниями  о том времени поделился с нами.

Войну я встретил в Новочеркасске, где жила наша семья. Проживали и мы тогда на улице Энгельса, как раз перед КУКСами. В семье нас было трое братьев, я самый младший, в 1941 мне было 13 лет, я перешел в 7-й класс 1-й школы.

Хорошо помню день, когда началась война. Лето. Воскресенье. Отец с двумя соседями собрались у нас во дворе сыграть партию в преферанс. Выходной как-никак. И тут объявление о начале войны.  До сих пор  помню, как изменились лица мужиков. Как мгновенно в глазах отразился страх перед будущей войной. Ни о каком преферансе  речи уже и быть не могло. Посидели, поговорили  и ушли домой. Я, как и многие мои сверстники, не мог понять в тот миг всю трагедию случившегося. Юности свойственна беспечность.

В городе было много воинских частей и все как-то сразу пришло в движение. Населению было сказано, тоже готовиться. В каждом дворе нужно было вырыть укрытие  от бомбежек. Мы вырыли что-то типа погреба, где и прятались после во время артобстрелов. А мама оставалась наверху, мышей боялась.

В сентябре началась учеба в школе. Наша 1-я, как и большинство других, была переоборудована под госпиталь, поэтому за этот 41-42 учебный год мы в каких только зданиях города ни учились. Но все же я закончил 7-й класс  и поступил в элеваторный техникум, мукомольный, как его еще называли. Пришло время получать специальность. Документы сдал при Советской власти, а учебу начинали уже при оккупантах. Летом 1942 года в город вошли немцы.

Первого фашистского солдата увидел я. Ночь, стук в калитку. Мама, надеясь, что малого не тронут, послала меня открыть. Огромный немец в шортах с автоматом. На ломаном русском  спрашивает: «русский солдат, коммунист, юде?». Отвечаю, что нет. Прошел в дом,  заглянул в укрытие, в сарай, где держали скотину, корова у нас была. Никого, естественно не нашел и вышел. Так началась наша жизнь в оккупации. Особых бесчинств со стороны немцев мы на нашей окраине не видели. Периодически возникали слухи, что кого-то из городской власти будут вешать, бегали с пацанами смотреть в центр,  но, к счастью, ничего не было. Жизнь шла своим чередом. Осенью  начались занятия в техникуме, который делили с немцами. На первом этаже, как нам говорили, жил немецкий генерал, а на втором, учились мы. Ходили с разных входов, не пересекаясь. Немцы жили и в нашем доме. Вся наша семья с больным отцом в одной комнатке, в других немцы. Нас не трогали.

Немцы привлекали горожан  на работы. Каждый житель должен был отработать определенное время  на немцев. В основном это было   возведение укреплений. Руководили организацией населения  уличные старосты из местных. На нашей улице старостой был назначен Туриков, как его звали, я сейчас не помню. Мы его называли дед Турик. Наверное,  он тогда и не дед был, может и 60-ти не было, но для нас дед. И к этому назначению я имею самое непосредственное участие. Сидели мы с мальчишками на тютине во дворе одного из нашей компании таких же подростков, ягоды ели. А дом был в самом начале улицы. Заходят двое, полицейских, и спрашивают, кто у нас на улице самый авторитетный, чтобы старостой мог быть. А мы, пацаны, с дедом Туриком не ладили, гонял он нас за шалости. И чтобы ему насолить, таким образом, ведь когда наши придут, ему не поздоровиться, назвали его. Видно дальше, по другим дворам, эти немецкие приспешники пошли уже с этой кандидатурой, и дед Турик стал старостой.

Это наше пацанячье «назначение», хоть руководствовались мы не лучшими пожеланиями,  оказалось очень удачным, как показало время. Староста Туриков помогал в укрытии активистов, в том числе помог и нашей семье. Мой старший брат в ту пору уже был комсомольцем. И дед Турик, зная, что готовятся репрессии, встретил мою мать и предупредил, чтобы брата спрятали. Сначала брат прятался дома, в сарае с сеном, куда вела дверь прямо из дома. Но, видно это укрытие было ненадежным. Потому, как  при другой встрече староста сказал, чтобы спрятали как следует, подальше. Мама попросила знакомую с дальнего хутора, чтобы брат пожил у них. Так и сделали .Брат прятался там до тех пор, пока наши пришли.  Наверное, не одним нам Турик помог, когда пришли советские войска, его не репрессировали. Он продолжал работать, как и до войны на КУКСАх, продолжая свою довоенную службу при лошадях.

Вообще, страх конечно, был. На всех столбах были наклеены листовки, в которых повелевалось комсомольцам, коммунистам, евреям и цыганам немедленно стать на учет, иначе, расстрел. Также расстрелом грозили за все.

И еще о страхе. За время оккупации я два раза сходил на «менку», как тогда называли этот процесс.  Продуктов в городе было не достать. Местное население, в основном женщины, нагружали тележки одеждой, предметами обихода у кого, что было,  и шли по деревням выменивать это  на продукты. Меня попросили у мамы, как мужика. «Мужик нужен». Ия с четырьмя женщинами дважды пускался в это «путешествие». Нагруженные тележками, переправлялись на баркасах через Дон в районе Багаевки, а дальше по бездорожью  шли по станицам и хуторам .Доходили до Елкина, Орловки, пытаясь приобрести продукты. Была у меня в этих походах мечта. Выменять в какой-нибудь деревне большой каравай белого душистого хлеба. Положить его сверху на тележку, чтобы мама сразу увидела его. Но не случилось. Выменивали, как правило, пшеницу и кукурузу и то не много. От этих «менок» осталось ощущение страха, сопровождавшего нас с первого шага от дома до самого возвращения. Идешь в неизвестность, и кто попадется на твоем пути?

Из этого времени хорошо помнится, как гнали наших пленных солдат через город.  О сроках и о времени знали почему-то заранее. Наверное, подполье все-таки работало. Сразу за ипподромом, который был на месте сегодняшних «Черемушек», разбивались огороды, где местные жители выращивали овощи: картошку, тыквы, морковь, свеклу ну и тому подобное. Пленных, бывало, гнали как со стороны Ростова, так и из Шахт.  Нам, мальчишкам было велено взрослыми, опередив колонну выдергивать из земли, все, что уже можно было есть и бросать  на дорогу под ноги проходящим в колонне. Так город пытался хоть как-то подкормить наших военнопленных. Хотя у населения были изъяты все радиоприемники, как-то узнавали о новостях с фронта. О сталинградской битве мы узнали от наших пленных.

В районе улиц Троицкой и Просвещения был завод «Гормаш».На базе этого завода немцы ремонтировали  свою технику. А ремонтниками были  советские военнопленные . И оттуда с бочками ездили к нашему дому за водой. Около нас была ближайшая к ним водоразборная колонка. Пока вода набиралась в  бочки, а напор был несильный, наши заходили к нам погреться и делились тем, что знали сами. От них мы и узнали, что немцев гонят, и что Новочеркасск,  скоро будет освобожден. Действительно, в феврале это и случилось. Отступали они не так, как захватывали на танках, а пешком. Вся техника была разбита под Сталинградом. И этот момент я тоже помню. Опять ночь и стук в окно. Спрашивают дорогу на Грушевку, произнося , как «Грушовка» с ударением на «о». Рассказал, пусть уходят. На следующий день город был уже без немцев. Началась наша мирная жизнь, хоть до победы было еще далеко. Возобновились занятия в техникуме. Отучившись 4 года, я был по распределению направлен на Украину на строительство элеваторов в Херсонской области. В 1946 году, случился неурожай в шести областях Советского Союза из-за засухи. В Херсонской области хлеба поднялись всего лишь на несколько сантиметров над землей,  и нечем было даже скотину накормить, соломы не было. Отпала необходимость на тот момент  в элеваторах, и во мне, как в специалисте. Стройку законсервировали,  и начальство отпустило меня домой. Вот так и  получилось, что  через год я вернулся в Новочеркасск, поступил на энергетический факультет НПИ, окончил его и  30 лет проработал на заводе «Магнит».

Татьяна Коротких