Мой отец закончил Ейское лётное училище и ушёл на фронт с первых дней войны. Мы остались с мамой, сестрой на год и 4 месяца старше и бабушкой, в маленькой низкой хатёночке. И немцев видела, я помню, они даже приходили, у мамы спрашивали – «офицер, офицер?» — про отца. Где-то до 43-го года мы жили в Ейске, лет 6 мне было, мы начали пухнуть от голода, мама нас в охапку — и увезла в воронежскую область к свекрови, в хутор Крамарев — от станции Кантемировка 18 километров. У бабушки была коровка, огородик небольшой. Оккупации не было, в Кантемировке были немцы, а туда не дошли. И там помимо нас ещё жила сестра отцова, тоже с двумя детьми. Так что нас там было четверо детей, мама моя, тётя Устя, и бабушка – вот это вся компания наша. Мама работала в школе, она далековато была, хутор такой, с балками, мы бегали босиком в школу, потому что обуваться не во что было.

Я была во 2-м классе, мы пришли в школу, учительница нас собрала всех вместе, и говорит – дети, война кончилась! Мы конечно, уже понимали, что такое «война кончилась» — мне 8-й год шёл, мы начали кричать «Ура, ура, Победа!». И нас всех отпустили из школы, и мы бегом по этим балкам, босиком, побежали кто в чём, с сумками матерчатыми, тогда ж не было ранцев, с чернильницами. Бежали вприпрыжку, и у кого что было на голове, всё бросали в воздух. А навстречу нам шли люди, масса людей, это я хорошо помню, с цветами — тюльпанами, сиренью,  – кто плакал, кто смеялся, кричал, люди были настолько в восторге. Вот я сейчас вспоминаю и думаю – каким образом, такой вроде захудалый хутор – как туда эта весть дошла? Тогда же, кажется, там радио не было, ничего у нас не было, даже керосиновных ламп — при свечах мы учились, делали каганцы.  Это обычная маленькая баночка, туда наливают керосину, пробивают в крышечке дырку.  Протягивают фитиль, из чего хочешь – из ваты, например, и он горит. И мы в полутёмной комнате, в углу делали уроки. В одном углу что-то светится, а кругом темно. В школе учились при дневном свете, вторых смен тогда не было. Ни тетрадей не было, ничего, мама в школьной библиотеке работала, приносила старые газеты, на этих газетах мы писали, считали.. как вспомнишь – не дай бог! А если кому-то доведётся найти кусочек цветного карандаша – такое было счастье! Особенно если красный попадётся, это было просто блаженство.

— А чем вы писали?

— Ручками с перьями. Чернила из сажи делали, ещё что-то придумывали…

— Сами делали?

— Да сами, конечно! Где было что купить?

— Рецепт не помните?

— Нет, мама делала, мешала там что-то, и вот эти чернила были в пузырьках, руки вечно были в чернилах, лицо тоже в чернилах…

— Чем вы питались?

— Мама ходила в Богучары, 60 километров от этого хутора, она пешком туда, бедолага, ходила, покупала стакан проса, или стакан соли, соль же была, как говорится, на вес золота. Кукуруза у нас была, всё-таки поля засевали, и мы колосочки ходили собирать, маленькие были, а уже ходили работать, свою картошку сажали. Кукурузу крутили на ручной мельничке, варили кукурузную кашу. Мама где-то муку ходила доставала, очень дорого всё это, конечно, было. Русская печь у нас в хате была, мы там и спали, и ели, а бабушка  пекла какие-то лепёшки, что-то типа хлеба. Всё-таки там можно было жить, не то, что в Ейске – там вообще что мы только не ели, и лебеду, и траву всякую, мешок овса был, причём маминой сестры, и мы этот овёс весь съели, тётя Нюся приехала – ругается, а что делать, если дети голодные?

Мой отец был политработником, после войны работал в райкоме партии, потом его в горком перевели. Вокруг Новочеркасска мы везде жили – и в Багаевке, и в Грушевке, и в Кадамовке, и в Большом Мишкино, а в 1950-м попали в Новочеркасск, в Октябрьский посёлок, на улицу Горького, сейчас там большой дом стоит, а тогда был финский домик.

— Не осталось ли у вас детских фотографий той поры?

— Ничего не осталось. В Кадамовке мы жили в полуземлянке, и рядом, помню, клуб был, мы сидели смотрели фильм, прибегает дежурный по этому клубу и кричит отцу – «Данил Сергеевич, вас обокрали!». А чего там было красть? – Тогда ж ни мебели, ничего у нас не было, только два чемодана, их и унесли. Может, там и фотографии были. Только одна маленькая фотография у меня и осталась – мы с мамой ещё до войны…

История Жанны Даниловны Никитиной,

записана Ириной Городецкой