13 февраля — День освобождения Новочеркасска от немецко-фашистских захватчиков

Сегодня мы продолжаем публиковать воспоминания военных лет Ю.Б. Петрова (начало — см. «ЧЛ» №№ 4 и 6)

Выйдя на пенсию, я решил для себя сделать «анализ» своей жизни: чего я стою, что совершил выдающегося и т.д. Одним из вопросов был такой: какой период жизни был самым замечательным, интересным и в какой-то степени счастливым? Как ни парадоксально — это детские (не юношеские) годы, годы войны.
Война принесла кроме несчастья настоящую «свободу», свободу распоряжаться своим временем, свободу от опеки и контроля, свободу (не совсем осознанно) распоряжаться своей жизнью, свободу добывания себе пропитания. И все это в условиях детской впечатлительности, максимализма, быстрой смены событий, массы новых (пусть порой страшных) впечатлений! Мы знакомились с настоящим оружием, общались со сверстниками, боролись за свое утверждение в обществе, живущем по своим законам, что часто было связано с риском для жизни. Мы встречали героев и подлецов, настоящих людей и «авторитетов».
События военных лет наиболее ярко проявляют личность: «Кто есть кто». Из десяти моих друзей человек один погиб во время боевых действий, двое отравились абрикосовыми косточками, двое остались калеками при обращении со взрывчатыми веществами, трое неоднократно судимы (двое вернулись к нормальной жизни, один погиб в заключении), двое закончили высшие учебные заведения, один из них защитил кандидатскую диссертацию. Вот результат «счастливого» военного детства.
Война для меня не была чем-то неожиданным, имеющим резкие границы. Отец (комсомолец 20-х годов) часто рассказывал о своем детстве, которые прошли в революцию и гражданскую войну. Действительная служба, школа милиции, оперативная работа (шахтинское дело, кубанский саботаж и т.д.), КУКС (курсы усовершенствования командного состава), после их окончания — направление к западным границам (под Белую Калитву). Это был 40-й год. В доме всегда полно было разговоров, в т.ч. о войне с финнами, Испании (брат был там танкистом), о Хасане. Появление отца всегда привносило много нового — шашка, пистолет, противогаз и масса других не менее ценных вещей — гильзы, трофеи т.д. Но особенно я ценил его рассказы, которые готов был слушать бесконечно, даже об одном и том же.
Особенно отец хвалил нашу кавалерию (казаков), артиллерию («плевательницы» на платформах), танки КВ, ИС («Клим Ворошилов», «Иосиф Сталин») и самолеты, которых было большое число. И, конечно же, наших бойцов, имена которых знала вся страна: пограничник Карацупа, летчик Чкалов и т.д.
С первых же дней войны, к сожалению, большинство техники себя не оправдало.
Известие о войне мы восприняли, как и весь народ. Люди как-то изменились. Разговоры стали другими: «А где он? Жив? — Жив. Если бы убили, ты по аттестату бы не получала. А вот на Петра Степановича пришла похоронка». Все кидались в дом Петра Степановича, за квартал голосили бабы, охали, вздыхали. Пацаны вели себя по-особому: «Мой отец самый сильный! Он всех немцев побьет!» «А почему твой отец самый сильный? Потому что командир, ему Буденный призы давал за джигитовку, а во дворе он один двухпудовой гирей крестился, ставил ее «на попа», а на велосипеде ездил, стоя на руках» и т.д. Каждый вспоминал об отце только хорошее. Некоторые (опустив голову), виновато говорили: «Зато моя мама самая красивая»… «А моя мама пойдет на фронт медсестрой!» А Витька Фролов, подкидыш, поменявший уже две семьи, воспитывался в основном всем двором: последнее время жил у тети Маруси вместе с ее дочерью Люсей. Уже пытавшийся сбежать на фронт, он, герой в наших глазах, говорил: «Я все равно убегу и еще посмотрим, кто больше немцев убьет». И показывал свой «поджигняк» — зависть всех мальчишек.
Его подкинули на Новый год (у нас «гулял» весь двенадцатиквартирный дом). Он некоторое время жил у нас (это был голодный 33-й год — год смерти от голода моей сестры Нади, трех лет, год моего рождения). У матери было много молока, она кормила девочку соседки и этого подкидыша. Отец учился в школе милиции, получал паек, приносил с кухни обмывки от посуды, особенно сметаны. Т.е. мы жили хорошо. Отец перед этим забрал двух сыновей брата Дмитрия, который был «пухлый» и у него умерла от голода жена. И вот «бог послал» вместо Надежды еще мальчика. Вскоре его забрала холостячка тетя Галя, которая ушла на фронт, а его оставила своей сестре, тете Марусе. Но мы оставались как родные. Больше времени он проводил у нас. Все время звал меня сбежать на фронт, но мне было жалко бабушек, братьев.
События менялись очень быстро: уже не надо было бежать за квартал, соболезновать Петру Степановичу, похоронки стали приходить часто к ближайшим соседям. «Охи», «ахи» стали какими-то грубыми, суровыми. Люди больше все переносили молча. Вспомнят два-три хороших эпизода и замолчат.
В один из дней к бабушке Клеопатре заскочил брат Петр (который был в Испании), принес большую «штуку» черного шелка. На вопрос бабушки «Зачем так много?» ответил: «Бабушка, война будет такой, что надо будет много». Поспешил на эшелон, шедший под Москву. Как потом узнали: сгорел в танке. Бабушка бесплатно раздавала черный шелк всем, кто носил траур.
Работа по укреплению города шла очень интенсивно: рыли противотанковые рвы, устанавливали «ежи», оборудовали бойницами тумбы для афиш и погреба старинных домов с ходами сообщения к соседним домам. Такая амбразура была на углу Атаманской и Комитетской, с подземным ходом в детский сад № 5. Во дворах рыли траншеи для укрытия во время бомбежек и артобстрелов. Траншеи располагались в глубине дворов (садов), кварталов.
Предприятия срочно эвакуировались. В один из дней к нам зашел майор по фамилии Бирзон. Очень крупный мужчина под два метра ростом. С автоматом, пистолетом и вещмешком. Он руководил эвакуацией 21-й артбазы, проверял, успела ли эвакуироваться Ф.И. Сердюк — тетя Фаня работала на базе бухгалтером. Она эвакуировалась. Он попросился поспать часа 1,5-2. Меня с ребятами выставили на посты с задачей — при появлении немцев сообщить. Ровно через два часа он ушел. Дальнейшая его судьба неизвестна, а семья Сердюк вернулась.
Мы все прятались в темной кладовке на первом этаже. Из-за темноты и скученности было не так страшно. Жулье пользовалось этим и грабило квартиры, базары, магазины.
В нашем доме жил подручный главаря банды «Макара» — «Червя» — красный партизан, вечный студент. По воровскому закону ограбления у нас не должно было быть: волк никогда не пакостит там, где живет. Эти люди жили по волчьим законам. Но мама все равно между бомбежками ходила в дом. Однажды она заметила, что кто-то сигналит фонариком немецким самолетам. Это оказался Гребенников (настоящая фамилия Прегитцер). Позже он был расстрелян на окраине при отступлении.
Мама сказала, что надо уходить на улицу Декабристов (Александровскую). Там будем все вместе с тетками, братьями.
Бомбоубежище находилось в подвале школы (напротив автомобильного техникума). Старшим был «красный партизан» (такая повязка была у него на рукаве). Вооружен карабином и наганом. При налете он показывал умение владеть оружием: стрелял вверх с колена, стоя. Женщины на него ругались: «Наши сбросят бомбы». «А! Суки! Не дождетесь немцев?!» — такая перепалка продолжалась постоянно.
По Александровской к вокзалу тянулись отдельные подразделения бойцов, возглавляемые в основном (как тогда говорили) младшим командным составом (сержанты, старшины), редко лейтенантиками — их выбивали первыми.
В основном все сочувствовали им, кормили чем могли, особенно поили, т.к. воды в городе не было. Производили маленькие обмены. Особенно в ходу были солдатские обмотки — они использовались женщинами как две пары отличных теплых чулок.
И вот в пять часов утра пронесся слух: «Немцы в городе!». Большинство вышли из убежища, прежде всего все пацаны.
Глазам предстала картина: идет около взвода наших солдат, подтянутые, вооруженные винтовками, во главе — старшина, лет 25-27, видимо, довоенного призыва. Их догоняют немецкие мотоциклы с установленными на «люльках» пулеметами. Следом бронемашины, танкетки.
Предлагают нашим сложить оружие. Никто не сдает. Подходят немцы с автоматами.
Бьют некоторых солдат, начинают отбирать их винтовки и бросать в одну кучу, а старшина не отдает. И начал бороться с немцем! Женщины заголосили: «Сынок, отдай, ради Бога! Отдай, убьют! Дурачок, что ты делаешь? Вспомни мать!» Немец вырывает винтовку, берет за ствол, бьет им по дереву. Звучит команда расходиться. Все стали разбегаться по дворам, а старшина огрызается и не уходит. Только после уговоров женщин и когда немец ударил его сапогом под зад, он медленно пошел в сторону вокзала. Панического бегства солдат не было.
Но нельзя не упомянуть о «красном партизане». Он с тем же карабином, только повязка другая — «Полиция» и лексикон: «А, офицерские жены!» и т.д. лез, как говорят, без мыла к немцам, особенно если проводили какое-либо «мероприятие» с населением. Вскоре его убили. Ходила молва, что «нечаянно» это сделал австриец Вилли, несший караульную службу. Почему застрелили? «Если он предал своих, то нас (немцев) предаст в любое время». Вилли подержали под домашним арестом и отправили под Сталинград. Я отвозил его вещи на санках на вокзал. Его провожали двое: повар и солдат. Из разговора я понял, что они являются членами чуть ли не компартии: «Ротфронт! Гитлер капут» и т.д. Мне они дали, не считая, пачку марок, штук двадцать плиток шоколада и килограмма два апельсинов. Я, конечно, все разделил с друзьями.

(Продолжение следует).