(Окончание. Начало в «ЧЛ» №№ 18, 19, 20 от 07.05.09г., 14.05.09г., 21.05.2009г.).

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ Д.Г.РЕПНИКОВА

В 1940 году я учился на последнем курсе Шахтинской фельдшерско–акушерской школы. В конце октября меня вызвали в горвоенкомат и предупредили, что скоро мне предстоит отправиться в армию. Дескать, уже набирается команда, со дня на день жди вызова с кружкой и ложкой. И этот день настал. В «телятнике» (вагон, предназначенный для перевозки скота, но оборудованный нарами и «буржуйкой», благодаря чему назывался теплушкой. – В.Р.) нашу команду доставили в Батайск. Там нас осмотрели, постригли, помыли, накормили и, в тот же день снова погрузили в «телятник» и повезли в неизвестность. По пути к нашему эшелону прицепляли всё новые теплушки с будущими воинами. В пути мы питались сухим пайком и только в Белгороде сводили нас в какую-то гарнизонную столовую. Поели и снова по вагонам. Едем дальше. Спрашивать, куда нас везут, было бесполезно. Даже старший нашего вагона шахтер Ваня Зайцев знал не больше нас.
Едем долго. Вот уже и бывшая заграница – город Гродно. В Даугавпилсе (Двинске), оставив несколько вагонов, покатили дальше. На стации Каунас–пассажирская нас высадили и, в грузовиках с высокими бортами (чтобы не пугать прохожих неприглядным видом новобранцев страны социализма), развезли по воинским частям. Я оказался в 270-м гаубичном полку, а там меня, как почти готового фельдшера, хотели определить медбратом в санчасть. Моё прошение о направлении меня в военно-медицинское училище было отклонено (выходец из кулаков, родным дядей занимается НКВД) и, чтобы я больше не возникал, направили в разведдивизион, где меня должны были научить уму-разуму. Командир дивизиона майор Титов не очень обрадовался такому пополнению («Медиков мне еще не хватало»!) и отправил меня в топографическую батарею к лейтенанту Самойлову. Так я оказался в среде артиллерийской интеллигенции, как величал этот дивизион начальник МТО полка майор Акопян. За зиму нас обучили премудростям военной топографии, а также приёмам работы с геодезическими инструментами. В марте 1941 года наш взвод откомандировали в Ригу на топографические работы на аэродроме Румбула. Это была хорошая практика. В конце апреля мы вернулись в Каунас. 1-го мая машина с нашим взводом проехала мимо праздничной трибуны и, не останавливаясь, покатила за город и дальше. Спрашиваем: «Куда едем?». Ответ: «Куда приказано».
Вскоре выяснилось, что приказано нам сделать разбивку летнего лагеря полка у станции Козла Руда, что в пятидесяти километрах от границы с Восточной Пруссией. Днем было жарко, а ночью пошёл снег и сильно похолодало. А мы в гимнастёрках! Мокрые всю ночь просидели вокруг костра. Днём из Каунаса нам привезли шинели, палатку и сухой паёк. После окончания работ в лагере, нас командировали на границу, в укрепрайон Вилкавишкис. Там надо было пройти теодолитным ходом по всем капонирам двух артполков. Никаких огневых средств там не было. И у нас — только теодолиты с треногами. По Международной конвенции на границе с оружием тогда могли быть только пограничники.
В субботу 21 июня мы замкнули теодолитный ход и решили ночью обработать полученный материал, чтобы в воскресенье получить обещанный отпуск в город Вилкавишкис. Работали часов до трёх. И когда начали укладываться спать, сенной сарай, в котором мы располагались, стал содрогаться от взрывов и гула самолётов, идущих со стороны Восточной Пруссии. Так для нас началась война.
Когда мы явились в расположение полка, там, кроме комбата, уже никого не было. Зато в кухне обнаружили завтрак, приготовленный на весь полк. Ешь – не хочу! И, действительно, аппетит у всех пропал и к еде никто не притронулся. Мысль одна – надо спасаться. Мы без оружия (на всех один пистолет комбата), а немцы уже на окраине города. Побежали к оружейным складам, но заведующий-старшина, без распоряжения его начальства наотрез отказался выдавать нам винтовки. Только под дулом комбатовского пистолета разрешил взять по винтовке и по десять патронов. Винтовки оказались обильно смазанными солидолом и без ремней. «Вооружившись» таким образом, мы влились в пёструю толпу отступающих красноармейцев и командиров всех родов войск. Жара неимоверная, а я нагружен как ишак: на спине теодолит (около 20-ти кг), на груди ранец, через плечо скатка шинели, и в руке винтовка без ремня.
Утром показался Каунас, окутанный чёрным дымом. Горело нефтехранилище. А мне крупно повезло – я наткнулся на группу топографистов нашего батальона. Вот-то радость! И они обрадовались – Митька нашёлся! Я сбросил свой груз в кузов машины и, повеселевший, налегке, двинул дальше. Но радость оказалась не долгой. При очередном налете фашистских стервятников, одна из бомб попала в машину с моим имуществом и от него осталась только тренога теодолита. Входим в Каунас. Командир дивизиона майор Тутов приказывает мне и Назаренко вывезти из города семьи офицеров дивизиона. Для этого нам выделили грузовую машину ГАЗ-АА. С трудом поместили в кузов четыре семьи с их скарбом, а сами устроились на подножках. За городом у машины от перегрузки лопнул скат. Мы не могли больше задерживаться, поэтому, оставив наших беженцев, пошли дальше пешком.
Вот и вторая ночь войны. Подошли к переправе через реку Швянтой. У этой переправы погиб почти весь дивизион капитана Осокина. Оставшимся в живых приказано было любым способом переправляться на другой берег и сосредотачиваться в лесу. Речка была не широкая, но далеко не всем удалось преодолеть её. Немецкие истребители на бреющем полете обстреливали плывущих и многих отправили на дно. И лес оказался не надёжным укрытием. Утром туда ворвались немцы и рассеяли уцелевших после переправы. Снова паника. Я теряю свое подразделение и ночью бреду перелесками вдоль шоссе. Утром в скопище беженцев встретил бойца Сашку Озерова из нашей батареи, правда, не нашего взвода. Но это не важно. Оба очень обрадовались – вдвоём лучше, чем одному. Ночью наткнулись на разбитый грузовик с армейской амуницией. Частично обновили свой гардероб – я сменил изорванные брюки, а он — истлевшую от пота гимнастёрку. Потом вышли на шоссе и удачно впрыгнули на лафет пушки, которую тащил трактор «Ворошиловец». Когда рассвело, нас вытряхнули из-под брезента и подсказали, где может быть наш полк: «Ищите в лесу севернее Полоцка». С пушкарями мы оторвались от немцев километров на тридцать. Стало спокойней идти. В кюветах находили банки сгущёнки, консервов, сухари. На пароме вместе с цыганами переправились через Десну (это уже Белоруссия) и целый день рыскали по лесу. Ничего не найдя, вышли к Полоцку. На окраине города набрели на полевую кухню, подкрепились. Ночь провели на цветочной клумбе, где нас подобрал патруль и доставил в штаб какой-то дивизии, оттуда нас отправили в разные роты этой части.
Как-то совершенно случайно я встретил грузовик с бортовым номером нашего полка. Оказалось, что лейтенант Цейтлин приехал в город за продуктами, т.к. полк действительно расположился в лесу, но не там, где мы его искали. Так я возвратился в свой артполк, в котором бойцов осталось чуть больше дивизиона. Полк размещался у дороги, по которой непрерывным потоком шли отступающие войска вперемешку с беженцами. Жуткая картина! Пошагали и мы на восток. Продвигались в основном ночью, а днём спасались от бомбёжек в лесу. Так добрались до Новгорода. Там погрузились в эшелон и на Валдай. Под Валдаем в лесу у деревни Едрово стали на формирование. Нам выдали новое обмундирование и, как следует, вооружили. Дивизион получил новые спецмашины, геодезические инструменты и необходимые принадлежности. Вскоре наш полк влился в состав армии под командованием маршала Кулика, которой предстояло задержать немцев, рвущихся к Ленинграду. Развернулись в районе Парфино.
И сразу оказались в полосе активно действующей немецкой авиации. Передний край нашей обороны не выдержал массированной бомбёжки и начал отступать. Пришлось и нам сматываться. И опять паника, неразбериха… А тут речушки, болотца – техника застревает, но медлить нельзя. Всяк спасается, как может. Ночью я опять оказываюсь один в кузове машины, застрявшей на середине речки Ловать. Водитель и сидевший в кабине лейтенант вернулись на берег разведать, что там и как, и сгинули. Побрёл и я в ту сторону. Надвигалась гроза. Выбравшись на дорогу увидел скопление различной техники у наплавного моста. Хожу, всматриваюсь. И, о, радость! В свете молнии вижу нашу звукометрическую спецмашину. Под ней я укрылся от ливня, но вскоре поступил приказ: приготовиться к обороне. Пришлось под дождём окапываться. Промокнув до нитки мы, человек десять, укрылись в каком-то дырявом сарае. До утра нас никто не беспокоил, а ночная тревога, оказывается, была связана с тем, что мимо нас проезжал маршал Кулик со свитой и мы должны были продемонстрировать нашу боеготовность.
Отступление продолжалось до глубокой осени. И ни дня покоя от немецкой авиации. Неоднократно за это время я попадал в положение, когда под огнём «Ягуаров», невозможно было ни подняться, ни перебежать, и было очень мало шансов остаться живым. Но пули меня миновали, а вот осколок бомбы резанул по ноге выше колена. Тут мне пригодились навыки недоучившегося фельдшера. Сделал перевязку и даже смог кое-как идти. Недаром говорят, что одна беда не приходит. Вечером того злополучного дня мы оказались в окружении. На этот раз наши артиллеристы оказались на высоте, они подбили несколько танков противника, и мы вырвались из окружения.
Вскоре стало известно, что группировке войск, вверенной маршалу Кулику, ставилась задача окружить и прижать 16-ю немецкую армию к озеру Ильмень и с помощью эстонских и латышских формирований разгромить её. Тем самым воспрепятствовать продвижению немцев на Ленинград. А получилось обратное – наши войска, понеся большие материальные и людские потери, еле вырвались из немецких клещей. Маршал Кулик после этой операции стал майором.
С середины ноября и весь декабрь 1941 года наш полк, в составе других подразделений держал оборону у Вышнего Волочка. Тут в основном велась контрбатарейная борьба.
8 января 1942 года получили приказ прибыть в город Асташков Калининской области. В морозную ночь мы въехали в город. Комбат Левченко послал меня на поиск мест для ночлега. Я пробежал по улице, и так как в окнах домов не было света, стучать не решался. Только в самом её конце заметил свет в окне одного из домов. И, надо же, хозяином дома оказался высокий сухощавый старик по фамилии Репников! Впервые в жизни встретил однофамильца. У него мы и переночевали.
Утром, попрощавшись с гостеприимным Репниковым, двинули дальше, т. е. ближе к передовой, и в этот же день пришлось (наконец-то!) идти в наступление. Кстати, наш дивизион к этому времени стал разведывательным и получил новый номер (830-й), а 37-я армия стала называться 4-й ударной. Наступать было не просто, т. к. дороги замело снегом и мороз приличный, а мы в сапогах и шинельках, подбитых ветром.
В первых числах февраля наши войска вышли к городу Велиж Смоленской, а мы с ходу ворвались в город Торопец. Немцы не успели вывезти содержимое продовольственного склада и мы хорошо «отоварились». Я заполнил свой вещмешок сгущёнкой, сливочным маслом, галетами и сигаретами. А ещё шоколадом и не каким-нибудь, а бельгийским! Когда после нас туда рванули звукометристы, там уже стояли часовые. Не зря говорят: кто смел, тот два съел.
В окрестностях Велижа все топографические пирамиды оказались или подорванными, или спиленными и всё было покрыто глубоким снегом. Восстанавливать триангуляционную сеть для себя и для дивизионной артиллерии пришлось по каталогу координат. И вообще работы прибавилось, т.к. приходилось обслуживать наблюдательные пункты двух полков тяжёлой артиллерии да ещё посты звукометристов.
Летом 1943 года я оказался в штабе 830 разведдивизиона. В мои обязанности теперь входило следующее: огневые точки, которые засекали звукометристы, нужно было наносить на карты (каждая батарея противника имела свой номер) и составлять каталог координат целей. Эти данные отсылались в полки, в полосе которых находились засечённые нами батареи тяжёлой артиллерии противника. Их потом вполне успешно «доставали» наши 152-х миллиметровые орудия на расстоянии до 17-ти километров. Подтверждение этому мы находили, осматривая освобождённую от немцев местность.
В сентябре меня откомандировали в штаб 92-го стрелкового корпуса 43 армии (командующий артиллерией полковник И.В.Данилин), где и прослужил до конца войны.
В канун третьей годовщины вторжения немецко-фашистских войск на территорию СССР, началась операция «Багратион». 43-я армия, в состав корой входил 92-й стрелковый корпус, наступала на Витебск и 22-го июня вышибла из него немцев. Город, как после чумы – ни людей, ни животных. Жутковатая картина.
В воздухе теперь господствовала наша авиация. По дороге на Бешенковичи всё было завалено разбомблённой немецкой техникой и трупами солдат в грязно-зелёной форме.
В конце июля 1944 года наш корпус вступил в пределы Литвы. И в это время меня откомандировали в распоряжение начальника разведотдела 1-го Прибалтийского фронта.
В феврале 1945 года войска нашего фронта пересекли границу Восточной Пруссии. Это было немного севернее тех мест, откуда мне пришлось драпать летом 1941-го. Артиллерийское управление расквартировалось в городке Попендорф. Там, кстати, я мог остаться навсегда. Дело в том, что однажды около хибары, где обитали топографы, разорвался тяжёлый снаряд и меня крепко придавило. Пару недель пришлось поваляться в лазарете. Потом пришлось догонять свой разведотдел. Он к тому времени уже находился в 12-ти километрах от Кёнигсберга. Там шла подготовка к штурму города. За сутки до штурма командующий фронтом предложил начальнику гарнизона вывести из города гражданское население. Однако, никто город не покинул.
6-го апреля на город обрушились бомбы и снаряды. Были задействованы две воздушные армии и артиллерия двух фронтов. Город-крепость сотрясался от взрывов. Город горел. Там был сущий ад. 10-го Кёнигсберг был взят, а на другой день, по делам службы, мне с сослуживцами пришлось побывать в нём. С большим трудом пробирались мы по заваленным улицам, по сторонам которых ещё продолжали гореть здания. В полуразрушенном костёле мы случайно наткнулись на чудом сохранившуюся плиту, прикрывавшую могилу философа Канта.
Так для меня, старшего сержанта артиллерии, закончилась война.

P.S. В Риге Дмитрий Герасимович женился и прожил там до конца своих дней. После получения Латвией независимости ветеран войны и труда, имевший немало наград, стал «оккупантом» и «негражданином», — негром — как горько шутил брат. Он скончался в 1999 году.