Ответить на вопрос, сколько в России истинно верующих, не может никто, разве что Господь: заглянуть в душу — проблема. Оказывается, нет таких высот, которые не смогла бы взять наша статистика. Более того, очередной опрос утверждает, что в современной России уже больше пятидесяти процентов граждан твердо уверовали в Бога. Правда, тут же приводятся данные, что те же самые люди верят в домовых, магию и черных кошек, что несколько снижает впечатление, но все-таки, как говорят на валютном рынке, перейден важный психологический рубеж, что для атеистической в прошлом страны показатель немалый.
<…>

Почему же вера и церковь не синонимы? Вопрос старый — им мучился еще Лев Толстой, да и относится он, естественно, ко всем конфессиям. Просто РПЦ нам ближе, а, главное, многие православные пугающе не замечают, что на дворе уже XXI век и живут они все-таки, согласно Конституции, в светском государстве.
<…> Как говорится, к церкви есть вопросы. Разные. Объединяет их лишь одно — все они церковный авторитет не укрепляют. Об отношениях церкви и власти говорить не буду. Эта сложная и обширная тема, заслуживает особого внимания. Но о внутрицерковной политике все-таки скажу. Причем, отнюдь не о Ватикане. Хватает и своих проблем. Не знаю, как в Московском Патриархате, но лично мне стыдно смотреть, как на Украине православная паства на кулаках выясняет между собой отношения по поводу того, на каком языке, русском или украинском, следует вести службу. Неужели не понятно, что Господь — полиглот, а имущественные споры его не волнуют? Если я правильно помню Евангелие, то там говорится о необходимости делиться, а не о том, как отбирать? Нельзя призывать к миру других, пока сам его не обрел.
<…> Лично мне претит, например, привычное в православии выражение — «раб божий». Так и хочется спросить, это, простите, из какого века? И разве нет тут противоречия с «Отче наш»? Как можно находиться в рабстве у своего отца? Не случайно, едва ли не у большинства «воцерковленных», страх возмездия за грехи явно доминирует над любовью к Господу. Хотя, если говорить всерьез о евангельской этике, то лучше всего ее выразил Блаженный Августин, заметивший: «Люби Бога, и делай, что хочешь». Имея, естественно, в виду то, что, если ты воистину любишь Господа, то просто не способен на дурное.
Или, как можно наказывать верующего молитвой: вам сто раз прочесть «Аве, Мария», вам пятьдесят «Отче наш»? Таинство личного общения с Богом ставится на конвейер, превращаясь в фарс. Хотя ни шишка на лбу, ни в кровь избитая хлыстом спина, ни колит с гастритом Господу не нужны. Не привлекает к храму и весьма распространенная среди «воцерковленных» фраза: «не согрешишь – не покаешься». «Новый русский», что, покаявшись, выходит от духовника, чтобы снова отобрать у ближнего самое необходимое, чище от посещения храма не становится, какую бы толстую свечку он не поставил перед иконой и какие бы деньги не бросил в церковную казну. Не понятно, наконец, почему столь часто на православном храме висит амбарный замок: желание помолиться и исповедоваться приходит к человеку не по расписанию. Католики, кстати, это давно уже поняли, там храм открыт постоянно.
И последнее. Для каждой религии едва ли не самым важным является вопрос о святости. Между тем, меняются века, меняется и человеческая мораль. Вчера порядочный человек готов был отдать жизнь за свою честь, но при этом спокойно взирал, как жгут на костре Джордано Бруно. Сегодня о чести думают немногие, зато все озабочены правами человека. Не пришло ли и РПЦ время дотронуться до «неприкасаемого». И здесь католическая церковь оказалась гибче. Испанец Хосе Мария Эсгрива – основоположник консервативного течения «Opus Dei” (Дело Божье), даже он посчитал, что путь к святости проходит сегодня уже не через монастырь. Попробуйте, говорил он, стать честным бизнесменом, адвокатом, журналистом. Сохранить здесь чистоту – намного тяжелее, чем сидеть, спрятавшись от мира, в монастырских стенах. Даже если и не получится, добавлял он, сама попытка уже сделает этот мир хоть немного пристойнее. Учитывая ситуацию с нравственностью в нынешней России, я бы над советом испанца, по крайней мере, задумался.