Публикуемые нами воспоминания оставил НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ ЧЕРНОВ (1921-2001). Мы взяли из них период его учебы в Кривянской школе-семилетке и в Новочеркасской средней школе № 5, который пришелся на 30-е годы минувшего ХХ века.

Осенью 1933 года мне, окончившему уже 4 класса и пережившему страшный голод, предстояло учиться в школе-семилетке. Из трех имевшихся в станице Кривянской начальных школ едва набрали учеников для единственного пятого класса. Нам предстояла встреча не только с новой обстановкой, но и с новыми учителями. Однако наш учитель математики болел туберкулезом и вскоре умер. На похороны мы ходили всей школой. Гроб везли на телеге — из теперешней городской инфекционной больницы на единственное тогда городское кладбище. Мы прошли пешком километров 25. Ох, и болели же потом ноги… В том году они болели у меня почти постоянно: то ли от резиновых калош (иной обуви у меня не было, а купить ее было не за что), то ли от голода и упадка сил.
В 1933-1934 учебном году впервые вводились стабильные учебники, одинаковые для всех территорий Союза ССР. До этого же момента типографии Сев. Кав. края (Северо-Кавказского края) каждый год печатали новые учебники. В них можно было встретить, например, и такое. Под портретом Карла Маркса — подпись: «Сорока знает, где она гнездо свила: Карла — Варла — Марла».
Учебников не хватало, и их выдавали на группу в 5-6 человек. Меня включили в группу переростков Кочаровых (два брата) и Страданченковых (два двоюродных брата и два их однофамильца). Обычно я читал учебник, а они в это время делились впечатлениями о происшествиях вчерашнего вечера: кто какую девчонку провожал, кто кому «врезал». Я рассказал маме о царящей в нашей группе атмосфере. Она спросила: «А у Борьки Кутырёва учебник есть?». И посоветовала ходить учить уроки к нему. С тех пор мы с Борькой были неразлучны не только в школе, но и дома.
Обычно я приходил к Борьке и спрашивал: «Уроки сразу делать будем?». «Нет, — отвечал он мне. — Сперва сходим на Кривчик под дядин Сёмин яр и покатаемся. Бери коньки». Дело в том, что коньки мальчишек всего этого края хранились в Борькином чулане. Накатавшись вволю, мы шли к Борьке греться. Затем следовало предложение одного из нас идти в красный уголок МТС слушать радио и играть в шашки. Возвратившись вновь к Борьке, но уже без компании, мы принимались за рисование. Урокам же мы уделяли всего час-полтора — не больше. И при этом слыли неплохими учениками! А сколько же времени в таком случае тратили на уроки другие наши одноклассники?
Закончился 1933-1934 учебный год. Все кривянские колхозы (к этому времени колхоз-гигант имени Ленина уже разделили, и в станице стало 3 колхоза: овощеводческие «Имени Ленина» и «Имени Политотдела» и зерноводческий «Имени 2-й Пятилетки») организовали пионерские лагеря.
На полевом стане колхоза имени Ленина — во флигеле, перетащенном в степь под «Первую гору» на границе с заплавскими землями — оборудовали «спальный корпус», соорудив в домике нары и разместив там 25 мальчишек и девчонок. Вожатыми стали воспитывавшиеся в детдоме девушки, которым надо было уже начинать самостоятельную жизнь. Днем все мы собирали в поле колоски (таким образом в те годы боролись с потерями урожая), а по вечерам располагались вокруг нашей вожатой Али и слушали ее бесчисленные сказки. (Ох, сколько же она их знала!) Питались мы неизменным пшенным супом из котла колхозной бригады и после страшного голода были вполне этим довольны.
В этот период в Ростове проходил краевой пионерский слет «дозорных урожая», на который я и был делегирован — один из всей станицы. Три дня слета пролетели для меня как одно мгновение: я будто в сказке побывал! Всех нас одели в выданные нам синие трусы и белые матроски, разместили в гостинице «Дон» (она находилась возле ростовского центрального рынка, но во время войны была разрушена: теперь на ее месте — экипаж училища им. Седова). Кормили нас в какой-то огромной столовой, а торжественная часть проходила в одном из клубов либо домов культуры.
Мне запомнилось, что справа и слева от сцены висели тексты песен «Взвейтесь кострами синие ночи» и «Легко на сердце от песни веселой». Мы хором разучивали их и пели. Помимо этого, нас водили на экскурсию по городу и в цирк-шапито. Затем нас катали на пароходе по Дону и демонстрировали посадку на воду и взлет с нее самолета-амфибии авиаконструктора Шаврова (Ша-2), прыжки глиссера через натянутый поперек Дона канат, показательные выступления спортсменов-воднолыжников. Большое впечатление произвела на меня демонстрация работы противопожарного судна, которое, борясь с очагом возгорания, мощными струями из установленных на его палубе водяных пушек в щепы разнесло стоявший на берегу Дона старый дровяной склад.
Под вечер на ростовском пляже спортсмены демонстрировали нам прыжки в воду с вышки, а вечером для нас был устроен грандиозный (как нам тогда казалось) фейерверк. Все это для нас, сельских мальчишек и девчонок, было настолько необычно и увлекательно, что сравнимо разве что с открытием европейцами Америки. А на прощание всем нам были подарены плакаты «Береги урожай», библиотечки (небольшие подборки литературы) и, почему-то, противогазы.
Когда я возвратился в лагерь и вышел на сбор колосков, то увидел сооруженную на кургане вышку — точь в точь такую, как на подаренном мне плакате. Вот мы и стали дежурить на ней, охраняя колхозные хлеба от возгораний и расхищений. А рядом с вышкой росли кусты тёрна, который уже поспевал. Об этом я и сообщил матери в ближайшее воскресенье (в выходные дни нас отпускали в станицу на побывку). По дороге домой наши ребята лакомились молодым горохом, который мне в то время почему-то был противен. Кроме полей гороха, нам встречались также поля, засеянные хлопком и коксагызом (в план посевов колхозам нашей климатической зоны включали и такие вот экзотические культуры, но «фокус» не удался — практика показала, что им у нас «не климат»).
Из станицы я возвратился вместе с матерью, которая, не заходя в лагерь, сразу же направилась рвать тёрн. Ее-то и заметили с вышки наши дозорные: они подняли тревогу, и мать была «арестована». Так моя мать стала первым и последним «нарушителем», задержанным нашим отрядом за все время его пребывания в лагере.
Посещения станицы в выходные дни были для нас как долгожданными, так и крайне нежелательными одновременно. Дело в том, что в степи, вдали от займища (пойменных земель), комаров было сравнительно мало. А когда мы приходили в станицу, то там их была уйма, так как разливы Дона в то время были ежегодными. Поэтому, как только мы попадали в станицу, то сразу же подвергались нападению полчищ комаров. Искусают тебя комары, и ты заболеешь малярией. А возвратишься в лагерь, попьешь дня три хинин, и ты здоров. Поэтому у нашей вожатой постоянно имелись бутылочка хинина и полбутылочки йода. Но йод потребовался лишь тогда, когда перед уходом из лагеря домой мы решили прокатиться с горы на запашнике (род плуга) и рычагом для опускания лемехов двоим ребятам поранило пальцы.
Наша вожатая, которую мы считали уже взрослой, ударилась в слезы. Дело в том, что по пути в станицу мы должны были в двух других лагерях выступать с показом «пирамид», которые она готовила с нами около месяца. Вот вожатая и испугалась, что ребята, получившие травмы, не смогут держать на себе других. Но пострадавшие, чувствуя свою вину, вытерпели боль, и демонстрация пирамид состоялась. Позднее, когда Аля стала работать в нашей школе старшей пионервожатой, ее «пирамиды» были неотъемлемой частью школьных и родительских собраний, демонстрировались они и в станичном клубе. Ведь в те годы широко велась агитационно-массовая работа по пропаганде планов и достижений первых пятилеток.
После окончания 6-го класса я вновь побывал на пионерском слете в Ростове. В этот раз в качестве подарка я получил и привез домой ящик с набором материалов для постройки простейших авиамоделей. Из этих материалов я делал не только планеры, но и резиномоторные модели. Ведь в то время среди молодежи был популярен лозунг «От модели — к планеру, с планера — на самолет», который для многих стал путеводным. Однако резиномоторы мне вскоре изготавливать стало не из чего, так как бабушка всю мою резину использовала для… трусов всех членов нашей семьи.
При возвращении из Ростова я сидел у разбитого окна, меня просквозило и я заболел воспалением легких. В бреду мне мерещились надвигавшиеся на меня колонны пионеров, и мне становилось трудно дышать. Я начинал твердить «уходите, уходите», и пионерские колонны удалялись, после чего мне становилось легче. Выздоровев, я месяц провел в нашем степном лагере. А после лагеря, до начала занятий в школе, опять ловил сазанчиков и другую мелочь, а также раков. Но уже не руками, а бреденьком либо сапеткой (подобие корзины без дна). С соседом Алёшкой мы чувствовали себя уже взрослыми и ходили на займищную Кадамовку, на озеро Дриганово, на Аксай и на ерик Караичный (теперь он скрыт прудами Рыбхоза).
В шестом классе к нам пришел Колька Кипятков — сын начальника политотдела МТС, ленинградца-двадцатипятитысячника. Он и предложил нам взять шефство над колхозными жеребятами. Мы ходили в конюшню чистить и кормить их. А перед весной в город приехал Семён Михайлович Будённый — инспектор кавалерии РККА (Рабоче-Крестьянской Красной армии). В КККУКС (Краснозаменных кавалерийских курсах усовершенствования командного состава) собрали конюхов Новочеркасского района, в который тогда входила Багаевка и задонские хутора. Попали на этот сбор и мы — трое ребят. Там-то и была сделана групповая фотография, которая в увеличенном виде висела в кабинете редактора газеты «Знамя коммуны». Ведь до того, как стать новочеркасской городской газетой, «Знамя коммуны» была газетой районной. А на снимке, позади сидящего на стуле Будённого, стоял девятнадцатилетний секретарь этой газеты — ныне известный не только донской, но и российский писатель Анатолий Вениаминович Калинин.
В шестом классе математику, физику, черчение и рисование у нас вел Александр Яковлевич Коробов — выпускник мелиоративного института. Скромный, застенчивый, слегка заикающийся, он был предметом обожания и насмешек одновременно. Обожали его за знания, умение заинтересовать учеников своим предметом и доходчиво все объяснить на собственноручно изготовленных пособиях. Посмеивались же над его застенчивостью и заиканием.
Я рисовал с детства. Заметив мои способности к рисованию, Александр Яковлевич объяснил мне правила построения рисунка, перспективы, показал технику работы акварелью и несколько вариантов оформительских шрифтов, научил писать чертежным шрифтом. Вначале все это было мне в радость, а затем стало моим горем: я всю жизнь, пока учился, служил в армии и работал, на общественных началах писал лозунги, рисовал плакаты и оформлял стенгазеты. Все учились, а я неделями писал лозунги в школу, в колхозы, в клуб, в сельсовет и даже в сельпо. Однажды продавец из местного ГУМа пообещал мне за 5 лозунгов заплатить 25 рублей, а дал лишь 10. Как мне было обидно… Кого надул-то? Мальца!
В седьмом классе меня стали приглашать в библиотеку на репетиции драмкружка — читать текст пьесы, а затем суфлировать. Однажды осенью я в кромешной тьме возвращался домой и, держась поближе к заборам, где земля была потверже, отошедшей от забора доской чуть не выбил себе глаз. Тогда же, в седьмом классе, я впервые увидел пятиклассницу Нину Слепкову — дочь папиного учителя Ивана Алексеевича. Сейчас она моя жена. А тогда нам приходилось ходить через их класс, и теперь она утверждает, что я всегда куда-то спешил и бегал вприпрыжку.
В нашем седьмом классе учились лишь 13 человек. Из них 8 выпустили, а 5 оставили на второй год. Борька, у которого отец работал на железной дороге, агитировал меня поступать в железнодорожный техникум. Но я был слишком мал ростом и не мог себя представить железнодорожным мастером. И решил я идти в восьмой класс Новочеркасской городской образцовой средней школы № 5 имени А.С. Бубнова, где директором был горбатенький и хроменький отец Анатолия Калинина — Вениамин Александрович. На лето мой отец определил меня учетчиком в мастерские МТС. При этом не исключалась и летняя рыбалка удочками, так как она была совсем не лишним подспорьем к семейному столу.
Ходить в городскую школу было далековато: 5 километров до города, да 2 — по городу, причем один из этих двух километров — подъем от вокзала до собора. На дорогу я тратил один час и двадцать минут. Иногда случалось так, что когда я добирался до школы, то все ученики уже стояли в строю, готовые к проведению утренней зарядки. Наша учительница — классный руководитель — кричит: «Почему опаздываешь? Мигом в строй!»
Однажды стою я в строю, а кривянские девчата из маминой бригады везут помидоры. У меня вырвалось: «Глядите, наши едут!». «Возьми у них помидоров», — попросил меня кто-то из одноклассников. Я взял с воза несколько помидоров и отдал их однокласснику. А тот положил их в классе на подоконник.
Первый урок по английскому языку вела наша «классная». Увидев лежащие помидоры, она спросила:
— Кто брал с воза эти помидоры?
— Я.
— Зачем?
— Ребята попросили.
— И ты их украл?
— Нет. Мне их дали девушки из нашей бригады.
— Какой такой «вашей» бригады?
Оказывается, классный руководитель даже не предполагала, что я живу не в городе. В другой раз она спрашивала меня:
— Почему твой отец не был на родительском собрании?
— Он сейчас в поле: там подъём зяби.
— Подъём чего?
И только когда после окончания полевых работ мой отец побывал в школе, «классная» узнала, что я — из станицы.
После окончания занятий я выходил из школы в окружении восьмерых девчонок. На проспекте Подтёлкова (ныне — Платова) мы переходили в тень здания полка связи (теперь — училище связи). Солдаты из окон кричали: «Семь девок, один я!». Девчонки отвечали им: «Считать не можете — восемь!».

(Продолжение следует).