(Продолжение. Начало — в «ЧЛ» № 39)

Утро на Бородинском поле — это незабываемо! Выползшее из-за Утицкого леса солнце пронзает своими первыми лучами утренний туман, обувь омывает обильная утренняя роса, в дымке тают церковь Рождества и колокольня села Бородино, которое мы только что минули. «Вот оно, солнце победы!» — воскликнул в свое время Наполеон, увидев восход солнца над Бородинским полем.
На поле мы прибыли первыми. По праву первопроходцев располагаемся вплотную к той части лагеря, где находятся длинный умывальник и прочие «удобства». Здесь же сметан небольшой стожок, сено которого пригодится для подстилки в палатках. Часть его используют прибывшие позднее шахтинские ребята для нужд доставленных ими лошадей.

Высадившийся из «Икаруса» десант донцов начинает оборудовать лагерь. А нам с напарником нужно отправляться в Москву и дальше: на поиск фабрик, производящих сукна, галун и погонную «рогожку» — для знакомства с их продукцией с целью ее последующей закупки. Для этого нам надо пройти на станцию через все поле великой битвы. Но прежде необходимо вернуться к селу Бородино, где расположен мост через речку Колочь, от которого и начинается дорога на станцию.
В автобусе остаются наши рюкзаки с камуфляжем и шерстяными одеялами, а сумки с прочими вещами мы берем с собой и тащимся с ними назад к Бородино. Да, с вещами бодрой экскурсионной прогулки через поле русской славы, видимо, не получится. Поэтому при виде приближающегося к мосту автобуса, идущего в нужном нам направлении, решаем поторопиться, чтобы воспользоваться удобным случаем.
Пересечь поле в автобусе не составляет труда: мелькают памятники за его окнами, избы деревни Семеновское, вновь памятники — и мы у здания станции. Электричка на Москву стоит уже под парами, так что отправляемся в столицу без задержки. За окном поочередно проплывают перроны: Можайск, Кубинка, Голицыно… И вот мы в Кунцево, ассоциирующегося с Ближней дачей сами знаете чьей.
Описание нашего посещения фабрик придется творчески опустить, чтобы не отклоняться от основной темы нашего повествования. Но хотелось бы все же упомянуть о том, что самой дальней точкой нашей поездки была деревня Орудьево в Дмитровском районе Московской области, где ткут «рогожку» для погонов российской армии и других силовых структур. А прежде эта фабричка обеспечивала погонами весь СССР. Вот и обратились к ее руководству белорусские военные с просьбой выткать «рогожку» погонов белорусской армии. При этом рисунок «рогожки» для каждого воинского звания должен был быть свой. Фабрика подготовила их образцы, но поставила белорусским военным условие: настроенные на выпуск такой продукции станки должны работать не менее года! И белорусы отказались от своей затеи: оплатить такое количество «рогожки» для каждого офицерского звания им было не по карману.

Возвращаться на Бородинское поле с напарником пришлось порознь — так было задумано. Электрички до станции «Бородино» с Белорусского вокзала шли нечасто, и я решил сесть в электричку, идущую до Можайска. В этот город электричка пришла уже затемно, и все ехавшие в ней сгрудились в небольшом здании вокзала в ожидании бородинской электрички. Здесь же находились и ребята из Белоруссии, добирающиеся из Москвы домой «на перекладных».

Разговорились. Белорусы интересовались, что это за место такое — Бородино, куда даже электрички маршрута «Москва — Бородино» ходят . Пришлось изложить им часть курса отечественной истории, которую им, видимо, излагали уже не в том объеме, что во времена СССР. Ребята жаловались на трудности своей жизни, и я не удержался, чтобы не сказать им: «Но вы же сами захотели быть самостоятельными, жить отдельно от России». «Лично я — за Союз», — ответил мне один из них. Молчание остальных было, видимо, знаком согласия с ним.
Около полуночи из Москвы прибыла бородинская электричка. Ждавшая ее несколько часов молодежь вошла в вагоны — по несколько человек в каждый. Какие-то четверть часа пути — и мы на месте: поезд дальше не идет. Разрозненные группки «бородинцев», по всему видно, приезжающие сюда ежегодно, бредут по ведущей в чисто поле улице пристанционного поселка. Есть среди них и якобы казачий офицер: без фуражки, в шинели с поднятым воротом и в обнимку с девицей. В московском метро мы уже встречали казачка, навьюченного огромным рюкзаком и спальным мешком. «На Бородино?» — спросили мы. Он подтвердил нашу правоту. А как же эти, которые прибыли налегке, думают коротать ночи, которые уже весьма прохладны? Впрочем, они, видимо, придерживаются принципа «привык не ведать, чем будет завтра пообедать».

Начинает накрапывать мелкий осенний дождик, а поселок уже закончился: в чистом поле от дождя укрыться будет негде. Такая короткая, казалось бы, дорога, которую два дня назад мы преодолели в автобусе минут за десять, теперь стала бесконечно длинной. Уже и сумка с вещами стала тяжеловатой, а мы только подошли к деревне Семеновское: одна проезжая улица да избы вдоль нее с двух сторон. Возле некоторых дворов на лавочках сидят парочки местной молодежи: знают ли они, что любезничают в самом центре некогда шедшей здесь великой битвы?
Начинаю постепенно отставать от ушедшей вперед молодежи: они — налегке, я — с грузом. Уже и Семеновское осталось позади, а сколько еще шагать — не известно. И тут мне повезло! Именно возле меня тормозит «Москвичонок» и из приоткрытого окна именно меня спрашивают: «Не подскажете, как к редуту проехать?». «Подскажу, конечно, — отвечаю я, — но в темноте вы можете проехать съезд с шоссе, так что будет лучше, если возьмете меня с собой проводником». Мне освобождают от вещей местечко на заднем сиденье, и мы мчимся по полю, пронзая осеннюю темень дальним светом фар. Слева проплыло освещенное здание Бородинского музея, и мы въезжаем на мост через Колочь. Теперь — поворот налево, еще один мост через речку Воинку, и мы — на финишной прямой. Завидев слева, вдали от дороги, огонек костра, прошу притормозить, чтобы не проскочить съезд с шоссе на грунтовую дорогу.

Когда дорога отыскана, прошу остановить. «Вам — прямо, к костру; мне — направо», — говорю своим случайным попутчикам, прощаясь с ними. И тут замечаю, что совсем рядом, за кустами, горит еще один костер, вокруг которого толпятся как знакомые, так и незнакомые мне фигуры. Это и есть наш лагерь, весьма разросшийся за время моего отсутствия. На фоне отблесков костра видны силуэты нашего «Икаруса» и «КамАЗа», доставившего из Шахт лошадей, которые фыркают и всхрапывают где-то в темноте.

Сообщаю старшему нашей группы о своем прибытии. Мой напарник давно на месте и уже дремлет в автобусе, дверь которого закрыта: водители тоже спят там и каждому по отдельности открывать не намерены. Дожидаюсь других желающих попасть в автобус, слушая у костра рассказы бывалых «клубников». А они рассказывают, что днем из Риги прибыл автобус с прибалтами, которые из года в год изображают французов: они ведь народ более европейский, чем мы. «Да, скифы мы! Да, азиаты мы!» — приходят на ум строки Блока. И хотя с «раскосыми очами» далеко не все донцы, но встречаются среди них и такие. А уж с «жадными» — сколько угодно.
Прибалты, прибывшие хотя и из ближнего, но все же зарубежья, выложили за проезд через границу некоторые суммы в валюте. Вот уж, действительно: охота пуще неволи! Но на какие только траты не идут фанаты своего хобби. И не только фанаты, но и фанатки. Ведь с мужчинами из Прибалтики прибыли и женщины, изображающие то маркитанок, то милосердных сестер… И некоторые из донцов уже проявили к ним интерес. Кажется, не без взаимности. Жаль только, что «на поле грозной сечи» они будут по разную сторону линии фронта.
Но вот как будто уже и набралась группа желающих попасть в автобус. А те, которые последней возможностью оказаться там не воспользуются, будут ночевать в палатках. Таких тоже набирается немало: всем им — спокойной ночи!
В автобусе темно, как у дяди Тома в хижине: отблески костра почти не пробиваются сквозь шторки окон. Салон сопит, храпит и причмокивает: не понять, кто есть кто, где спит мой напарник. Пробираюсь в конец салона и наощупь отыскиваю там свой вещмешок с одеялом. Затем нахожу свободное кресло и располагаюсь в нем. Завтра — генеральная репетиция генерального сражения. И хотя мне в ней участвовать не придется, поспать хоть немного, даже не в самой удобной позе, будет вовсе не лишним.

А за пределами салона жизнь продолжается: кто-то отправляется к другим кострам с надеждой отыскать там своих знакомых по прошлым баталиям; кто-то, наоборот, возвращается от костров своих знакомых. Ведь люди эти встречаются только здесь, да и то не каждый год: не всем удается выбираться сюда ежегодно. Знакомятся на поле по-разному. Вот, например, такой был случай.
Старший нашей группы в один из прошлых своих приездов выбрался поутру из своей палатки и увидел такую картину: сидит за грубосколоченным обеденным столом пехотинец вермахта и дохлебывает из миски оставшийся в ней суп. Вот так и познакомились. Теперь его знакомый приезжает на Бородино уже с целой группой, изображающей отделение пехоты вермахта с соответствующим вооружением: с карабинами, пистолет-пулеметом, ручным пулеметом. Ведь сюда съезжаются не только те, которые изображают российских воинов 1812 года и их противников, но и «всякой твари по паре»: от воинов древней Руси до солдат Великой Отечественной и, соответственно, их противников — тевтонских рыцарей и пехотинцев вермахта.

Худо ли, бедно ли, но ночь прошла. И вот уж «горит восток зарею новой». Пока наш кашевар собирается что-то сварганить на костре, каждый достает свой «сухпай» и, наскоро перекусив, начинает готовиться к генеральной репетиции униформированного представления. Облачиться в костюмы начала девятнадцатого века, подготовить кремневые пистолеты, подогнать плечевые либо поясные портупеи сабель, чтобы те висели не так, как у артистов кино, а как положено — все это не так-то просто. А обмотать вокруг пояса длиннющий кушак без посторонней помощи — вообще невозможно!

Но вот все приготовления закончены. «Кой-где гарцуют казаки» (на привезенных из Шахт лошадях), «равняясь, строятся полки». Полки эти собирают по принципу «с бору — по сосенке», так что состоят они не более чем из двух шеренг. Перед строем «французов» маячит их генерал: весь в позументах, в треугольной шляпе с плюмажем. Маловато, прямо скажем, французиков набирается… Ну что ж: как говорится, чем богаты — тем и рады.

И грянул бой! Как в лермонтовском «Бородино». Помните? «Французы двинулись как тучи, и все на наш редут». Тут было всё: и «уланы с пестрыми значками», и «драгуны с конскими хвостами», и «забил заряд я в пушку туго».
С зарядами, однако, ухо надо держать востро. Вот, например, в 2002 году ребята-канониры плохо пробанили канал ствола орудия водой с добавлением уксуса, и там остались тлеющие ошметки предыдущего заряда. А когда новый заряд стали прибойником в ствол загонять, он и воспламенился. Произвольный выстрел орудийной прислуге, к счастью, вреда не нанес. Но выброшенный пороховыми газами из ствола прибойник, пролетев метров двести, угодил в одного из участников мероприятия, пробив ему грудную клетку. На всеобщее счастье, жизненно важные органы не были задеты, и парень остался жив: дежурившая на поле бригада реанимационного автомобиля сделала для этого все возможное.

На генеральной репетиции отличился и мой сосед по автобусу, который всю дорогу стрелы для лука готовил. Так вот: во время французского приступа он своей стрелою одному из наступавших прямо в лоб угодил. И хотя стрела была не с наконечником, а с грузиком, ощущения у пораженного ею. «француза» были не из приятных. Из «французского» стана пришли представители разбираться с провинившимся, но в итоге все было улажено мирным путем. Табакерку, как Платову, за меткий выстрел из лука ему никто не вручил, но никто его при этом и не наказал. А это уже немало. Тем более, что после приготовленного полковыми кашеварами обеда все несказанно подобрели и были настроены миролюбиво.
И опять, используя слова Лермонтова, скажем: «Вот смерклось. Были все готовы наутро бой затеять новый». Но тут в «дело под Бородином» вмешалась небесная канцелярия.

(Окончание следует).