Не так давно  я рассказала нашим горожанам об особенностях донской рыбалки. Сегодня мне хочется продолжить эту тему, и не только ее. Дело в том, что мы обнаружили в журнале «Детский отдых» в номере 5 за 1882 год очень интересный материал, касающийся и Тихого Дона и нашего города Новочеркасска. Некто В. Туренин делился воспоминаниями о своих впечатлениях от поездки  в наши края. Судя по тексту, поездка состоялась в 60-х годах ХIХ века, поэтому для наших краеведов представляет огромный интерес описание города Новочеркасска, обычаев и нравов донских казаков того времени. Хотя статья довольно таки большая, мы прочитали ее на одном дыхании — так живо и интересно она написана. Предлагаю и вам, дорогие читатели, окунуться в атмосферу тех далеких дней.

Тому прошло без малого двадцать лет.  Эх, как время быстро пролетело! Тогда я был резвый мальчик по четырнадцатому году, а теперь уже в бороде седые волосы попадаются. Тогда я любил заглядывать в будущее, думать о том, что ожидает меня в жизни, а теперь я с особенным удовольствием оглядываюсь на прошлое, мысленно переношусь назад, как бы перечитывая давно знакомую книгу.

Мой экзамен сошел хорошо, я отвечал о Вильгельме Телле и получил одиннадцать баллов. Радостный оделся я в мундир и отправился домой. Дома ожидало меня совершенно неожиданное известие.

Когда я позвонил и нянюшка открыла мне двери, она сказала, чтобы я шел в кабинет к отцу, где была и мать. Шумно влетел я в комнату и сообщил о результатах экзамена. Отец был очень доволен.

– Ну, Митя, сказал он, — ты сделал мне радость, и я доставлю тебе большое удовольствие. Знаешь, нынешнее лето мы не поедем в Ораниенбаум.

Я посмотрел на него с удивлением, не понимая, в чем же тут радость?

– Да, сказал он, улыбаясь и видя мое смущение, – мы поедем не на дачу, а на Дон, к бабушке в деревню.

Я так и привскочил от восторга.

– На Дон? К бабушке? — переспросил я, не веря собственному счастью.

– Да, к бабушке, – повторила и мать, весело улыбаясь.

У кого не было бабушки? Кто не знает, что это самое любящее, доброе существо? Что нигде детям не живется так хорошо, как под крылышком у бабушки. Но наша бабушка, Марья Дмитриевна, изо всех бабушек была самая лучшая. Мы, дети, видались с нею очень редко. Как сказано, она жила на Дону, а  мы в Петербурге. Мать ездила к ней раз в два года, а отец, занятый службою, на нашей памяти, ни разу не ездил в Степановку (так называлась её деревня). Два раза бабушка приезжала в Петербург и гостила у нас по нескольку месяцев. Что это было за веселое время! Но бабушка постарела, здоровье её пошатнулось, пускаться в такую дальнюю дорогу стало для неё невозможным, и вот отец, желая доставить удовольствие нашей матери, отпросился в отпуск на целое лето и решил со всей семьей провести его в Степановке.

Я выскочил из кабинета точно помешанный, забыл привычку держать себя перед младшим братом и сестрой, как взрослый, и громко хлопая в ладоши, закричал ура. На радостный мой крик выбежали Лёля и Ната, они еще ничего не знали. Лёле было 9 лет, и он готовился осенью поступить в гимназию. Нате или Наташе минул 8–й год; худенькая, с живыми глазенками и быстрыми ухватками, она была всеобщей любимицей.

«В Степановку!” — закричал Лёля. «К бабушке!» — завизжала Наташа, и, обхватив меня тоненькими ручонками, повисла у меня на шее.

Отец и мать, выйдя из кабинета, радовались нашему счастью, начались разговоры о времени отъезда, о том, что нужно взять с собою и чего не нужно, словом пошли приготовления. Решено было выехать на другой день после окончания экзаменов. О, как теперь сердился я на противные экзамены, как медленно текли дни и часы, но… прошла еще неделя, остался всего один экзамен, вот и он за плечами: я приехал домой совершенно как в чаду. Дом был уже не таким как обыкновенно: в передней стоял заграничный сундук и два чемодана; с окон были сняты занавески, фарфоровые куколки убраны с этажерки, мебель стояла в чехлах. Мы уезжали завтра.

До Москвы мы ехали по железной дороге, а от Москвы до самой деревни в большом дилижансе. Дорога была длинная, более 1000 верст. Ехать пришлось целых шесть дней. По началу, дорога чрезвычайно нас занимала. Я купил себе еще в Петербурге хорошенькую записную книжку, с кругленьким черным карандашиком и старательно отмечал в ней все станции, на которых мы останавливались для перемены лошадей. Но так как первую же ночь я проспал три станции и не отметил их в своей книжке, то и решился впереди записывать только города. Так я и сделали; на третьи сутки в книжке уже стояли: Подольск, Серпухов, Тула, Чернь, Мценск и Орел, и я уже начинал очень интересоваться, сколько городов остается до Степановки. Дорога всех нас утомила.

Лето стояло жаркое. В открытые окна кареты постоянно наносило мелкую пыль. Пыль покрывала наше платье, лица, забивала глаза, ни на минуту не давала покоя. Лёля хныкал и поминутно вытаскивал платок из кармана, чтобы вытирать потное лицо. Платок с каждым разом становился грязнее, а лицо его все так же покрывалось потом.

Ната постоянно просилась выпустить ее из кареты, чтобы пробежаться рядом с лошадьми; я делал над собою страшные усилия, чтобы казаться взрослым и не выказывать нетерпения. Отец не раз повторял с легкою усмешкою: «А не близко живет бабушка». Только мать казалась такою же, как постоянно: без устали заботилась о других, вынимала из домашнего складня провизию, резала жареную курицу, оделяла нас печеными яйцами и пирожками, словом и тут не оставалась минуты без дела.

– Успокойся, матушка, — говорил отец, – засни хоть немножко, ведь ты всю ночь глаз не смыкала.

И мать действительно успокаивалась на минуту, прислонялась щекой к суконной обивке кареты и закрывала глаза. Но не отъезжали мы версты, а мать уже мыла одеколоном грязные Наташины руки, доставала какую–нибудь книгу из чемоданчика для отца, словом опять хлопотала. Время в дороге мы коротали наблюдениями над проезжаемыми местами и разговорами.

– Ах, какая на моей стороне красивая усадьба! – вскрикивала Наташа, и мы все оборачивались в её сторону, чтобы посмотреть на какой–нибудь далекий белый дом, окруженный деревьями.

– Смотрите, дети, говорил отец, – впереди лес начинается, и мы нетерпеливо ожидали леса, чая, что нам будет позволено выйти из кареты и размять отсидевшие ноги на мягкой траве веселого густолиственного леса. Ель, сосна и береза остались уже за нами, теперь леса щеголяли широкими дубами, вязами и стройными ольхами. Мы выскакивали из дилижанса, разбегались во все  стороны, собирали букеты разноцветных цветов и, вернувшись к экипажу, хвастались друг перед другом своими букетами.

– А знаешь, Митя, – спросил как–то отец, когда мы отъезжали от станции, – кто живет на Дону?

– Казаки, – отвечал я.

– Да, казаки, а что такое казаки?

– Это постоянные кавалерийские солдаты.

– Ну, не совсем. Какие же они солдаты, когда там есть и офицеры, и генералы.

Я сконфузился. Я знал, что ответил не верно, но не умел этого лучше выразить.

– И отчего же они постоянные солдаты, а другие не постоянные?

На это я тоже не умел ответить.

– Да ты читал про казаков?

– Как же. В истории войны 1812 года Михайловского–Данилевского я прочел про все их знаменитые подвиги, про атамана Платова и про то, как они гнали французов из России.

— Ну, вот все это ты прочел, а неужели тебе и в голову не приходило спросить хоть у меня, что же это за казаки? Да как по-твоему: они русские?

– Русские, т.е. малороссы, — ответил я, запнувшись.

– Совсем не малороссы, а такие же великороссы, как и мы с тобою.

Я опять сконфузился.

– Ты знаешь, — начал отец, – что прежде на Руси были не такие порядки, как теперь: тогда еще складывалось государство, а теперь оно сложилось; тогда со всех сторон окружали нас враждебные соседи, старавшиеся покорить себе Россию, как и русские в свою очередь старались покорить соседей, чтобы жить было покойней. Года не проходило без войны: то Польша нападет на Россию, то татары, то турки, то шведы, ото всех приходилось отбиваться, всегда быть настороже, наготове. Только и слышно бывало, что княжеские, а потом царские воеводы собирают людей и деньги для войны. Тяжело приходилось народу. А  тут и земли своей не было. Земля принадлежала старшим людям: боярам, князьям, воеводам, которые за землю обязаны были всю жизнь нести царскую службу. Вот и стали многие уходить на вольные места, в широкие степи, чтобы жить без начала, по собственной охоте. Год от году убегали таким образом русские люди туда, где жить казалось привольнее. Думали они уйти от нужды да от разных бед, а на самом деле вышло иначе. Они–то и постарались больше других на пользу родины.

По южному теченью реки Дона, с его притоками: Хопром, Медведицею и Донцом раскинулась громадная степь. Степь эта манила к себе человека богатством растительности. Взроет землепашец весной слой глубокого чернозема, бросит в него хлебные семена, смотрит – в июле месяце уродилась богатая жатва: корма лошади и скотине вволю: сочный высокий ковыль покрывает все необозримое пространство. Тут ли не жить человеку, тут ли не пользоваться Божьими дарами?

И потянулись недовольные на Дон, чтобы стать свободными людьми. Всем хороша была Донская земля, одна беда: с трех сторон угрожали ей татары и турки. Посеет русский хлеб, а татарин налетит да вытопчет; отойдет человек в сторону, а татары налетят да в плен заберут. Стали собираться люди вместе для обороны, и затеяли долгую двухвековую борьбу с злыми врагами. Люди эти назвались казаками, но почему, точно не известно до настоящего времени. Теперь уж не казакам, а туркам и татарам приходилось плохо. Недалеко от впадения Дона в Азовское море находился турецкий город Азов, и вот турецкий султан говорит русскому послу, что «казаки живут Азовом, а Азов казаками. Ежегодно приходят они под город, разоряют его, берут пленных и все это делают без царского указа и ведома». Турки и татары были всегда нашими злейшими врагами. Увидали в Москве, что от казаков можно ожидать большого добра, и в 1570 г. царь Иван Грозный послал казачьим атаманам грамоту, в которой уговаривал их служить ему – Государю. С этих пор и ведет свое начало «Донское войско».

Вскоре донские казаки оказали великую услугу. Один из их атаманов Ермак Тимофеевич с товарищами завоевал Сибирское царство и в 1582 году просил Ивана Грозного принять его в свою державу. И пошла слава про донских казаков по всей русской земле.

С тех пор казаки стали нашими оплотом по всей юго–восточной границе. При их помощи завоевана Астрахань: был взят Азов, но снова уступлен, причем казаки особенно отличились во время так называемого Азовского сиденья. Татарская граница отодвигалась все дальше и дальше. С их помощью воевал Петр Великий с турками, а потом войны не было у русских с кем бы то ни было, куда бы не вызывали казаков. Уступили им русские государи всю землю, по которой они расселились, избавили их от всяких налогов и повинностей, а взамен того потребовали от них постоянной службы, когда бы она ни понадобилась.

– Про 1812 год ты сам читал и знаешь, — добавил отец, – а теперь будешь знать и про то, что значит казаки.

Меня рассказ этот очень заинтересовал, я еще более хотел попасть скорее на Дон, чтобы увидать храбрых казаков, но Нате должно быть скучно показалось, она крепко заснула, уронив свою голову на колени мамы.

Так ехали мы еще три дня. Местность совершенно изменилась. Лесов совсем стало не видно, деревни попадались реже и реже, с обеих сторон кареты потянулись скучные степи. Глазу не на чем было остановиться.

– Господи, когда мы приедем, – то и дело говорила Наташа.

Леля ничего не говорил, он угрюмо сидел, весь красный от зноя и ветра. Солнце жгло безжалостно. Жажда томила постоянно. Напьешься теплой воды, а пить еще больше хочется. Даже мать и та выбилась из сил, Теперь она уже засыпала на самом деле. Все мы раскисли, истомились. Наконец, на седьмой день утром отец сказал:

– Ну, сегодня мы приедем к бабушке.

– Сколько верст еще осталось? – спросил я.

– Восемьдесят,– отвечал отец.

Приехать мы должны были к вечеру. Подъезжая к последней станции, мы еще издали увидали красивую шестерку серых лошадей с перевязанными гривами.

– Что это за лошади?-  спрашивали мы в нетерпении.

– Должно быть, бабушкины, – отвечал отец.

Лошади действительно оказались бабушкиными. Мать узнала кучера Семена, который сообщил, что лошади ожидают уже второй день.

На станции мы все умылись, почистились и, забыв усталость, как будто только что выехали из Петербурга, стали, не умолкая, болтать о предстоящей радости.

Кормленые лошади бежали бойко, Семен то и дело покрикивал на козлах, пристяжные дружно натягивали постромки, земля точно убегала под колесами кареты. Счастливое, давно минувшее время! Вот проехали мы большую деревню, с белыми избами и заборами, сложенными из камня. Переехали вброд какую–то маленькую речку, еще проехали деревню и шагом потянулись в длинную гору. Все мы сгорали от нетерпения, у меня так билось сердце, что тяжело было дышать; наконец я не выдержал, и высунувшись в окно, закричал Семену:

– Семен, голубчик, нельзя ли поскорей!

– Нельзя, барин! – отвечал Семен, повернувшись ко мне лицом и ласково улыбаясь, – видите: лошади притомились, карета тяжелая, а гора крутая.

Противная гора! Вот, вот, казалось, еще немножко, и конец горе, но на деле выходило иначе; гора, как бы поддразнивая, уходила все дальше и дальше. Я забился в сиденье и не хотел ни на что смотреть; буду считать, подумал я, время пройдет скорее; досчитаю до тысячи. Я закрыл глаза и стал считать: раз, два, три, десять, двадцать, пятьдесят, сто… я не выдержал и открыл глаза. Кругом все то же, поля с зеленеющими, молодыми хлебами и скучная, пыльная дорога в гору. Я опять закрыл глаза и снова принялся считать: раз, два, три, десять, пятьде….

– А вот и Степановка видна! – весело вскрикнула мама. Я так и бросился к окну кареты.

Подготовила Ирина Касаркина,

заведующая Центром по работе с книжными памятниками ЦБС им. А.С. Пушкина.

(Продолжение в следующем номере).