…Курс мой  голубые облака,
А под ними  тихо Дон струится.
В нем я весь, до жгучего глотка.

Виктор Чеботников.

Узнала о внезапной смерти Чеботникова по телефону утром… Если бы позвонил кто-то другой, возможно, не поверила бы. «Но ведь отдел культуры моего родного Новочеркасска вряд ли способен на такие злые шутки»,  думала я, параллельно размышляя о том, сообщать или нет маме  ей уже 95 с половиной. И решила внезапно: скажу. Во время последней их встречи  а Чеботников бывал в нашем доме и после того, как не стало Отца,  они беседовали очень доверительно и откровенно. О смерти, кстати, тоже. О ее неизбежности, таинственной предопределенности каждого из нас в один известный только Господу момент перешагнуть черту, за которой начинается что-то другое. Что – нам неведомо.
Но мне бы хотелось поговорить о Викторе Чеботникове таком, каким я его помню здесь, то есть до этой черты. Выделялся он среди других даже внешне, но это, уверена, не было эпатажем, желанием произвести впечатление. Густые черные с легкой, а потом уже преобладающей сединой волосы, борода, как у старца, который проводит много времени в молитвах или даже в пустыне живет. Греческая кровь смешалась с казачьей, образовав крепкий духовно, наверное, и физически тоже тип homo sapiens. Слышала я его рассказы о мытарствах по всей России. (Думаю, в поисках правды и смысла бытия, хотя столь высокие слова им не произносились). Слышала и о пребывании в местах не столь отдаленных, как говаривали когда-то. О том, как его чуть было не повесили уголовники, приняв за другого. Господь спас. Да, да, так он мне и сказал. А я в ответ: «Но ты ведь не веришь в Него». Помню, он задумался надолго. Не ответил в тот раз ничего. Позже, как выяснилось, в доме у него оказалось много интересных книг, так или иначе связанных с церковной жизнью, с мудростью веков, запечатленной святыми старцами. Привез мне как-то целый ящик. Сказал: «Я умру скоро и не хочу, чтобы эти книги валялись на помойке». И снова ни слова о вере.
С Отцом в последние годы его жизни они подчас уединялись и вели негромкие беседы. Мне кажется, доверительные. По крайней мере, знаю из опыта многих лет жизни под кровлей нашего пухляковского дома, что Отец долго не станет разговаривать с каким-нибудь пустомелей. Чеботников говорил, и не раз: «Не хотел бы я пережить Калинина. Совсем один останусь». Увы, не в нашей власти расставлять и убирать фигуры на шахматной доске жизни. Да мы с этим наверняка бы не справились.
Чеботников часто принимал участие в конференциях и прочих мероприятиях, проводимых нашим музеем или школой под руководством вдохновенной Натальи Викторовны Сычевой. Дарил свои повести и стихотворения в сельские библиотеки. Считал, как мне кажется, совершенно справедливо, что детей нужно воспитывать не только умными и образованными, а еще и мужественными, отважными, любящими безгранично свое Отечество.
«Мы сами в состоянии разобрать свои конюшни, если надо, вычистить их от дерьма,  не раз говорил он.  Но со стороны пускай не суются. Сунутся  получат по носу, как уже не раз бывало. А вот пятой колонне давно пора прищемить хвост. Уж больно волю они взяли…»
Так он говорил еще задолго до украинских  майдановских  событий. И приводил, помню, примеры из жизни других государств, которые были уничтожены или парализованы именно деятельностью своей собственной так называемой интеллигенции. Поначалу мы с ним спорили по этому поводу  наше поколение жаждало вкусить все так называемые блага демократии, еще не представляя, какую за них придется платить цену.
«Высокую цену может заплатить наш народ за свое благодушие и бездействие. Слишком добренькими мы стали. И хотим иметь много всяких прав, но никаких обязанностей. Деньги очень любим. А ведь самое дорогое за них не купишь…»
Пил он литрами черный кофе. Привозил с собой в термосе, к которому прикладывался чуть ли не каждый час. Говорил, что ест один раз в день  вечером. Но за наш обеденный стол охотно садился. Подчас эти «обеды» длились час и даже два. Не обеды, а настоящие литературные посиделки. Калинин читал свои стихи или вдруг Блока, которого любил и помнил многое на память. А то внезапно разражался целыми отрывками из Шолохова… Чеботников редко читал стихи в присутствии Калинина. Сказал как-то: «Хоть я и Чеботников, но Калинин  особый случай. Перед его гением лучше склонить голову».
Мне нравилось, что он гордился своим родом Чеботниковых. И что он наполовину грек  этот мудрый и талантливый народ, можно сказать, сотворил надстройку нашей цивилизации  искусство. Ту самую, без которой она давно бы рухнула в грязь. Нравилось, что выезжал с нашего двора на своей видавшей виды «волге» торжественно и шумно, пугая безмятежное кошачье племя. Нравилось, что никогда не говорил льстивых слов, не угодничал, не двоедушничал. Сказала ему об этом, а он в ответ: «И у тебя тоже все на лице написано. Думаешь, обманула кого-то, улыбаясь этому N? Его, кстати, тоже не обманула. Дипломатия  дело скользкое. Сам можешь поскользнуться и упасть…»
И вот я вдруг натыкаюсь на стихотворение Чеботникова в АНТОЛОГИИ «Поэзии Дона» и чувствую, ощущаю, вижу тебя, Виктор Иванович, очень отчетливо. Твою незыблемую точку зрения по поводу того, как надо любить свое Отечество. Твою скорбь о большой стране, в которой было много хорошего и которую мы потеряли по глупости, наивности и своей доверчивости.

Я слышу грозные шаги,
И горький дым глаза мне застит,
Неужто вновь идут враги?
Неужто вновь вскипают страсти?
Я горечь сплюнул. Надо жить!
Наказ огнем прошел по нервам…
И никогда мне не забыть,
Как в нас стреляли в Сорок Первом.

НАТАЛЬЯ КАЛИНИНА

На фотографии А.В. Калинин принимает поздравления от народной художницы России Савченковой Марии Владимировны. Чеботников рядом, чуть в стороне. Он никогда не лез на передний план, в кадр. Был другом Калинина, нашего дома, ненавязчивым соучастником его повседневной духовной жизни.