Анатолий Александрович Чекулаев

— Когда началась война, мне было 4,5 года. Мы жили в Тбилиси. Родственники по маминой линии – немцы,  жили недалеко от Тбилиси, в  немецком поселении, которое называлось Люксембург, сейчас – Болниси, посёлок городского типа. Их всех с первых дней войны выслали в Казахстан. Мою маму не сослали, потому что она была замужем за русским. Я помню, как родную сестру моей бабушки забирали вместе с другой роднёй..  Мы их провожали, вагоны мне казались очень громадными, высокими, их сажали в вагоны и увозили…. Они приехали в голую степь, в нескольких километрах от казахского посёлка, их высадили и сказали – вот здесь вы будете жить.

— Это вам потом бабушка рассказывала?

— Нет, другой родственник. Бросили им лопаты и кульки с сухой едой. В тот же день пришли казахи и помогли им вырыть землянки. Бабушку я больше не видел. Там очень много людей скончалось.

Мы жили с матерью без отца. И не то что голодали, но помню, мама варила суп из лебеды, из крапивы, мы ели чёрный хлеб с солью, чай пили без сахара, кажется, был паёк, какие-то каши. Хотя мы жили за кавказскими горами, далеко от войны, но мы это чувствовали. Недалеко от нас,  на одной из центральных улиц — Плеханова был госпиталь,  мы в окнах видели забинтованных людей. Я был детском саду, и вдруг поднялась тревога, начали нас в палату загонять, а мы с товарищем за угол спрятались, и вдруг видим – в небе летят два самолёта с чёрными крестами. Они прилетели со стороны моря, но не бомбили, просто были как разведчики.

А после войны у нас работали пленные немцы, рыли каналы для водопровода. И я не могу по-другому сказать – они были добрыми людьми.

— Вы могли с ними общаться?

— Да, мы приходили к ним, когда у них был маленький «передых», они угощали нас, откуда-то у них были конфетки, всем, что у них было, они делились с нами. В Тбилиси была большая немецкая церковь – кирха, и площадь вокруг неё называлась Кирочная. Там поставили забор, согнали военнопленных немцев и заставили её разрушить.

— Вы сказали, что отца не было…

— Мой отец был автомеханик. Он чинил мотор в машине какого-то секретаря райкома. А этого секретаря как врага народа посадили. А кто его друзья и окружение? А, ездили на пикник в лес после того, как машину починили! И отца взяли. Это было 23 ноября 1937 года. Мать рассказывала. Ночью раздался громкий стук в дверь, вскочила мама. А я спал в люльке, мне было 10 месяцев. Отец вышел – стоят двое в кожанках. В это время подбежала мама, я проснулся и стал орать… Осудили его за КРД – контрреволюционную деятельность,  сослали в Соликамск. Пять лет не было никаких известий, а потом получаем телеграмму, о том, что он скончался. А в1947 году… он приехал! – неожиданно для всех, его сестёр и братьев, семья была многочисленная – 14 человек. Я в это время находился в пионерском лагере, меня разбудили – к тебе приехали. Выхожу, смотрю, мама сидит с каким-то громадным человеком – у отца рост 2м 6 см. Я никогда его раньше не видел, но все остальные его узнали, потому что он был чемпионом Закавказья по боксу. Он был похож на свой портрет, только волосы поредевшие. Я кинулся к нему – папа!, он подбросил меня. И когда мы домой приехали, он рассказал, как же это получилось, что он остался жив. В лагере в Соликамскее было всё заполнено людьми, очень много было людей в полосатых восточных халатах, узбеков, таджиков. Умирали очень многие. Утром приезжал китаец на дровнях, тоже заключённый, складывали трупы на сани, выкопали длинную траншею и туда бросали умерших. И когда он начал поднимать отца, тот очнулся. Китаец, оказывается, как он потом рассказывал, изучал восточную медицину, и знал, что люди могут быть в коме, а потом прийти в себя. Он накрыл его чем-то, а когда вернулся, начал ему делать особый массаж, и так спас его. Потом мы несколько раз переезжали, потому что отцу запрещено было жить в крупных городах и столицах.

Людмила Фёдоровна Силкина

На просьбу рассказать о военном времени,  Людмила Фёдоровна передала мне несколько рукописных листов воспоминаний о своём детстве. Вот лишь отрывок . Жаль, что многое осталось «за кадром»…

Мне было 7 лет, и я помню день, когда в Новочеркасск вошли немцы. Было лето, я подошла к воротам, глянула в щель и увидела улицу, залитую солнцем, и много мотоциклов с колясками, и немцы в них.

Они заселяли большие красивые дома — детские сады, школы. В здании школы № 17 обосновались немцы, во дворе был деревянный туалет. А через два домика от них расположились румыны. Дом большой, а туалета нет. Немцы презирали румынов, а румыны побаивались немцев. И вот румыны ночью украли туалет, перенесли деревянную кабину из школьного двора в свой. Что тут было!

Немцы чувствовали себя свободно, брали всё, что им было нужно. Однажды моя мама Мария пекла пышки. Белые, румяные, пышные – гора их. Пришёл немец, по запаху из окна определил, где жарят, забрал всю гору пышек и ушёл.

Как-то ночью раздался стук в окно: «Впустите!» По говору определили: румын, и бабушка сообразила сказать: «Не могу, здесь разместились немцы» — и румын сразу исчез.

Окна нашей квартиры выходили на двор школы № 6, в которой я училась. В нашей школе располагались немцы, и когда советские самолёты появлялись в небе, они выбегали в нижнем белье и задирали головы вверх…

А мы, детвора, болтались везде. Как все дети, любили бегать во дворе, но гудели бомбардировщики – и нас еле-еле успевали загнать в подвал. Хорошо помню, как дрожал, очень боялся, забивался между ног бегавший со мной во дворе пёс. Особенно запомнился мне один случай. Был тёплый летний день. Я вышла на улицу, у нашего дома с парадного входа находилось красивое крыльцо, отделанное кружевной решёткой. Я стояла и подтягивалась, ухватившись за решётку, как на турнике. На мостовой появился отряд немцев, и вдруг один из них отделился от колонны, подошёл ко мне и дал упаковку леденцов, как сейчас продаются большие таблетки глюкозы с витамином С. Я не успела и глазом моргнуть, как он вернулся в строй, я не успела ему ничего сказать. Как не запомнить! Какое счастье в те трудные военные дни обладать таким богатством! Я побежала домой, к подругам, делиться своим счастьем…

Когда освобождали город, наши солдаты шли с луга в белых маскировочных халатах. Наш дом стоял на бугре на ул. Декабристов (Александровской), внизу обрыв, и немцы за нашим домом поставили орудие. Нам надо было уходить, т.к. наши будут бить по орудию и могут снести наш дом. Мы пошли к знакомым, где было укрытие, там собиралось много народа. Лежали, сидели, стояли. Бабушка забыла дома в печи печенье, побежала, схватила, принесла и раздала всем детям, потом взрослым. Какое вкусное оно было! Я до сих пор помню этот вкус детства.

Снаряд снёс угол моей школы, но дом устоял. После грохота, гула, воя орудий наступила такая тишина… Первой их убежища выглянула говорливая, добрая тётя Лукерья, мать пятерых детей, муж которой был на фронте. Она увидела разбитые дома, пыль, гарь, и абсолютное безлюдье… потом вдалеке появился человек, который приближался сквозь пыль… «Свой! Наш! Наш солдат!» — и как бросилась она его обнимать! Плачет, слёзы текут – «Родненькие наши!»

Напротив школы находилось здание техникума (сейчас – автотранспортный), где разместился госпиталь. И мы видели, как привозили раненых, укладывали прямо на землю перед госпиталем, потом разносили по палатам. Разместили советских солдат по квартирам. Нам на квартиру поставили девушек-медсестёр. В одной комнате жили мы, в другой – солдаты. Потом девушки ушли, а пришёл молодой, 24-летний солдат Сергей. Это был человек-праздник. У него была гитара, он играл и пел. Кроме музыкального слуха, у него были золотые руки. Из красного маминого ридикюля он сделал мне туфельки, а из брезентовой торбы, из которой кормят лошадей, сшил сапожки. Уходя, гитару подарил – мне, маленькой девочке, на память. Потом мы узнали, что он погиб 5 мая 1945 года в Берлине…

Май 1945 года. Победа!

Мать схватила меня и скорее к Атаманскому дворцу, скверу Ленина. Людей полным-полно, как на демонстрации. Все обнимаются, целуются, плачут и кричат «Ура»!…

Светлана Юлиусовна Блок

Это удивительно. Или наоборот – естественно? Сначала мы искали людей, которые могли бы рассказать о своём военном детстве – это ведь ценный и уникальный опыт, без которого история Великой Отечественной войны была бы неполной. А потом наоборот, начали звонить нам. «Моя подруга Людмила Силкина подтолкнула меня к тому, чтоб написать эти воспоминания, — сказала Светлана Юлиусовна. – Это лишь малая часть. Я помню многое с ранних лет до мельчайших подробностей, не уверена, что всё стоит рассказывать, такое тяжёлое было время».

Но я уверена, что рано или поздно эти воспоминания увидят свет.

Мне было 3 года и 3 месяца, когда началась война. Об этом говорило радио – чёрная тарелка, которая была в нашей квартире. По лицам мамы и бабушки я понимала, что произошло что-то тревожное, не такое, как всегда.

Два брата маминых были призваны сразу же в начале войны. От них не было никаких известий. Дяде Володе было 17 лет, он прибавил себе год. В армию вступил в партию, писал потом нам в Казахстан патриотические письма с полной уверенностью в победе Красной Армии. Так как он меня нянчил, то моя фотография всю войну была у него в кармане, так он с ней вернулся с войны, хранил её в партбилете, чтобы не помялась. Она только пожелтела.

Однажды мама (она работала заведующей архивом г. Новочеркасска) взяла меня с собой на работу, где я видела, как она связывает и упаковывает в ящики папки, а двое милиционеров постоянно её подгоняют словами – «Скорей, скорей»! Затем они выносили ящики и грузили на подводу. Свой телефон она бережно завернула в новый сарафан, так ей нравившийся; она думала, что расстаётся с ним ненадолго. Все вокруг говорили, что Красная Армия скоро погонит немцев, через несколько дней…

…Шёл последний  поезд из Новочеркасска в далёкие среднеазиатские страны. В нашем вагоне, перевозившем раньше скот, было много сена, из него мама устроила для нас постель мягкую и удобную. Мама была самая молодая в вагоне. На вокзалах она бегала с котелком за кипятком, а люди пожилые заваривали и давали нам чай.

Уже скоро наш поезд стали бомбить с самолётов. Надо было быстро открывать тяжёлые двери вагона, и это делала моя сильная мама, с условием, что когда она спрыгнет, ей подадут меня. Она со мной на руках бежала в степь и там ложилась, прикрывая меня своим телом…

Самолёты, сбросив бомбы, возвращались снова и из пулемёта, спускаясь как можно ниже, стреляли по лежащим на траве людям. Пули жужжали возле моей головы. Я лежала, смотря в небо, и ясно видела улыбающегося лётчика, совсем не страшного — как были нарисованы фашисты с рогами и клыками – нелюди. Я спросила маму – «А что мы ему сделали? За что он хочет нас убить?» Мама не могла ответить на мои вопросы. Когда мы возвращались к поезду после бомбёжки, бригада поезда рыла могилу, в которую хоронили убитых. Люди с чемоданами далеко не могли убежать и погибали. Мама говорила мне: «Не смотри!»

Наконец приехали и вышли на каком-то вокзале. Всех эвакуированных покормили в столовой горячим жидким супом из  крупы. Потом везли на подводах в какой-то аул. Приходили казахи и разбирали эвакуированных по домам. Уже к вечеру нас повёз к себе пожилой узбек на подводе, запряжённой осликом. Поместил нас в небольшой лаборатории, где стояли ящики с коконами шелкопрядов, кровать, небольшой столик и стул.

Женсовет создал детский сад, и я стала туда ходить. Нас кормили три раза в день манной кашей, и только утром давали маленький кусочек хлеба. Я, зная, что мама голодная, делала вид, что откусываю хлеб, а когда воспитательница не смотрела в мою сторону, прятала его в маленький карманчик, и целый день придерживала его рукой, чтоб не потерять хлеб. Прихожу домой и радостно сообщаю: «Мамочка, я теперь твоя кормилица, я тебе хлебушка принесла, и завтра опять принесу». Я очень была удивлена, когда она вместо радости заплакала.Хлопок во время войны – стратегический материал. Собирать его отправляют всех, даже матерей с грудными детьми. Их чем-то опаивают, что они спят, лёжа под деревом. Объявляют норму в килограммах. У мамы большая корзина, я собираю в подол своего платьица и перекладываю  в её корзину. Еду и питьё надо брать с собой. По кусочку хлеба у нас есть, и бутылка воды. Всё это съедено, вода выпита, а температура к полудню доходит до 60 градусов. Невдалеке стоит бочка с водой. Возле неё узбек с ружьём и учётчица. К бочке нельзя подходить, пока не выполнишь полнормы. Я уже не могу терпеть и тереблю маму за платье – «Хочу пить, дай воды!» Мама не выдерживает, подходит к учётчице и говорит: «Валя, скажи ему, что мы собрали полнормы». Она глядит на моё красное от жары лицо, жалеет – и говорит. Он, наверно, тоже понимает ситуацию и разрешает подойти напиться. Много лет спустя я спрашивала маму: «Почему воду нужно было охранять, да ещё с ружьём? Может, мы в тюрьме были?» Мама отвечала: «Не хочу и вспоминать»…

И всё-таки – вспоминать надо. Вспоминать, записывать, рассказывать – не дать бесследно исчезнуть. Накануне  9 мая  мы начали публикацию цикла воспоминаний новочеркасцев «Война и победа глазами детей». Лишь несколько свидетельств из десятков тысяч. Накануне 22 июня мы завершаем этот цикл. Недавно на встрече с ветеранами мэр города В.В. Киргинцев поддержал идею Книги памяти» с воспоминаниями фронтовиков. Думается, воспоминания детей войны также достойны того, чтоб их собирать и систематизировать.

текст Ирины Городецкой

фото из семейных архивов