К 70-летию со дня начала Великой Отечественной войны

У дуба, помнящего крестоносцев
Рассвет двадцать второго июня встает над Западным Бугом. Прячутся в кустарнике, оцепившем крутые берега, седые туманы, легко поднимаются ввысь, истаивая в розовом восходе.
Иду по зеленому ковру: трава сочная, налитая зрелой летней силой, накрытая серебряным хладным покрывалом росы. Часовыми-пограничниками гордо подняли нежно-голубые головы бессмертники. Стоят не шелохнувшись. В раздумье.
Высокие стройные сосны окружили поляну, куда держу шаг. Под прикрытием бронзовостволых сосен на поляну выбежали кустарники. Выбежали и остановились подковой, задержали разбег, поняв – здесь нельзя резвиться, здесь в июне сорок первого стояла казарма пятнадцатой пограничной заставы.
…Тихо шепчут сосны свои понятные только им повести. Застыла над травой высокая полоса проволоки, за ней тянется контрольная полоса взрыхленной земли. Знак – Государственная граница. Плавно несет свои воды Западный Буг. На противоположном высоком берегу – польское село Яблочно. Голубое небо чертит темный крест костела.
…Полузасыпанный окоп. Желтый бугский песок сохранил доски, его укреплявшие, потемневшие от крови и времени.
22 июня сорок первого, 3 часа 15 минут по средне-европейскому времени. Рассвет вошел на эту землю разрывами снарядов, гулом резких голосов. Западный Буг, седой от ночного тумана, пересекали понтоны с немецкими автоматчиками.
Застава открыла ответный огонь. Силы неравны! Жаркое пламя охватило стены казармы, факелами пылали кустарники, тлела трава.
Весь день 15 застава держала оборону. К закату в живых остались двое…
Двое заняли свою огневую точку в огромном дупле старого дуба-великана, помнившего нашествие крестоносцев. Двое и пулемет. Двое, считавшие, что на участке их пятнадцатой заставы очередной пограничный конфликт – лето выдалось тревожным. Им не суждено узнать – на бугском берегу зажглось пламя войны. Великой Отечественной войны, которая в ратном календаре отсчитает еще 1417 рассветов.
Двое меняли свою огневую позицию. И немецкие автоматчики, накатывавшие от берега, не могли уловить, откуда нещадно сечет пулемет.
Когда пулемет замолкал, автоматчики поднимались в полный рост. Но стоило первым цепям подняться над тлеющей травой, над срезанными соснами, пулемет вновь бил беспощадно. Но не снизу, по земле, а откуда-то сверху, заставляя автоматчиков, прижимаясь к земле, отползать к бугскому берегу.
Утром двадцать третьего июня пулемет замолчал.
Одиночки, а затем и взводом, осмелев, немецкие автоматчики ринулись на поляну, где тлел костер на месте казармы. У подножья старого дуба-великана лежал пограничник. Его широко раскинутые руки защищали куст бессмертника. Отстрелянные гильзы… Из темного дупла смотрел тупой ствол пулемета, словно вопрошая: «Зачем пришли?..». Опустив голову на него, сжимая рукоятку затвора, лежал в забытьи второй защитник пятнадцатой заставы. Сухие прошлогодние листья, устилавшие дупло, впитали его кровь.
Автоматчики обошли дуб-крепость со всех сторон, поднялись на шатер его крепких ветвей. И разгадали, почему били два пулемета, как им казалось. Пулемет был один, а эти двое меняли его позиции: с земли – из дупла, сверху – с шатра ветвей. Когда у пулемета остался один, тяжело раненный, он уже не мог менять позицию, отвечал из дупла.
Раненого переправили на противоположный берег Западного Буга. На маленькой площади перед костелом Яблочно толпились испуганные местные жители, суетился старый ксендз, успокаивал плачущих женщин и детей. Пограничника опустили на землю. Он с трудом открыл глаза. Но и раненый, и окружавшие понимали – помощь опоздала.
— Сын мой, я готов принять твое слово, на земле бессмертных нет.
-Я ве-рую…в жизнь…, — прохрипел ответ.
В польском селе Бяла-Подляска могила последнего защитника пятнадцатой заставы. Западный Буг неспешно катит свои воды, отделяя поляну, где стояла казарма, от ее последнего защитника. Отделяя? Нет! Охраняя покой Государственной границы и его покой.
Возле старого дуба-великана из пепла поднялась молодая сосна, словно пробилась из земли, распаханной снарядом, сама ЖИЗНЬ. Шишка молоденькая: темные прожилки и золотисто-желтые разводы по краям острого венчика.
Шишка заговорила. Молчу. Слушаю быль заставы:
… «За пулеметом нас осталось двое. Повар заставы Ставницкий и я, Новиков Алексей Александрович. Двадцатого года рождения. Учитель с Урала…».
Я привезла на Дон сосновую шишку и бессмертник. Их навечно повенчал первый рассвет Великой Отечественной…
Сомневаетесь? Поезжайте на рассвете 22 июня на эту тихую поляну. Сердцем прислушайтесь…
Выше, выше поднимаются над бронзовыми соснами первые солнечные лучи. Тянется к теплу упругий ствол нежно-голубого бессмертника. Тянется к Солнцу молодая Жизнь. В нее верил пограничник Алексей Новиков.

Командир Восточного форта
Самая короткая ночь в году стремительно уступает рассвету самого длинного дня, что выдал общую беду, одну на всех, на все четыре года. Встречаю утро 22 июня в Брестской крепости-Герое. Ощущаю себя в двухмерной истории России: в память, в сердце мое врывается тот рассвет, воссозданный в крепости, ставшей мемориальным комплексом. Мощный голос трансляции несет над островами голос сражения: вой самолетов, оглушающие взрывы бомб, свист пуль и снарядов, треск автоматных очередей… И бессмертное «Ура-а-а!» идущих в атаку солдат.
Пылают, горят, не сгорая, багровые пожарища. Руины старой крепости над Бугом – наша интернациональная боевая реликвия – вновь принимают бой. И понимаешь – звание «защитник Брестской крепости» равнозначно званию Герой.
И вновь в прохладном утреннем воздухе разносится голос радиста Михайловского: «Я – крепость! Я – крепость! Веду бой в полном окружении. Прием…Прием!».
Плавно, очень плавно несет свои воды Мухавец, омывая острова красными, как кровь павших, водами. Река, хранящая на своем дне столько металла войны, что алый цвет ее живуч десятилетиями…

Мой дом окружен и отрезан.
Мне трудно. Опять… И опять…
И если не хватит снарядов,
Я буду камнями стрелять.

«Ошеломляющее наступление на крепость, в которой сидит отважный защитник, стоит много крови, — сообщало «Боевое донесение 45 немецкой пехотной дивизии. – Русские в Брестской крепости сражались исключительно упорно и настойчиво, они показали превосходную выучку пехоты и доказали замечательную волю к сопротивлению».
Направляюсь на Северный остров – к Восточному форту. 136 его бойцов встали на июньском рассвете, преградив прорыв немцев со стороны главного вала Кобринского укрепления.
Маленьким гарнизоном командовал майор Петр Михайлович Гаврилов, командир 44 стрелкового полка.
С семнадцати лет его судьба – судьба армии России. Вспомнила строки из его «Личного дела»: «Какой национальности?» — «Татарин», «Какой язык считает родным?» — «Русский».
Ему, татарчонку-сироте из глухой деревеньки Альведино, первую пару настоящих башмаков выдал армейский старшина; писать учился у своего взводного. Мужал и рос в боях с колчаковцами и деникинцами, в схватках с белыми бандами в горах Северного Кавказа. Командирские курсы. Военная академия имени М.В. Фрунзе. Учиться в академии было очень трудно, помогло непреклонное гавриловское упорство. Лютая зима 1939 года. Финская война. Полк майора Гаврилова – надежная боевая часть – сражался на Карельском перешейке.
…Восточный фронт. Дворик-подкова. Земляной вал. Стоят только боковые стены наземного укрепления. Снаряды полностью вынесли фасад. Стены каземата выложены из кирпича особой прочности: прежде чем лечь в кладку, они прошли трехкратный гончарный обжиг. Но и они не бессмертны: темно-красный кирпич, оплавленный огнем, сверкает глазурным блеском. Огонь сжег все живое – до последней травинки. И не было ни дня, ни ночи – только бой в полной осаде и верность солдатской клятве.
Немецкий штаб доносил: «Сюда нельзя подступиться, имея только пехотные средства, так как превосходно организованный ружейный и пулеметный огонь из глубоких окопов и подковообразного двора скашивает каждого приближающегося. Остается только одно решение: голодом и жаждой вынудить русских сдаться в плен, с этой целью следует прибегнуть ко всем средствам, ускоряющим их изнурение… Призывы к сдаче в плен не имеют успеха».
Два зенитных орудия, стоявших около «подковы», вели отчаянную дуэль с немецкими танками, прорвавшимися в крепость через главные ворота. Одно орудие замолчало. Молоденький раненый лейтенант, собрав последние силы, стал ко второму… Выстрел… второй… Танк подбит. Лейтенант пал мертвым у орудия.
Гаврилов приказал своему заместителю Касаткину немедленно написать посмертное Представление лейтенанта к званию Героя Советского Союза.
Находясь в «подкове» дворика, с особой остротой вспоминаются «донесения» немецких штабистов: «28 июня. Продолжался обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, но успеха не было видно. Обстрел из 88-миллиметрового орудия также остался без результата. Поэтому командир дивизии дал распоряжение об установке связи с летчиками, чтобы выяснить возможность бомбежки».
«29 июня. С 8.00 авиация сбрасывала много 500-килограммовых бомб. Результатов нельзя было видеть. Такое же малоуспешное действие имел оживленный обстрел Восточного форта из танков и штурмовых орудий, несмотря на то, что были заметны в некоторых местах разрушения стен».
Немецкие громкоговорящие установки передают ультиматум: «В течение часа выдать Гаврилова, сложить оружие».
В этот час затишья в Восточном форте – открытое партийное собрание. Решение единодушно: сражаться до конца. Беспартийные просят принять их в партию. Торопливо пишут заявления на обрывках старых газет, даже на немецких листовках, призывающих сдаться в плен. Политрук Скрипник объяснил: «Сейчас мы не можем выдавать партийные документы, сейчас у нас нет нужных документов, но, учитывая обстоятельства, обойдемся без формальностей. Может быть, это и не по Уставу, но товарищи поймут нас. А лучшая рекомендация для вступления в партию – наши боевые дела».
«30 июня. Подготавливалось наступление с бензином, маслом и жиром. Все это скатывали в бочках и бутылках в фортовые окопы, и там нужно было это поджигать ручными гранатами и зажигательными пулями».
«Сброшена бомба весом в 1800 килограммов, которая потрясла своей детонацией весь город Брест. Своды казематов ходуном ходили над головами защитников, рушились, автоматчики ворвались на внешний вал, загремели в «подкове». Бойцы поднимались в рукопашные схватки. Все объято пламенем».
…В правом углу полуразрушенного форта высится груда желтого песка, перед ней – глубокая яма. Здесь 30 июня по приказу майора Гаврилова знаменщик младший сержант Семенюк, рядовые Фольварков и Тарасов спасали Знамя 393-го отдельного зенитного артиллерийского дивизиона.
— Хорошенько спрячьте Знамя, его надо уберечь. Мы еще вернемся в Брест, — уверенно приказал командир Восточного форта.
Шел тридцать второй день войны. Неделю назад, после ожесточенного сражения, враг захватил Смоленск. А прошедшей ночью немецкая авиация произвела первый налет на Москву.
В южный военный городок Бреста – в лагерь военнопленных доставили майора Гаврилова. До предела истощенный, живой скелет, в изодранной одежде командира. Раненый. Контуженный. Без сознания… Когда попытались дать ему воды, он не мог глотать.
Еще час назад в Восточном форте он с неимоверным упорством сражался в крепости один против десятков гитлеровцев.
Немецкий генерал снял каску и приказал своим офицерам пройти перед лежавшим на земле, отдать ему воинские почести: «Вот как надо воевать, как этот последний защитник Восточного форта!».

Продолжение следует.