Мы познакомились с художником Суреном Гайломазовым в 1998 г. в выставочном зале Дома-музея Крылова, на выставке. С удивлением обнаружили, что живем в пяти минутах ходьбы друг от друга. Что, оказывается, есть клуб художников «Мольберт» в ДК НЭВЗа, где собираются все интересующиеся изобразительным искусством, составляют выставки, обсуждают работы.
Нас разделяют два поколения. Детство и юность Сурена пришлась на годы войны. Почти на каждое «заседание» у Галины Владимировны, в назидание нам, молодым, сытым и довольным, он приносил маленькую кастрюльку, бережно укутанную полотенцем, чтобы не вышло тепло. Художник говорил: « Я этот вкус помню с детства и не забуду никогда. Не забудете и вы его, и меня заодно». Это была лебеда, приготовленная со взбитым яичным белком. Кисловатый привкус, похожий чем-то на щавель, действительно, не забыть.
«Обнаглевшее время» не щадит никого. Все перемешивается, как в детском калейдоскопе, играя причудливыми сочетаниями цветов: зеленое сукно на столах партийных чиновников, эхо духовых оркестров первомайских демонстраций, бесконечный шум оваций собраний, портреты Сталина в каждом доме, бесконечные лозунги — все кануло в Лету.
Мы часто с Суреном Ардашесовичем ездили на одной электричке в Ростов-на-Дону и непринужденно беседовали об искусстве и культуре. С кожаным старомодным портфелем, в очках с широкими линзами, всегда в костюме без галстука взмахом руки и светящейся улыбкой он приветствовал меня издалека на перроне. В последнюю совместную поездку его лицо сияло от радости, а в глазах промелькнула грусть.
Он не дожил больше месяца до 80-летнего юбилея. Смотрю вечером 31 октября 37 канал, вижу знакомое лицо Сурена Ардашесовича, играющего в шахматы одновременно с несколькими подростками и взрослыми, и тут — звонок. Как всегда, перепутали имя. Вспоминаю, как его супруга и друзья, чтобы не сломать язык, звали Сурена Ардашесовича Александром Андреевичем — он так просил.
Непонятно, на экране человек есть, играет в шахматы, вот же здесь он, у тебя в доме, а в жизни его уже нет!!!
О возрасте, может, и некорректно говорить. Помню, ходили на Яновские косогоры писать этюды. «Дедушка» Сурен порхал по буграм, как бабочка, в поиске хороших видов. Бежали за ним с одышкой, не могли угнаться. Писал тоже быстро, эмоционально, широкими мазками. Мы только краски разложим, он уже этюд на-гора выдает. Как-то в упрек за быструю деятельность ответил: «Вы бы с Келлером на этюды побегали, вот это школа». После войны, учась в РХУ им. Грекова, он вспоминал: «Настолько было плохо с материалами, что учебные рисовали работы на обоях. Сами делали рисовальный уголь, выжигая березовые палочки в глине. О худфондовской бумаге знали только по слухам. Поощряли за хорошую успеваемость использованной с одной стороны бумагой и парой тюбиков краски. Сейчас есть все, даже о чем не могли мечтать. Нет только художников. Или их так мало, что можно по пальцам перечесть».
Престиж специальностей, связанных с видами искусств, упал. Зачем изнурять себя исполнением гамм, писанием эскизов? Скачал мелодию и картинку из Интернета на телефон и носи с собой. Прохожу по улице: стоят две девочки-подростки, включив одновременно мелодии на сотовом, протянув навстречу друг к другу трубки. Диалог двух металлических болванок, а не людей. А ведь есть небо, такое неуловимое, меняющееся с каждым мигом, деревья, устремленные вверх, тихий и уютный город Новочеркасск, донская степь. Нет только Гайломазова. На дворе, как пишет поэт: «…Сухой ноябрь. Без дождя — слезинки».