(Окончание. Начало в «ЧЛ» № 13-20).

НАЛЕТ КУКУРУЗНИКОВ
К концу зимы в городе постоянно находилось множество воинских колонн и обозов отступающих немцев. Ночи стояли темные и безлунные — поэтому участились налеты наших ночных бомбардировщиков, управляемых, в основном, летчицами-девицами и прозванных в народе «кукурузниками». Эти изготовленные из фанеры и полотна простейшие учебные бипланы «У-2», которыми до войны в изобилии оснащались наши многочисленные аэроклубы, оказались нехитрым, но грозным оружием. Они получили свое прозвище согласно легенде, в которой говорилось о том, как однажды безвестный летчик на этом невооруженном и легко уязвимом самолетике победил немецкого аса, летавшего на лучшем в то время истребителе «Мессершмидтте».
Немецкий пилот, заметив медленно ковылявший у самой земли «У-2», решил непременно его сбить. Он сделал заход и только приготовился пальнуть в беззащитную цель, как самолетик вильнул и еще ближе прижался к земле. Немец на огромной скорости, в три-четыре раза превышавшей скорость нашего самолета, конечно же, пролетел мимо. Это его еще больше разозлило, и он, снижаясь, пошел на второй круг. Но аса поджидал сюрприз — «У-2» куда-то исчез… Оказалось, что он благополучно приземлился в густом кукурузном поле и замаскировался среди высоких растений. Желая во что бы то ни стало обнаружить и уничтожить желанную цель, немец опустился еще ниже и стал описывать круги у самой земли. Эти-то круги и оказались для него роковыми. Летчик что-то не рассчитал и черкнул по земле крылом. Мессершмидтт лишился управления, последовали удар и взрыв. Наш же самолетик, бодро разогнался, благо для этого ему требовалось каких-нибудь полтора десятка метров, взлетел и, как ни в чем не бывало, продолжил свой путь. Вот, говорят, поэтому и прилипло намертво к этому типу самолетов название — «кукурузник».
Тактика налетов была простой, но очень эффективной. Пользуясь ночной теменью, как прикрытием, не долетая нескольких сот метров до цели, пилот просто выключал мотор, и самолет-невидимка бесшумно планировал до самого момента бомбометания, после чего летчик включал мотор и, не дожидаясь, пока находящиеся в панике немцы начнут по нему палить, что говорится, «во все лопатки» удирал восвояси. Немцы панически боялись налетов кукурузников, так как, при всей мощи зенитных средств, они никак не могли причинить налетчикам ощутимого вреда. Они называли эти самолеты -«Schwarze Todt», то есть «Черная смерть», а их управительниц — ночными ведьмами.
Как-то в конце января или начале февраля, когда по ночам уже явственно прослушивалась канонада приближающегося фронта, разыгралась ничтожная в масштабах войны, но памятная для нас трагедия, которой могло бы и не быть, если бы не сочетание двух случайных нелепостей, так часто играющих роковые роли в нашем существовании.
Первая нелепость состояла в том, что при очередном налете кукурузников, авиатриссы, по-видимому, имея целью большой немецкий обоз, расположившийся на параллельной улице, что-то перепутали и обрушили свой коварный бомбовый удар на наши мирные домишки, где тогда и немцев-то никаких не было. Во время первого налета прямых попаданий не было, но взрывными волнами у домов, вблизи которых падали бомбы, повыбивало все окна и двери, а некоторые домишки даже перекосило.
Наш и соседский дома практически не пострадали, а вот домик напротив оказался непригодным для житья. Вот тут-то и произошла вторая нелепость. Хозяйка пострадавшего домика, у которой было двое детишек дошкольного возраста, привела их к нашей соседке, тоже имеющей двоих детей, с просьбой — пусть, мол, у тебя побудут мои ребятишки, пока мы хоть немного приведем свой домик в порядок, чтобы в нем можно было как-нибудь существовать. Та, конечно, согласилась. И надо же было случиться, что вскоре последовал второй за эту ночь налет — и тоже ошибочный. На этот раз результаты бомбежки были посерьезнее. Наша семья в это тяжелое время отсиживалась в подвале дома, и при скудном свете так называемой «коптилки» — фитиля из бинта, вставленного в снарядную гильзу, заполняемую керосином, каждый занимался своим делом. Я, помнится, что-то с увлечением читал.
Вдруг раздался очень мощный глухой удар, который я ощутил всем своим организмом. Земля под ногами буквально заходила ходуном. Коптилка упала и погасла, а с потолка осыпалась штукатурка. Голова сильно закружилась, а в ушах раздался противный звон, который не проходил несколько дней.
Мы бросились к выходу, но дверь, ведущая во двор, не открывалась. Чувствовалось, что она намертво заблокирована чем-то тяжелым. Мы оказались в ловушке…
Однако, наш хитрый дед, когда строил дом, как будто предугадывая подобные события, устроил запасной ход в подвал прямо из жилого помещения, так называемую «ляду». Вот этой лядой мы и воспользовались для выхода из подвала.
Когда я вышел из дома, пыль от взрывов уже улеглась, и мне бросилось в глаза свободное пространство на том месте, где должен был стоять соседский дом. Дома не было… Оказалось, что прямо в него угодила стокилограммовая бомба. По всей площади вокруг разбитого лома напились в беспорядке горы битого кирпича, изломанные балки, остатки рам, дверей, мебели. Тут я понял, почему мы не смогли выбраться из подвала — стена нашего дома вместе с подвальной дверью была завалена мощным слоем обломков разрушенного строения, перенесенных взрывной волной.
Меня поразила абсолютная тишина, хотя я видел, что по развалинам бегали люди и что-то кричали, размахивая руками. Мне стало страшно — я понял, что удар взрывной волны лишил меня слуха. Однако это длилось не долго, вдохнув свежего морозного воздуха, я чихнул, в ушах что-то щелкнуло, и я стал снова ощущать звуки. Лучше бы я их не ощутил. Это были громкие рыдания и причитания несчастных матерей, пытавшихся в этом хаосе разыскать своих детей, или хотя бы то, что от них осталось… Оказалось, что хозяева разрушенного дома, уложив детей спать, вышли из дому, чтобы с соседями обсудить события, и поэтому остались целы.
Вдруг на развалинах возник неизвестно откуда взявшийся долговязый худой пожилой немец в длиннополой шинели. Он часто доставал из складок своей одежды большую бутыль с густой жидкостью, отхлебывал из нее несколько глотков и брезгливо сплевывал на снег. Как человек военный, он быстро разобрался в обстановке и с ругательствами:
— Perfluckte Krieg! Scheisen Sakrament!* — а также: — Hitler— Scheise! Stalin— Scheise!**— стал, подсвечивая карманным фонариком, рыться в развалинах.
Солдат быстро обнаружил и вытащил окровавленного, израненного, но живого младенца, а затем трупики трех остальных детей, вернее, то, что от них осталось. Мертвых уложили рядком и, под рыдания и причитания женщин, накрыли тряпицей, а живого немец, орудуя индивидуальным пакетом и быстро остановив многочисленные кровотечения, ловко перевязал, приладив к изломанным конечностям вместо шин тут же срезанные с кустов палочки. При этом он не переставал ругать последними словами Гитлера и Сталина, развязавших эту кровавую войну. Такого немца, не боявшегося вслух ругать своего любимого фюрера, я уже встречал не первый раз. После Сталинграда психология немцев претерпела огромные изменения.
Малыш выжил, но на всю жизнь остался хромым калекой. Впоследствии он окончил университет и стал известным в области журналистом. Говорили, что он даже был главным редактором районной газеты.
Вот так познакомился я с еще одной бессмысленной издержкой жестокой войны. Понятно, когда в боях гибнут здоровенные дурные мужики, которые не жалеют своих жизней за чьи-то, в общем-то, чуждые им интересы — они знают, куда идут. Но когда нелепая гибель обрушивается на невинных младенцев — это не вписывается ни в какие рамки здравого смысла.
На этом можно было бы и закончить печальный эпизод, если бы не одно обстоятельство — на другое утро во дворе другого соседа, буквально в двух метрах от стены нашего дома была обнаружена неразорвавшаяся бомба, которая почти полностью углубилась в грунт, и снаружи торчал только ее стабилизатор. Если бы она сработала той ночью, то писать эти строки, по всей вероятности, было бы некому…
Так она и проторчала в земле почти месяц, держа нас под «Дамокловым мечом», пока уже после освобождения, ее не обезвредили наши саперы, которые при этом сказали, что кто-то очень сильно молился за нас и его молитва, к нашему великому счастью, была услышана.

УЧЕБА В ТЕХНИКУМЕ
Немцы считали, что они останутся здесь надолго и поэтому, сразу же после занятия города приступили к осуществлению нескольких долгодействующих программ, направленных на приспособление города и его населения к своим нуждам.
Прежде всего, на базе многочисленных существовавших в городе учебных заведений, недаром наш город до войны считался городом военных и студентов, они открыли для молодежи ряд среднетехнических училищ, которые, так же, как и у нас назывались техникумами, и в них готовились специалисты среднего звена, в основном, для нужд сельского хозяйства — Мукомольно-элеваторный, Зооветеринарный, Гидромелиоративный и так далее. Подготовленные в них техники должны были осуществлять связь между малограмотной рабочей массой из местного населения и немецким руководством из специалистов более высокого ранга.
В техникумы подалось множество моих сверстников, понявших, что учеба освобождала студентов от угона в Германию, а также гарантировала, хотя и мизерный, но зато постоянный, продовольственный паек.
Сам я оказался на механическом отделении Мукомольно-элеваторного техникума. Большинство предметов вели те же преподаватели, которые были и до оккупации. Изменился только порядок обращения к студентам — нас неизменно величали: «Господа». Должно быть, смешно выглядело со стороны, когда наш очень интеллигентный математик, обращаясь к оборванной, вечно голодной и сопливой массе, составлявшей «студенческий» контингент (немцы так и называли учащихся техникумов — студенты), снявши и протирая пенсне и попеременно глядя близорукими глазами то на наши неумытые рожи, то на пробивающиеся сквозь запыленные стекла в класс ясные осенние солнечные лучи, говорил:
— Господа, кажется, началось дамское лето!
Он, бедняга, был настолько интеллигентен, что даже стеснялся при нас выговорить слово «бабье». Или забавно было слышать, когда преподаватель обращался к нашалившему на уроке студенту примерно так:
— Милостивый господин, извольте выйти вон из класса!
Так что хоть голодными, оборванными и немытыми, но господами на своем веку некоторое время мы побывали.
Обучение состояло в поверхностном изучении математики, физики, химии и углубленном — немецкого языка и основ черчения, в основном — чтения чертежей. Наиболее серьезно нас обучали на уроках труда пользованию слесарным инструментом. Запомнилось, как инструктор требовал, чтобы нужный инструмент всегда лежал на нужном месте. При малейшем нарушении он лупил виновника неправильно положенным инструментом, независимо от размеров этого орудия труда, куда попало — чаще всего по спине. Этот простой метод обучения оказался гораздо эффективнее привычного для нас агитационно-увещевательного, и мы уже на втором уроке стали неукоснительно соблюдать принятое местоположение инструментов. Мало того, эта наука пригодилась мне и в последующей жизни, и я до сих пор без раздражения не могу смотреть на то, как современные молодые люди при выполнении какой-нибудь работы как попало разбрасывают инструмент, а потом тратят драгоценное время на его поиски, а не на саму работу.
Несколько раз на занятиях перед нами выступал какой-то высокий чин, которого привозили и увозили в блестящем лимузине. Он на очень правильном, как это свойственно иностранцам, русском языке проводил с нами идеологические беседы о том, как нам повезло, что нас избавил от большевизма сам Гитлер-освободитель, огромные портреты которого с такой же надписью висели в вестибюле, актовом зале и других присутственных местах техникума. Говорил этот чин также о перспективах создания Великой Германии, которая должна простираться до теплых индийских морей. Чувствуете, есть какое-то созвучие с речами современных политиков? В этой Германии нашим землям — Восточным территориям отводилась скромная роль сельскохозяйственных зон, где должны были трудиться на благо Великой Германии недостаточно развитые, как люди, славяне, а нам, лучшим из них, предстояло передавать им указания представителей высшей расы, а также неустанно следить за их неукоснительным исполнением. Тут мне вспомнились мордатые конвоиры, лупившие плетьми несчастных пленных, стало очень противно, и я понял, что ценный специалист в области сельского хозяйства для Великой Германии из меня вряд ли выйдет, однако боязнь очутиться в этой самой Германии просто в качестве раба взяла верх, и я решил перезимовать в техникуме, а потом уж решать, как поступать дальше.
Так сравнительно спокойно мы жили до того самого момента, когда немцам стало туго под Сталинградом, и они расположили один из важнейших пунктов по воздушному снабжению своих окруженных войск на нашем аэродроме. Тогда наши занятия в техникуме практически прекратились, и нас, как уже организованную рабочую силу, стали использовать в принудительном порядке для расчистки взлетно-посадочных полос от снега.
Другой долгодействующей программой было затеянное немцами строительство земляной дамбы в районе железнодорожного моста через реку Тузлов. Трудно сказать, какое было обоснование для этих затрат, а строительство, по-видимому, стоило недешево. Может быть, немцы хотели как-то регулировать паводковые воды, уровень которых в те времена из-за отсутствия Цимлянской плотины, был очень высок, и существовала опасность подтопления железнодорожной линии? Ответа я до сих пор так и не знаю, но нас в составе техникумовских групп раза два выводили на эти работы, и мы видели, что там трудилось много людей и техники. После Сталинградских событий эти работы были брошены…

1991 -14.04.1996 гг.
На этом месте воспоминания обрываются… 17 мая 1996 года Николай Николаевич Красулин закончил свой земной путь…

* Perfluckte Krieg. Scheisen Sakrament — Проклятая война. Полное дерьмо.
Hitler — Scheise. Stalin — Scheise — Гитлер — дерьмо. Сталин — дерьмо.