Спасибо А.С. Куталеву за его воспоминания об НПИ («ЧЛ» №№ 3, 5, 8 за 2009 год). Этот вуз дорог и мне, выпускнику горного факультета 1956 года.
Для меня одним из стимулов поступления в институт было желание получить возможность принести обществу большую пользу, стать совершеннее. Почему решил идти на горный факультет? Решение идти на Горный факультет было принято под влиянием книг (романтика!), а еще сказалось влияние товарища Юрия Татарчука — его дядька был горным инженером на одной из шахт. Были, конечно, и меркантильные, житейские причины: большая стипендия (причем платили еще даже студентам с тройками), форма, перспектива больших заработков в будущем.
И вот я абитуриент. Предстоит сдать шесть экзаменов, возможно набрать 30 баллов. Проходной балл был на горный факультет — 27 баллов. Проходной балл поднял массовый приток демобилизованных из армии, которые шли по «льготам» и, в основном, на горный факультет. Я прикинул, что я могу иметь. Получалось — шанс есть набрать 27 баллов: я готов был потерять на химии 2 балла и на физике 1 балл. По всем остальным предметам я должен получить «пять» и в этом я был уверен.
И вот литература и русский — 5, 4. Математика письменная и устная — билет «легкий», все знаю, его помню до сих пор, помню и фамилию преподавателя — Карамышев, на костылях, без ноги. Но вот из 6-ти «запущенных» абитуриентов 5 получают двойки. Я шестой. Видимо, что-то встревожило приемную комиссию — пришел представитель. В его присутствии я, на мой взгляд, отвечал на твердую четверку, но мне поставили три.
Получается, я потерял уже 3 балла, на другом факультете с тройками стипендию не дают, а значит — для меня путь в институт закрыт.
И вот чудо! Я по физике, немецкому, химии получаю пятерки! Я — студент горного факультета, пластовые месторождения.
Хотелось получать повышенную стипендию — 50-75 рублей для меня не лишние. И вот я срываюсь на чертеже, мне ставят четыре. Я трижды переделывал чертеж, и все напрасно. Два года я стремился к повышенной стипендии. Вдвоем с другом Борисом Яниным мы старались зачеты сдать досрочно, но все равно не получалось.
Был у нас преподаватель Баглаев, бывший кавалерист, рассказывали, что со взводом в Карпатах взял в плен 30 немецких танков, любил анекдоты, не дурак был выпить. Вульгарный, алкоголик. Вел марксизм-ленинизм — науку наук. Тройка расценивалась как двойка по другим предметам, притом подлежала разборке на бюро комсомола. Сдать зачет без «пузыря» — проблема. Примет 4-5 человек и все. Уже экзамены идут, а ему все «некогда». Но опыт у нас уже был. Как говорил ростовчанин Евгений Уланов: «Не важно что сдаешь, важно кому сдаешь!». Он почти никогда не ходил на лекции, а экзамены сдавал на «повышенную». Да и мой товарищ Борис Янин утверждал: «Нахальство — второе счастье!». Словом, когда у меня перед носом Баглаев «закончил» принимать зачеты, я у него спросил: «Вы знаете, что написано на марке МОПРа?» (я собирал марки). Он: «Нет. А что?». «А я сдам сегодня зачет?» — «Говори». «На марке — на фоне политзаключенных за решеткой — написано «Не забывайте нас!» На удивление всем я сдал зачет. Меня долго расспрашивали — что я ему сказал…
И вот почти два года учебы позади. Я многое из студенческой жизни постиг, по-иному стал смотреть на жизнь. Бросил ходить по библиотекам (только в исключительных случаях), на лекции (выборочно) ходил исправно, зато занялся всеми видами спорта, участвовал в самодеятельности, особенно в факультетском хоре. Мы дружили с химфаком — там почти все девчонки, а у нас — ребята.
Такое содружество взаимно обогащало, придавало студенческой жизни особый стимул. Когда меня на ринге уже побивал ростовчанин из РИИЖТа, я увидел жалостливо-страдальческое выражение лица Клары (тоже ростовчанки, ох, уж недоступной!), собрался и одержал победу (правда, неделю рот у меня не закрывался, и губы были измочалены). Так началась моя первая дружба с девушкой, о разрыве с которой — по моей вине — я жалею до сих пор.
Институт давал знания совершенно бесплатно, да еще платил неплохую стипендию, на которую можно было жить: продавались талоны в столовую по символической цене. Я брал только на обед: борщ, две котлеты с гарниром, чай с сахаром. Хлеб, горчица — бесплатно. Двадцать талонов стоили 15-16 рублей, при определенном подходе девчонки-официантки добавляли нам все время хлеб, который мы с аппетитом употребляли с горчицей, хорошо солили и перчили наши блюда. Многие ребята дружили с буфетчицами, которые снабжали их бесплатно талонами на завтрак, ужин, обед, а они отдавали их своим товарищам. Этим они выгадывали со стипендии в выходной день на пару-другую кружек пива. Пивных было много. Пиво я не любил, но выспаривал кружку пива, пережимая кисть руки, а поедая стручковый горький перец без закуски (тоже на спор), можно было получить за каждую перчину — 0,5 л водки. Так что в компании я был не лишним и пользовался авторитетом, был своим парнем.
Бытовала поговорка: «Институт выпускает спортсменов, артистов, но только не специалистов». Насчет спортсменов и артистов — правда: горный факультет держал первое место по боксу, борьбе, тяжелой атлетике, легкой атлетике, прыжкам с шестом, тройном прыжке и т.д. Славились своими победами по боксу в тяжелом весе Владимир Рытченко, Валерий Пономарев – полусредний вес, Паутов – тяжеловес. Были универсалы — прыжки с шестом, с препятствиями, марафонцы. Особенно хочется вспомнить фанатика марафонского бега — к сожалению, забыл его фамилию — но кличка «Марсианин» говорила о нем многим и много лет. Он брился налысо и все время бегал в шортах.
Один раз, зима стояла морозная, залили водой стадион. Какое это было событие! Счастье. Даже я за последние деньги — 100 рублей — купил ботинки с «дутышами». Я с детства катался на коньках, лыжах. Еще школьниками с Ниной Хныревой мы танцевали вальс на катке стадиона (там, где сейчас универмаг).
Так что я на льду стадиона института выглядел неплохо, пользовался вниманием девчат, особенно подруг сестры со строительного факультета. Катались на коньках не только студенты. Особенно хочется отметить чету профессора химии Михайлова. Оба такие маленькие, в теплых пальто и шапках, на коньках-снегурочках, они производили просто фурор! К сожалению, морозы простояли недолго, всего две-три недели.
Студенческая жизнь, особенно молодого человека после средней школы, имела свои сложности. Если раньше стипендию я не знал куда потратить, то теперь денег просто не хватало. Надо было что-то купить из одежды, особенно обуви, т.к. на танцплощадках (асфальт, цемент) они истирались очень быстро. Стоили туфли не так дорого — 8-10 рублей на «микропорочке» и верх из свиной кожи, но все же…
Посещение кинотеатра с девушкой, при легком угощении — пирожное с заварным кремом, ситро, конфеты — пробивали существенную брешь в моем бюджете. Правда, Лариска (так звали одну из моих подруг) старалась компенсировать мои затраты, добавляла свои деньги, но это были все равно траты. А поездки в Ростов! Пришлось искать дополнительные заработки.
Я влился в бригаду старослужащих, бригадиром у нас был Сливаев Иван Антонович — впоследствии замминистра угольной промышленности. И вот 4 или 5 человек мы на Хотунке разгружали вагоны, в основном с лесом, углем, щебнем. За один вагон нам платили 18 рублей. Конечно, обманывали. Мы стремились разгрузить по вагону на каждого. Хорошо, если попадался маломерный лес на платформе: раз-два скатили-сложили. Или сыпучий материал — разбили люки, и треть сама высыпалась. Но это было редко, обычно плывун, толстый, неподъемный погружен в вагоны с бортами. Каторга. Обычно разгружали всю ночь. Простоя не должно быть. Иногда задерживались на день — «взялся за гуж, не говори, что не дюж». Зато в субботу-воскресенье можно было и пошиковать: норма была сто граммов водки и кружка пива «для запаха, а дури своей хватало». Другие употребляли «коньяк — три косточки»: денатурат стоил в аптеке 80 копеек за пол-литра. От него умер отличный парень Юровский…
Случались драки. Потасовки между учебными заведениями – старая традиция. Еще мой отец рассказывал, что до революции дрались реалисты с гимназистами. При мне горняки выходили на бой с офицерами. Попадались офицеры в «городе», их били; горняки — в доме офицеров или еще где — драка неминуема, поэтому туда ходили человек 5-7. Как правило, победа была за нами.
Умер И.В. Сталин, начались реформы в институте: к власти пришли такие как Фролов (был парторгом, на угольных предприятиях не работал), профессор Карпов, бывший до революции инженером, участвовал в строительстве самой глубокой и строившейся по последнему слову горной науки шахты…
Началась «реакция» — почти 37-39 года в институтах: в каждой группе было несколько осведомителей; насаждались исключения, аресты. Многих пытались вербовать для работы в «органах». Предлагали и мне, но я категорически отказался быть их сотрудником. Потом, уже после вуза, мне это долго «откликалось»: зовет главный инженер вновь вводимой шахты начальником участка — при согласовании в горкоме — отказ; выдвигают главным инженером – отказ, и так много раз.
Под видом борьбы с космополитизмом разгонялись старые научные кадры — а вся горная наука была построена на иностранных словах. Теперь штрек надо было называть – «продольная», бремсберг – «восстающая» и т.д. Если на экзамене нечаянно ошибался в названии — неуд, а могло закончиться отчислением. Один привод в милицию — отчисление. Незавидную роль сыграл Кобилев, ставший ректором. Этот период назвали «кобилевщиной». Были уничтожены на факультетах хоры, самодеятельность; прекратились вечера в Крытом дворе – он был превращен в читальный зал.
За какие-то «заслуги» я остался в институте — за меня вступился сокурсник Иван Сливаев, с которым я дружил (он часто бывал у нас дома, я ему делал курсовые). А ведь были и такие аргументы, в силу которых могли выгнать из института запросто: у него бабка верующая и в комнатах иконы, а он их не выкинет и бабку не перевоспитает… Но как-то пронесло.
Светлым пятном того времени в моей памяти остался оперный театр НПИ. Особенно хочется почтить светлую памятью энтузиастов театра — семью Скалозубовых — преподавателей строительного факультета. Благодаря им высшей степени культуры прикоснулись многие: и студенты, и преподаватели. Не могу забыть Семена Гончарова — лучшего исполнителя роли Ленского в опере «Евгений Онегин».
Добрым словом вспомню многих преподавателей тех лет: доцента химика Быкова, корифея по сопромату «деда» Антонова; профессора геологии, немца по национальности Арнольда Вильгельмовича Пэка. А какие мастера были отец и сын Кутуковы – математики!
Не упомянуть фамилию Морского просто невозможно. В высшей степени культурный человек, специалист, но многие его не понимали. Был строг. Порядочен. Он никогда студенту не ставил неуд в ведомости. Приглашал на повторную сдачу к себе домой. Обычно задавал вопрос несложный, на сообразительность. Угощал чаем. Извинялся. Спрашивал: «Не помешает ли мыслям игра на виолончели?» «Конечно, нет!» И начинал играть. Предлагал отвечать: «Что знаете!» Заканчивал играть, спрашивал: «Ну, как? Нравится, как я играю?» Что тут ответишь? «Конечно, нравится!» «Ну, приходите в следующий раз». Казалось, он издевается. Но никто на него не обижался и без стипендии не оставался.
Ранее упоминавшийся уже мной Евгений Уланов сдавал экзамены на «повышенную» достаточно простым приемом: он приходил на консультации, проявлял «любовь» к науке, задавал вопросы и т.д. В конце просил для примера прочесть несколько билетов. Если у преподавателя их с собой не было, он просил принести на следующую консультацию. Преподаватель приносил, читал несколько билетов, Евгений записывал и их только и учил. Следил, как преподаватель кладет билеты в портфель (дома он их не будет тасовать). Утром перед экзаменом он «хлопочет» — скатерть, графин с водой, цветы и т.д. Наблюдает, куда и как преподаватель положит билеты. И уже готов взять билет и первым без обдумывания отвечать. Только уговор — дополнительных вопросов не задавать. Психология преподавателя такова, что ему нравится балагур, «нахал», да и время терять не хочется. Уланов берет билет — пять. Остальные билеты указывает своим ребятам. И вот каким-то образом у Морского он ошибся и взял незнакомый билет. Конечно, нужны «шпоры». Но как их передать? Решение: вызвать Морского к телефону. С проходной Виталий Дерибас просить дежурную позвать Морского к телефону. Тот выходит из аудитории, берет трубку: «Морской у телефона!» Дерибас: «Это баня?» Морской все понял и отвечает: «Нет! Баня там!» Словом, Уланов сорвался с «повышенной», получил три.
Профессор Мезенцев, автор книги «Организация труда и нормирование»… Конечно, такую нудную науку надо было читать человеку с большим юмором. И однажды он развивал тему энергозатрат на земляные работы, указывал на разнообразность грунтов, большую сложность и трудоемкость работ… Вдруг Дерибас потягивается и говорит: «Эх, сейчас бы «кинуть» кубика два». Все замерли — какой будет реакция? Мезенцев говорит: «Как я вам завидую, Дерибас! Если есть возможность, пойдите, киньте. Можете даже и больше!» Дерибас ушел. А на экзамене получил пять. Мезенцев задал ему дополнительный вопрос «Ну, «кинули» тогда, когда ушли с лекции?» — «Три кубика…».
Был у нас один очень хороший ростовский преподаватель. Он читал «Теорию ошибок и отказов». Я тогда не мог даже подумать, что с прогрессом, механизацией, автоматизацией процессов эта наука будет самой востребованной. Уверен, что многие «специалисты» из-за незнания этой теории часто не могут решить возникшую на производстве проблему. Так вот этот преподаватель разрешал пользоваться конспектами, книгами и говорил: «Моя задача – научить вас работать с книгой. Все равно все не запомнишь, да и не надо, т.к. все меняется очень быстро, а с книгой вы должны решить любую задачу». И научил – спасибо ему за это.
(Окончание следует)