Рассказы отца
Не первый раз передает нам для публикаций свои материалы Ю.Б. Петров. Неоднократно мы публиковали и воспоминания его отца, обработанные и подготовленные для печати сыном. Вот и сегодня мы публикуем рассказ-быль Петрова-старшего о далеких годах первой трети прошлого века.

Давно закончилась гражданская война. Пришла другая беда – голод. Особенно усугублял обстановку разгул банд разного толка, и все они имели цель – «грабь награбленное!». Разборчивостью особой не отличались: «На войне и поросенок – божий дар!». Политических пристрастий не имели, только чисто бандитские: «Бей белых пока не покраснеют; бей красных пока не побелеют!». Возглавляли банды различные «батьки», атаманы и просто «обиженные», желающие нажиться и разбогатеть на чужой беде.
Конечно, равнодушно к этому молодая Советская республика не могла отнестись. С бандами велась борьба. Особую роль здесь сыграли «ЧОНы» — части особого назначения, укомплектованные прошедшими боевыми дорогами, преданные делу революции лихими всадниками, рубаками, желавшими связать свою судьбу с армией.
Во главе эскадрона был всеобщий любимец, абсолютный авторитет, красавец, получивший от товарищей кличку «Ураган». Его эскадрон бросали на самые ответственные операции на Украине. Он прошел в рядах 1-й Конной армии Царицын, бил батьку Махно (правда, не совсем удачно: батьку три раза прижимали к морю, но тот, благодаря своей тактике партизанской войны, возникал в тылу и почти сбрасывал красноармейские части в море), воевал с поляками – самыми стойкими регулярными войсками, громил «басмачей» в Средней Азии – до сих пор там помнят жест закручивание усов «по-Буденному». В общем, опыт у чоновцев был большой, им уже осточертело болтаться в седле, они говорили, что за многие годы зад у кавалеристов стал похож на заднее место макаки. Всем хотелось домой, создать семью, мирной жизни.
Но… Появилась банда Сыча, терроризировавшая целый район, славившаяся особой жестокостью, хитростью, неуловимостью.
И вот – приказ.
Местом сосредоточения было определено большое красивое украинское село Вишенки, расположенное невдалеке от леса, с обширными лугами, богатой рекой и садами. И вот в этом «раю» расположился эскадрон; молодежи много, каждый вечер песни, танцы, хороводы. Одна беда – банда Сыча. После каждого набега – кровь, трупы, сгоревшие избы и т.д.
И вот мы, Ураган и я, останавливаемся на квартире местной учительницы, 26-ти лет, красавицы, умницы, веселушки, отличного аккомпаниатора-гитариста, с исключительно хорошо поставленным, красивого тембра голосом. Она часто выступала перед бойцами с украинскими песнями. Все бойцы были в нее влюблены — просто без ума. Не исключением оказался и Ураган. Конечно, таким парнем трудно пренебречь – Галочка (так ее звали) отвечала ему взаимностью.
Очень любил Ураган, когда она пела. Особенно нравились ему два романса: «Корневильские колокола» и «Позарастали стежки-дорожки…». Ураган клал голову на колени Галочке, а она укрывала его голову подушкой-думкой, вышитой чисто с украинским вкусом, клала на нее гитару и исполняла «Корневильские колокола». Однако после импровизированного концерта на все попытки Урагана сблизиться Галочка культурно отказывала ему и, провожая, пела: «Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки. Позарастали мохом, травою, где мы гуляли вместе с тобой!». Подобное отношение еще больше распаляло темпераментного Урагана, и ради нее он готов был на все.
Периодически поступали оперативные сведения о месте нахождения банды. Но каждый раз банду кто-то предупреждал, по прибытию чоновцев на место банды там ее не оказывалось, хотя все говорило о том, что она была здесь совсем недавно – следы конных стоянок, костры и т.д. Как правило, после этого словно в насмешку банда совершала дерзкий налет на соседнее село, с жестокой расправой.
Конечно, благодарности от начальства ждать не приходилось. Возвращались в Вишенки. Сильно расстроенного Урагана встречала Галочка с обычными ласковыми словами: «Ну, не огорчайся, милый! Я спою тебе твои любимые песни!». И, действительно, в этот вечер она была бесконечно мила, красива, нежна. Ураган таял от ее нежностей.
Я часто говорил Урагану, чтобы он сильно не откровенничал с Галочкой. Но он считал, что я ему завидую, ревновал Галочку ко мне, и в эти минуты струны долголетней боевой дружбы чуть не лопались: мы по несколько дней «бычились» друг на друга, разговаривали «через губу».
И вот однажды приходит донесение: банда Сыча отдыхает в домике лесника. Я докладываю Урагану, только указываю совсем другое место. Галочка, как всегда, спрашивает Урагана: «Куда? Надолго ли?». Он отвечает, как я ему сказал.
Звучит команда «эскадрон на-конь!», и по тревоге эскадрон выезжает за село.
За селом, километра через 3-4, я говорю Урагану правду о донесении. Он на меня замахивается шашкой. Сцена выходит тяжелая, оскорбительная. Он обвинил меня во всех грехах тяжких и заранее – в неуспехе операции из-за потери времени. Мы перешли на галоп и вокруг села поскакали в лес.
Окружив избушку лесника, мы к своей радости увидели привязанных коней, дым из трубы, доносившийся говор беззаботно отдыхающей банды.
Уничтожить банду труда не составило. Все бандиты была расстреляны и порублены, но один из них вскочил на лошадь и быстро стал удаляться. Ураган — за ним. Я следом. И вот когда Ураган на своем Черте догнал бандита, уже занес шашку, бандит оборачивается и стреляет в Урагана. Мой друг как подкошенный падает с коня…
Неописуемая злость охватила меня. Я пришпорил свою Сильву и помчался во весь опор. Бандит все ближе и ближе. Я делаю свой любимый замах шашкой и… Это была Галочка!
«Боря! Не надо! Пощади! Я буду твоя! Тебе одному буду петь и играть…» Эти ее вкрадчивые, ласковые, нежные слова еще больше обозлили меня, и я со всей силой опустил шашку на ее нежную белую шею, несколько наискосок, сильным ударом, которым можно отсечь голову лошади…
Время было суровое. Революционное. За данное преступление меня требовалось отдать военному трибуналу. Главарь должен был быть взят живым, и от него получены сведения о других бандах.
Трибунал признал меня полностью виновным, но благодаря моему старому боевому командиру Епифану Иовичу Ковтюху, герою гражданской войны, «с усами пышнее буденновских», наводящих страх на басмачей, с комплекцией Тараса Бульбы, я был отчислен в управление. А оттуда вскорости меня направили на учебу в школу милиции. Последние мои слова трибуналу были: «Я виноват! Судите меня по всей строгости военного времени, но за Урагана я не мог поступить иначе!»…
… Этот рассказ — почти правда. Впервые со сцены с этим рассказом я выступил перед курсантами школы милиции, потом неоднократно в переработке он звучал по Новочеркасскому радио. Этот рассказ прошел со мною по всей жизни: в самодеятельности КУКСов, на фронте, в госпиталях, НПИ, особенно хорошо принимали его в туберкулезном санатории в роще «Красная Весна» — Краснокутской роще. Мне было очень приятно в пожилом возрасте (более 80 лет) видеть в глазах тяжело больных, умирающих людей благодарность за доставленное удовольствие. Выступление обычно заканчивалось просьбой исполнить на гитаре «Корневильские колокола», «Бранденбургский марш», «Позарастали стежки-дорожки…» и массу других песен. Я уставал, сказывался возраст, но уйти просто так я не мог. Поэтому всегда был желанным гостем. Мне льстило, что мои «пациенты» говорили: «Пусть молодые не приходят (студенты-шефы), а ты, дед, приходи почаще». В это время там, в санатории, умирал родной брат моей жены – Александр Никифорович – что придавало мне сил, чтобы ободрить его.