Первой из славной институтской династии Михайловых я узнала невестку, Наташу. Говорят, истинная женщина из всего может сделать шляпку, салат и скандал. А действительно истинная женщина сделает праздник.
Михайловская квартира окнами выходит на две высоченные ели, где приютились белочки, и их можно наблюдать прямо с балкона. Последний этаж, зато на день рожденья подруги удобно вылезти на крышу с бутылкой ледяного шампанского…

Ностальгическое распитие «советских» спиртных напитков втроем. Наташа единственная чувствует, что надо принести на закуску: пирожок с ливером, плавленый сырок и баночку кабачковой икры.
В семье Михайловых мы каждый год провожаем Масленицу, за что и любим этот праздник больше других. Наташа замешивает ведро теста и с полудня начинает печь блины. Таких кружевных, золотисто-розовых и благоухающих никто никогда нигде уже больше не печет. Восхитительная гора блинов. Теперь надо сварить глинтвейн. Глинтвейн делается из вина каберне собственного производства Володи Михайлова и экзотических фруктов и пряностей, которые добавляет Наташа. Выпить его можно несметное количество, и очень хочется это сделать, особенно когда Наташа на специальной решетке над горячим вином разжигает политые спиртом кусочки сахара, и жженка по каплям соединяется с глинтвейном…
Наконец уделяется внимание чучелу «Масленицы»: вместе с тем, что мы хотели бы в себе истребить, оно горит синим пламенем.
В общем, праздник – любое общение с этой женщиной, особенно если она внимательно смотрит на тебя своими сияющими глазами…
…Когда Наташа с Володей переехали в михайловскую «родовую» квартиру в «профессорском» доме, Наталья полностью воссоздала уютную и одновременно музейную атмосферу семьи Михайловых, проживших там почти всю свою наполненную смыслом, интересную жизнь.
– Наташа, ты – самая настоящая Михайлова!
Наталья:
– Я вписалась в эту семью, потому что она была созвучна нашей. Мне повезло: наши семьи находились на одном социальном уровне. Мои деды оба были на руководящей работе. Папа – главный инженер завода, мама – врач. Статус семьи – достаточно высокий по тем временам. Сколько я себя помню, мы жили в квартире с телефоном, у нас была машина. Этот уровень жизни был нормальным для меня. Но ни в моей семье, ни у Михайловых материальное благополучие не ставилось во главу угла. Мы просто в этом жили. Поэтому я не чувствовала себя Золушкой, выйдя замуж за Володю.
Но сфера интересов в семье Михайловых была другая – наука. Я же выросла «на производстве», папа брал меня с собой на завод. Его работа была связана с металлом, а увлекался отец радио. У нас в доме висел портрет Попова, все думали, что это наш родственник. Судьба повернула так: что для моего деда было профессией, для мужа стало хобби – Вова любит строить. А то, что для моего отца было хобби, стало для мужа профессией.
В наших семьях был культ главы семьи. Ни мои, ни его бабушки не работали, были домохозяйками. Когда деды приходили с работы, им накрывали стол не на кухне, а в большой комнате. И вообще, всевозможными способами оказывалось уважение. И для меня это отношение было вполне естественным. Мне не нужно было себя переламывать, менять свои привычки. Это все я видела с детства. И в обеих семьях был не культ домашнего хозяйства, а культура дома. Не культ вещи, а культ дела. Главным было то, чем занимался мужчина. Вещи приобретались и служили годами, поскольку были необходимы. В этом и ценность старых вещей, которые принадлежали нашим родителям. Теперь все эти вещи, в которых хранится дух дома, дух семьи, собрались все к нам в эту квартиру: ведь мы с Вовой – единственные дети. Еще был культ книги. Но интересный синтез: в нашей семье преобладали книги по искусству, классика, иностранная литература, а у Михайловых – научно-техническая. В итоге у нас собрались две большие библиотеки – воссоединение гуманитарного и технического начала.
– Володя, жизнь вашего деда, проректора НПИ по науке Владимира Гавриловича Михайлова – просто сюжет для романа…
Володя (Владимир Владимирович):
– Дед был из семьи железнодорожного мастера. В 1919 году поступил в Московский горный институт. Пробивался сам, занимался репетиторством. Помогал своим. Четыре брата и сестра выучились, все пошли по его следам, все стали горняками, да так в Москве и осели. Дед уехал работать в Донбасс, в Свердловку. Начинал мастером, стал главным инженером шахты. Но из-за политической обстановки в 30-е годы он вынужден был переместиться в другое место. Специалистов хватали, сажали, судили… В то время было много аварий на шахтах. Главное было «давать уголь», а если кого-то придавит – это вредительство. Дед тоже находился под следствием, но смог доказать, что это горные условия сыграли роковую роль. Чтоб не подставляться, решил сменить место жительства. Переехал в Кузбасс, где работал начальником шахтоуправления. Потом перешел в Томский политехнический институт на преподавательскую работу и организовал кафедру горных машин. Перед войной приехал в Новочеркасск, чтобы образовать такую же кафедру в НПИ. Новочеркасск понравился всей семье – юг, тепло, фрукты. Здесь Михайловых и застала война. Владимир Гаврилович был ценным специалистом, кандидатом наук и нестроевым из-за близорукости, больного сердца и плоскостопия, да и возраста – 42 года. Поэтому он не был призван в армию. Жена с сыном эвакуировались в Карачаевск, а когда Новочеркасск оккупировали немцы, он пошел пешком на Кавказ к семье. Проходил по 60 километров в день и добрался, побыл с ними, а потом ушел через перевал в Грузию, где организовал производство кокса. Оборудования не было. Он сам сконструировал печку. Вырубили в скале котел, засыпали углем и получали кокс для выплавки чугуна. Деду за это дали орден Ленина после войны. В 1943 году он вернулся в Новочеркасск, и ему пришлось восстанавливать НПИ. Корпуса были разгромлены, оборудование разбито. Но у деда была хватка хозяина, и он не любил беспорядка. После войны начала бурно развиваться угледобывающая отрасль в Донбассе. На этом подъеме Владимир Гаврилович, заведующий кафедрой горных машин и проректор НПИ по науке, создал факультет автоматизации и механизации. Это полностью его детище, руководимое соратниками: кафедру горных машин и механизмов Михайлов разделил впоследствии на части между своими аспирантами, так что можно сказать, что весь факультет вырос из одной кафедры. Всего у Владимира Гавриловича защитились более 60 аспирантов. Михайлов как проректор по науке ходил по лабораториям института и спрашивал, чем помочь. Сохранились его рабочие блокноты с записями, кому чего не хватает. Ездил в Германию за станками, оснастил мастерские, раздал на кафедры. Это был мощный прорыв в оборудовании института. Станкам по 80 лет, а они работают до сих пор. Семье Михайловых как служебную квартиру отдали особняк напротив института, в котором сейчас музей. Владимир Гаврилович был беспартийным проректором, но пользовался непререкаемым авторитетом в НПИ и большой поддержкой в Министерстве угольной промышленности, где работали первые выпускники его кафедры горных машин Томского политехнического.
– А каким он был семьянином?
– Они с бабушкой поженились, когда им было по 19 лет. Бабушка окончила педучилище, но почти не работала. Семья никогда не бедствовала. У деда было стремление к дому, к хозяйству. Подвал всегда был наполнен едой – домашним консервированием, картошкой, тыквами, арбузами. Дед был склонен к насыщению дома бытовой техникой. Он всегда прилично зарабатывал. После войны горную отрасль приравняли к военной, и Михайлов в этой иерархии имел статус горного генерала. Ежегодно ему полагались деньги в размере стоимости автомобиля ЗИМ. И зарплата была 500–600 рублей. Деньги Михайловы тратили на путешествия. Дед с бабушкой объездили всю Европу, слетали даже в Америку, путешествовали по Советскому Союзу, отдыхали в санаториях.
– Дитя века, «своевременный» человек, он еще и оказался «в нужное время, в нужном месте»?
– Он выбирал между двумя отраслями: железная дорога и горное дело. Угледобыча показалась ему более перспективной. Угадал точно: отрасль начала развиваться, и на его век хватило угля, нефтяные разработки начались только в 80-е годы. Угольная промышленность поднимала и политехнический институт: деньги шли из Углепрома. И дом этот «профессорский», в котором вырос и живу сейчас, был построен на «угольные» деньги, которые дед смог добыть для института еще и потому, что его бывшие студенты находились на верхних этажах власти.
– А ваш отец, его сын, Владимир Владимирович, он уже был просто баловнем судьбы?
– Он не пошел по стопам деда. Ему показалась более перспективной энергетическая отрасль. Отец отправился своим путем, и дед не оказывал ему поддержки. Владимир Владимирович работал на кафедре электрических станций, в отраслевой лаборатории. В это время по инициативе Косыгина в науку внедрялись экономические рычаги. Научно-исследовательские лаборатории переводили на хозрасчетные отношения. В это же время начал бурно развиваться военно-промышленный комплекс, и вузовская наука оказалась востребована: предприятия вкладывали деньги в развитие своего оснащения. Отец стал заведующим хозрасчетной научно-исследовательской лабораторией на электромеханическом факультете. В то время ее баланс был отрицательным. Владимир Владимирович быстро сумел развить дело до значительных масштабов, получил независимость и собственный расчетный счет. Теперь это было конструкторско-техническое бюро, в котором работали уже 1000 специалистов. А начиналось все с 20 человек. Предполагалось бурное и мощное развитие научных разработок и внедрение их в промышленность. За несколько лет были построены 12 тысяч квадратных метров производственных площадей. Отец видел перспективу. Для своего детища он, один из первых в стране, приобретал персональные компьютеры, у которых заводские номера были «5», «7»… Никто еще не помышлял об оборудовании для проектирования, а в КБ уже были графопостроители, координатографы, и тоже с единичными номерами. Это все добывать было непросто. Но у Владимира Владимировича Михайлова было такое видение.
Ранний уход отца был ударом для меня. У нас с отцом было полное единство. Он никогда на меня голос не повышал. Наставлял мимоходом, но его слова отрезвляли. Он владел искусством воспитывать не под горячую руку.
– А как в вашей семье тратились деньги?
– Отец, как и дед, не собирал, а тратил их, и тоже на путешествия – в Европу, Африку, Азию. Привозили в основном сувениры. Меня никогда ничем не баловали. Причем порог я устанавливал себе сам: ничего не просил, что покупалось, весьма скромное и демократичное, то и носил. Отличаться мне было бы неприятно.
– Дом, в котором жила ваша семья, наверное, самый красивый и знаменитый в нашем городе…
– Мои папа с мамой вместе учились и поженились после окончания института. Меня принесли из роддома к деду в особняк. А через некоторое время родители получили эту квартиру, тогда она была коммунальной. Под строительство профессорско-преподавательского дома был отведен пустырь в один гектар. Архитектор Константин Куликов связал свое творение в единый ансамбль с институтскими корпусами. Дом строился хозспособом, это была длительная процедура.
В новые квартиры въезжали молодые ученые. Прошло больше пятидесяти лет. Из прежнего профессорско-преподавательского состава здесь осталась только профессор Алиса Семеновна Кутькова.
– Какие качества достались вам в наследство от деда, какие от отца?
– Не знаю, от кого именно, оба были созидатели, успели сделать многое, – способность сделать дело «в чистом поле» безо всяких на то оснований, средств и помощи: могу организовать конечный результат, насколько хватает моих возможностей. Я окончил ФМА, специальность «электрификация и автоматизация горных работ». Совмещение дедовской и отцовской профессии. Но еще во время учебы хотел перейти на стройфак. Вот это мое призвание. Как художника тянет к кисти и холсту, так меня – к стройке. Свой первый забор я построил, когда десяти лет мне еще не было, и он до сих пор стоит. Причем никто меня не учил, я сам вырыл землю под фундамент, носил кирпичи, выложил кладку высотой два метра. Это было на Тургеневской, в доме бабушки, маминой мамы. Там мне была воля вольная, делай, что хочешь. Свободу я использовал на созидание – пилил, строил, заливал, крыл. Проложил дорожки, построил мастерскую. Для меня строительство – это развлечение, расслабление, зарядка. Я сам за два года построил двухэтажный дом на родительской даче. А сейчас достраиваю дом на нашей даче на Дону. Недавно мы с Наташей вдвоем перекрыли крышу.
– У вас была очень старая, просто знаменитая машина, с которой вам было трудно расстаться.
– Она и сейчас есть. Зачем с ней расставаться? Это же еще отцовская «Волга», ей уже почти тридцать лет. У деда была «Победа», на ней папа учил меня водить машину. Потом была «двадцать первая» Волга, которая стала папиной, когда умер дед. А ГАЗ-24 живет в нашей семье дольше всех автомобилей. Долгожитель. Я пока без нее обойтись не могу. У меня нет склонности менять машины. Отсутствует стремление к шику. Я чувствую пиетет к старым, добротным вещам, не отторгаю их, а одушевляю. У меня на них не поднимается рука. Ощущаю их как воспоминания прежних лет.
– Но эта «Волга» же еще и ездит!
– Я сам с детства ремонтирую все наши машины. Есть чутье на механизмы. Не криворукий я.
– А как родился принцип, что все, что у вас на столе, надо по возможности производить самим?
– Если бы Наташа не была такой, какая есть… Благодаря ее маниакальному трудолюбию я знаю: все, что приношу с дач, будет переработано, засушено, сварено. А сбор собственного урожая мне нравится. Мамины тетки имели виноградники в Бессергеневке и делали свое вино. В подвале на Тургеневской мы нашли пустые бочки. Когда Лигачев запретил спиртные напитки, мы почитали книжки и с 1985 года делаем свое вино. Так возвращаются традиции.
– Ваша единственная дочка Меланья (живет и работает в Москве, и ей это нравится) немножко разбавила династию «дельных мужиков» Михайловых.
– Зато получилась «дельная» девка. Она самостоятельно выбрала специальность «графический дизайн», добивалась ее и утверждала себя в своей профессии. В этом и проявилась семейная традиция.