КРЫСЫ
Крысы объявили войну экипажу «Крымского комсомольца». Честно признаюсь, крысы присутствовали на нашем боевом корабле постоянно. Порой, находясь на ночной вахте, матросы даже прикармливали ржаными сухарями этих морских бродяг. Старший моторист главных дизелей Шурик Катюжанский, доложу вам откровенно, серьёзно занялся дрессировкой одной из этих тварей. Или дар у него какой имелся, или же крыса оказалась такой умной – мне не ведомо, да только сдружился он с ней необычайно. Дошло до того, что эта серая бестия стала наведываться к нему в каюту. Да и не просто заходить «на огонёк», а запросто залазить к нему в коечку… И пускал «бульбы» во сне старший матрос Катюжанский вместе со своей «подругой». Его пример оказался крайне заразительным. Дрессировщиками и последователями Дурова оказались ещё некоторые члены экипажа. Уверен, что дрессурой увлеклись не только матросы, но и некоторые «господа мичмана». Подозреваю, что и «господа офицера» занимались этим, совершенно неуставным делом. А дабы «пассии» моряков не перепутались, то их стали окрашивать. Старший моторист окрасил хвост своей «подруги» зелёнкой. Другой умник покрасил крысиный хвост свинцовым суриком. Третий обесцветил шерсть животного перекисью. Вот так и бегали по кораблю разрисованные моряками разноцветные крысы.
— Вон, мужики, крыса мичмана Немировича побрела, — говорил матросик.
— Не-е… У Гриши-то крашена пятнами… А эта как тигра, полосатая…
— Уж не старпомовская?
— Нет, у Геннадия Алексеевича у крысы полоски вдоль!

И всё бы шло своим чередом, да приключился одним ранним утром такой вот конфуз… Наш корабль стоял в базе Донузлав. Вахту на трапе, соединяющим «Крымский» с берегом, стоял старшина 2-й статьи Женька Стебаков. Раннее утро. Все проверяющие уже спят. Команда ещё спит. Тоскливо стало морячку. Вспомнил он свой «самоход» на берег к дородной, пахнущей молоком и навозом, доярке Галине Ивановне. Эта самая доярка была лет на восемь старше Женькиной мамы: посему обращался он к ней только по имени-отчеству. А познакомился второстатейный старшина с вышеобозначенной дамочкой при обстоятельствах крайне любопытных, которые не описать я просто не смею…
Пребывая в увольнении в посёлке Ново-Озёрный, решил он испить пенного напитку. Кваса, по словам «Ромео», он не нашёл, а по причине страшно мучащей его жажды, решился ударить по пиву. Подозреваю, что кроме пива он злоупотребил ещё портвейн, так как был задержан патрулём в состоянии совершенно скотском и не достойном.
Уж добры молодцы, подбадриваемые молодым лейтенантом, закручивали «пирату» за спину клешни, как на горизонте нарисовалась женщина очень пышных форм. Формы были настолько пышными, а желание помочь подающему SOS моряку таким безудержным, что патруль, оставив на поле брани бескозырки, ремни и погоны, поспешил бесславно удрать.
— Это что ж такое! МорЯку и выпить не можно! – кричала доярка в спины патрулю.
— Да… — скромно икнул Женька.
— Я вам покажу кузькину мать! – продолжала спасительница.
— Да… — ещё более скромно икнул потерпевший, поражённый формами.
— С какой коробки? – ласково спросила его женщина.
— С «Крым…», — выдохнул Женька, не сводя глаз с огромных грудей.
— Ясно. Пошли ко мне…
— Да… — выдохнул моряк и сдался нахлынувшему на него «амуру».
По пути к хате своей новой знакомой, прямо в ночной крымской степи, Галина Ивановна овладела изголодавшим по женской ласке старшиной 2-й статьи. Уверен, что старшина, забыв об уставе, воинском долге, о моральном кодексе строителя коммунизма и прочих глупостях, совершенно неуместных в делах интимных, даже и не пытался сопротивляться разбойному натиску… С той самой поры и начался у них медовый месяц. Вспомнив горячие блинчики, сметану и роскошное тело Галины Ивановны, Женька вздохнул.
Тут на его радость прибрела крыса, раскраски совершенно ему не знакомой. Чужая стало быть крыса. И так, доложу я вам, нагло прётся на берег, совершенно не обращая должного внимания на тоскующего Женьку. Обидно стало вахтенному, и он легонько отодвинул крыску носком своего ботинка. Крыска, взглянув на Женьку крайне презрительно, вновь потянулась к сходне. Вахтенный, обалдевший от такого к нему неуважения, пнул бедное животное. Бедное животное, крайне возмущённое поведением вахты, просто и с достоинством посмотрела в глаза морячка.
— Юра, вот как человек смотрела! – признался мне потом Женька.
— Ну а ты?
— А что я? Смотрел на неё…
Кто знает, как долго бы продолжалось противостояние учёной крысы и неучёного человека, да только на горе обеим возвращался с берега командир «Крымского комсомольца» Николай Иванович. Наш командир был человеком достаточно мягким и порой даже сердечным, но подходя к сходне доверенного ему боевого корабля и не заметив к своей особе должного внимания, был крайне озадачен. Ещё больше огорчился Николай Иванович, услышав монолог старшины 2-й статьи Стебакова…
— Вот ты тут и стой, зараза! Нет тебе схода на берег! Командир зарубил увольнения. Такая же «контра», как и ты. Да ты не его ли, крыска, будешь? То-то я смотрю и морда на нашего «кэпа» похожа! Точно – командирская! И повадки такие старорежимные. А мне на тебя, да и на «кэпа» на-чи-хать.
Командир, услышав эти «на-чи-хать», вытер лицо носовым платком. Крыса присела на хвост.
— Вот кто тут главный? – продолжил Женька обращаясь к «серой» и совершенно не заметивший командира. — Нет, не «кэп»! Я – главный! Хочу – отпущу тебя на берег. Хочу – вечером сам пойду. Пойду на хутор к Галине Ивановне.
Командир тактично не мешал общению моряка с животным, а товарищ Стебаков в подробнейших и ярчайших словах поведал и о крысах, и о своих походах в село, и о Галине Ивановне, и о её замечательных формах… Услышав о «формах», капитан 3-го ранга возмутился. Его лицо стало красным, потом лиловым от злости, затем снова красным, и, наконец-то, приняло привычный колор.
— Ах, ты скотоферма раздолбанная! Ах ты, крыса вторастатейная! Это тебе не здесь! Здесь тебе не там! Это тебе ЧТО?! Пароход или боевой корабль?! Я тебе кто?! Я тебя КАК?! Развёл тут, юный натуралист, бардак! На берег спишу! – закричал Николай Иванович, вновь краснея лицом.
Женька, не ожидая такой смены курса, совершенно растерялся. Учёное животное, обалдев от таких громких слов и порывистых жестов, загрустило.
— В порошок сотру! – продолжал «кэп», потрясая кулаками. — Ещё три года служить будешь! Берега не увидишь, карась зелёный!
Евгений молчит, и тут командир большого десантного корабля «Крымский комсомолец» сказал фразу, о которой вся наша команда потом долго сожалела. Прямо скажу – лучше бы он сказал что-нибудь другое… Но слово — не воробей…
— Ко мне, Сопля! – приказал командир.
Это фраза, ставшая потом крылатой, предназначалась, разумеется, старшине 2-й статьи, но крыска-то была учёной. Услышав знакомую команду, серая резво бросилась к хозяину. Да не просто кинулась в нежные объятия капитана 3-го ранга, а в штанину широких брюк! Николай Иванович успел перехватить поганое животное ну где-то в районе… Ну, выше колена поймал её…
— Снимай штаны! – приказал он вахтенному, прижимая бедное животное к бедру.
Женька, напомню вам, человек совершенно неучёный, расстегнул ремень своих брюк…
— Да не свои «чехлы» снимай! Снимай мои штаны! – кричит «кэп».
Женька дрожащими от неожиданно свалившейся на него счастья руками, стал медленно расстёгивать штаны командира…
— Крепче держите крысу, товарищ командир… — заботливо приговаривал он.
— Держу… Разжалую в матросы… Три месяца без берега…
Крыса была арестована и, как особа крайне опасная, заключена в ведро с крышкой. Следствие и суд были скорыми. На утреннем построении экипажа на шею бедного животного было надето проволочное кольцо с десятком гаек. Палачом был уже знакомый вам старшина 2-й статьи…
— За борт! – приказал командир.
— Есть! – бодро ответил Стебаков.
— На жопе шерсть! Три месяца без берега! Погоны перешивай! – заключил командир.
— Есть…
Вечером этого же печального дня стоял одинокий, разжалованный в матросы, Женька в курилке на юте. Команда не желала общаться с ним. На пирс пришла пышная Галина Ивановна.
— Чё не приходишь, касатик? – обратилась она к любимому.
— У меня теперь, Галина Ивановна, другой интерес имеется! – ответил он ей, перегнувшись через леер борта.
— Чаво? Почему не пришёл вчера вечером?! – кричала ему она.
— Я к вам больше не ходок!
— Это по какой такой причине?!
— А по той причине, что не желаю более с вами, Галина Ивановна, путаться!
— Путаться? Ах ты, крыса!
Их диалог прервал дежурный по кораблю.
— Матрос Стебаков, ступайте в свою норку!
— Что я вам, крыса?.. – обиделся Женька.
Ночью он долго ворочался в коечке, да и, засыпая, повторял:
— Я не крыса какая… Сама ты… Я человек… А человек – звучит го…

***
Бескозырка
Бескозырка белая,
В полоску воротник.
Пионеры смелые
Спросили напрямик…

Человек, разумеется, может сгореть. От огня, от водки, от любви, чёрт меня побери, но что бы сгореть от стыда… А дело было так…
В первое воскресенье декабря получил один матросик с десантного корабля долгожданное увольнение на берег. Месяц болтались они в море. Заслужил, наверное, он эту увольнительную. Соскучился по берегу.
— Ты смотри у меня, душа в полоску, зелья хмельного не пей, по девкам красным не гуляй. Не позорь «Крымский», — ласково сказал старпом и, вручая ему увольнительную записку, добавил: — В 22.00. чтобы стоял, как кнехт на палубе.
Прыгнув с танковой сходни «Крымского комсомольца» на пирс, отдал морячок честь корабельному флагу и вахтенному, надел бескозырку на макушку коротко стриженой головушки, закурил и пошёл в славный город-герой Севастополь.
Красавчик-матрос. Брюки наглажены так, что о них можно порезаться, бушлат сидит на нём ладно, ленты бескозырки развиваются на ветру. Сам адмирал Нахимов повернул бронзовую голову и, чуть было не упав со своего постамента, посмотрел счастливому матросу вслед. А счастлив энтот матросик ещё и тем обстоятельством, что лежит в кармане его брюк клочок бумаги с заветным телефонным номером и, возможно, ждёт его на берегу самая красивая девушка города-героя. Зовут его избранницу Наташей, познакомились они этим летом, а учится она на первом курсе приборостроительного…
Телефонный автомат проглотил «двушку».
— Алло…
— Привет, Наташа, я бросил якорь в двух кабельтовых от твоего подъезда.
— Алло. А вы кто?
— Макуха-Маклай!
— Привет, пират! Когда пришли в Севастополь?
— Подробности после швартовки. Идём в кино? Сегодня в «Танаисе» крутят фильм «Синьор Робинзон»! Билеты уже в кармане, ногу трут.
— Выхожу! Жди!
Через пару минут идёт матросик, левая рука крендельком, барышня рядом. Все прохожие оборачиваются, улыбаются счастливой парочке, завидуют, стало быть. Девушка глаз не сводит с кавалера. Ждут их два места в последнем ряду кинотеатра. А на какие места ещё брать билеты?! Разумеется, только на последние — а где ещё можно тайком от всех целоваться?!
Не спешит парочка. До киносеанса целый час. Прогуливаются… Гордый матросик-первогодок с «Крымского комсомольца» небрежно отдаёт честь. А повидал он на «Крымском» ох как много! Почистил котёл, пролез все трюмы не хуже корабельной крысы, привык спать не более трёх часов в сутки, уже и гальюны пудрил от всей души и не ложкой, а «машкой» набил мозоли себе на ладонях. «Машкой» на кораблях называют здоровенную швабру, имеющую вид неописуемый. Ежели каши не поел, то и не протянешь её по палубе. Но то он не рассказывает своей подруге. Скажу так, просто забыл об этом! Рядом такая красивая девчонка! Ну а если и приврёт служивый чуток про шторма, ветра, якорные цепи и другие морские штучки, то простим морскому, ну если не волку, то волчонку, этот маленький грех…
Матрос с девушкой проходят мимо компании пяти подвыпивших мичманов. Обмениваются они воинским приветствием. Ручку к бескозырке прикладывает матросик. Ручки к фуражкам приложила и компания. Здрасьте, мол. Премного вам рады. И всё шло бы как в немом кино, но приключилась такая вот оказия…
— Ма-тро-о-о-з! Подари-и нам де-евушку-у! – нарушил тишину голос одного из мичманов.
Вот именно так протяжно, как кота тянут за хвост, и было сказано.
— Ма-тро-о-о-з! Подари-и. Не жми-и! – подхватил другой.
— Трубку, револьвер, жену – не отдам никому!
Слово «револьвер» было сказано матросиком с ударением на «о». Нате вам, господа завистники, не лыком шит матросик с «Крымского».
— Во гля — шпундель! – смеётся компания. — С какого парохода, мОрАк?
Парочка гордо дефилирует мимо. О чём с дураками говорить?
— Товарищ матрос! Подойдите ко мне, — приказывает один из мичманов.
До смерти не забудет матрос с «Крымского» его усталых глаз.
— Матрос … по вашему приказа… при…
— Товарищ матроз флота рассейскаго, — начал он скрипучим, как корабельная таль, голосом и, поднимая взгляд от его башмаков, закончил: — У вас из-под брюк видны ленты бескозырки…
Пять каракатиц в ноздрю! Из-под чёрной штанины флотских брюк тянулись почти на метр ослепительно белые тесёмки кальсон… Вспомнил матросик улыбки прохожих и поворот головы адмирала Нахимова… От его ушей можно было прикурить…
На корабль он вернулся к обеду. Кинофильм ему, наверное, не понравился…

***
Я вспоминаю всё это и грустно улыбаюсь. Бескозырку я снял 26 лет тому назад, а кальсоны, после этого «антэрэсного случАя», люто презираю… Неудобно как… перед адмиралом-то… получилось…