Приближение Пасхи, щедро пригревающее весеннее солнце для большинства из нас сигнал – пора навестить дорогие могилки, привести их в порядок после зимы, убрать мусор, подправить и подкрасить оградки. Так уж повелось на Руси.
Когда по весне я иду на Яновское кладбище, мне страстно не хочется умирать. Потому что в мире светло и ярко, а последнее пристанище здесь выглядит уныло и невыразительно. Больше всего не хочется умирать осенью, потому что дорога, по которой я отправлюсь в последний путь, будет уж слишком терниста и трудна. Сюда и в обычную-то погоду ехать тяжело – и морально, и физически. Заходится сердце от невыносимой тряски на многочисленных ухабах и глубоких колеях, когда стоящий на полу катафалка гроб с усопшим беспрерывно подпрыгивает, норовя выкинуть вон свой траурный груз. А в дожди дороги здесь раскисают так, что город мертвых становится попросту непроходимым и непроезжим.
И еще, когда я иду на кладбище, я все время думаю о крематории. Как жаль, что в нашем городе его нет. Уважая многие традиции предков, некоторые я категорически не приемлю. Как вот эту – заколачивать в деревянные ящики тела усопших, а затем предавать земле, огораживая отведенную территорию немыслимыми оградами, выкупая двойные, а то и тройные участки “впрок”. Потом начинать ежегодную борьбу с сорняками, одновременно с грустью наблюдая, как некоторые могилки постепенно зарастают бурьяном. Старушку по соседству давно никто не навещает: ее дети переселились в другой город, других родственников, видимо, нет. От могилы неподалеку остался едва заметный, заросший травой холмик, на нем так и лежит, весь выцветший, единственный похоронный венок. На могиле чуть дальше деревянный крест расшатался и упал, кто-то отнес его в мусорную кучу… Мусорных куч много. Их количество несколько сокращается в период массового приведения кладбища в порядок, но они никогда не исчезают совсем. Ведь чтобы куч этих не было, их надо вывозить постоянно, а не только перед Пасхой. А чтобы не было невыразимо печально от вида заброшенных могил, надо кому-то наводить на них порядок. Может быть, даже соседям по участку. Но никто не хочет заботиться о чужих могилах. С родными бы управиться.
Философию человека могут резко изменить две вещи: рождение ребенка и смерть близких. Несмотря на всю внешнюю полярность этих понятий, между ними много общего, ведь они две стороны одной медали под названием жизнь. Значит, связаны крепко и неразрывно. Однако, научившись — по большому счету – обожествлять первую, мы так и не привыкли с должным мужеством и благоговением рассматривать вторую.
Мы упорно бежим печальных моментов нашего бытия, обращая восторженные взоры к радостным. Мы энергично приветствуем появление нового, мимолетно воздавая дань отжившему, и почти уже смирились с тем, что атрибуты первого и второго резко отличаются друг от друга. Видимо, поэтому большинство наших кладбищ так не похожи на места мирного упокоения, тихой скорби и размышлений о вечном. Скорее, они напоминают поля битв — со своей памятью, совестью, эпохой, безвременьем. Говорят, что состояние кладбищ безо всяких трудоемких исследований выявляет нравственный уровень общества. Если так, то наши кладбища, увы – яркое свидетельство нашей общей безнравственности. И это едва ли не самый большой парадокс человеческого существования, ведь в большинстве своем мы – каждый по отдельности — нормальные люди, помнящие о прошлом, умеющие печалиться и скорбеть, воздавать дань уважения ушедшим. В большинстве своем каждый из нас сам по себе и человечен, и нравственен.
Но быть общественно-нравственными, оказывается, гораздо сложнее…