На днях, а именно 12-13 октября, в Новочеркасске прошли дни Москвы. В рамках этого события в стенах Казачьего драматического театра был показан спектакль московского театра «Школа современной пьесы» «Город» по пьесе модного ныне драматурга Евгения Гришковца в постановке не менее востребованного столичного режиссера Иосифа Райхельгауза.
Предшествовавшая сему событию навязчивая реклама на местном радио сделала свое дело — зал оказался заполнен на сто процентов: новочеркасская интеллигентная (а следовательно, небогатая) публика, выкупив 100-200-рублевые билеты, с радостью пришла на встречу со столичным искусством. И что же она увидела? Что приобрела из духовных ценностей в процессе просмотра и унесла с собой по его окончании?
Авансцена была выдвинута вперед за счет накрытых станками первых трех рядов кресел и тем приближена к партеру, а усаженная на ней часть зрителей оказалась повернута лицами в зал, что называется, лицом к лицу лица не увидать. Слева, справа, в центре перед сценой и под балконом были установлены металлические лестницы-стремянки со сложенными под ними пустыми банками из-под краски, из чего зритель четвертого, ставшего первым, ряда, сделав вывод, что действие развернется именно в проходах между рядами и над ними, предусмотрительно подобрал под кресла ноги в праздничных туфельках с бантами и будничных кроссовках. Дескать, мало ли что тут произойдет, ремонт ведь, сразу видно. Но не произошло практически ничего: ни буквально ремонта, ни ремонта душ, ни встречи с искусством — в лучшем понимании этого слова.
Долгожданные актеры — премьеры со шлейфом еще советской известности (Дарья Михайлова, Альберт Филозов) поочередно выходили в зал, взбирались на стремянки — каждый на свою — и вели скучные диалоги и монологи, не особо заботясь, услышат ли их из дальнего угла бельэтажа или балкона.
Новаторство? Авангард? Ах, сколько его уже перебыло. В стране, где величайшие театральные традиции, заложенные М. Щепкиным, К. Станиславским, В. Мейерхольдом и лучшими их учениками и последователями, все это уже проходили. Было и быльем поросло. Новизна минимализма выразительных средств, отсутствие декораций и реквизита, обыденность и несменяемость сценических костюмов хороши лишь вначале. Но театр ли это — еще большой вопрос. Впрочем, где есть Актер, там и воздух заиграет. 13 октября в звенящей тишине зала, усиленно прислушивающегося к произносимым заезжими гостями фразам, игры было не больше, чем «в ромашке на лугу». Первые 20 минут зрители, настроясь, слушали, стараясь разобрать, что же им привезли, затем приуныли, заскучали и стали недоумевать, поглядывая по сторонам, — а может, это я один (одна) такой(ая) тупой(ая), что не понимаю, а вокруг всем все ясно? Но ясно было далеко не всем. Вернее, практически всем, что дурят нашего брата, причем беззастенчиво и за наши же деньги.
Полтора часа тусклой, с ленцой болтовни со стремянок. Юморок на уровне «говядины» — героем был к чему-то рассказан «деревенский» анекдот о доярке, обращавшейся утром к корове: «Зорька, что у нас сегодня — молоко или говядина?». Народ в зале ответил на это утробным смехом. А актер еще дожал самых смешливых очередным, «в лицах», анекдотцем из недавней «Комсомолки». Первые и, кажется, последние жидкие аплодисменты (не считая финальных) наградили героя за «игру на балалайке», спетую им (единственная, пожалуй, фишечка спектакля).
А ведь тема пьесы вроде бы не лишена актуальности. Огромный город гасит, убивает в своих детях все человеческие чувства, отчуждает, отдаляет их друг от друга, делая равнодушными к близким и к себе самим, рождая непонимание и душевную глухоту. Все эти усилия души не про них, все это сжирает город-монстр посредством ежедневной суеты, громады многолюдья, изматывающей работы только ради денег. Кто не окунулся в этот кромешный ад, вряд ли до конца прочувствует его — это я о зрителях-жителях небольшого провинциального теплого города порядка нашего Новочеркасска.
Тоска непонимания проскальзывает в словах героя (С. Багов), когда он зачитывает из своего дневника: «Мы говорим слова, но в них не то, что мы хотим сказать» или «Нам иногда только кажется, что мы понимаем друг друга». Вот и публике вполне очевидно казалось, что она также не понимает, что и, главное, — как ей хотят сказать с этой импровизированной «сцены»-лестницы.
Разъединение душ и тел — задача, поставленная режиссером, как мы ее поняли, выполнялась буквально. Несоприкосновение даже рук героев. От их речей впроброс, произносимых равнодушно, «с холодным носом», веяло холодом словно из сценических карманов, и потому не трогало сидящих в зале.
Полуторачасовое сидение артистов на насестах-стремянках не искупило видимость злободневности темы. Кстати, по А.П. Чехову, если ружье повешено, оно непременно должно выстрелить. Стремянки «не выстрелили» и к финалу. И эдакое зрелище сегодня востребовано в Первопрестольной? Увы и ах! Жаль столичного зрителя. Или у него только и хватает души, что на восприятие подобного суррогата?
Как-то очень напомнили мне эти театрализованные изыски костюмированные «битвы»-потуги ярой «соперницы» миллиардерши Вандербильдихи милейшей нашей соотечественницы Эллочки Людоедки с ее неизменным: «Хо-хо, парниша! Класс! Жуть!». Вот та самая «жуть», выдаваемая за «класс» и была предъявлена нам в тот вечер в театре.
Приобретя билеты за свои кровные рублики, зрители прослушали вялые «кухонные» препирательства мужа и жены, морализаторские — сына и отца, копеечные — водителя и пассажира и ни о чем — двух приятелей. Где-то усмехнулись, узнавая знакомые бытовые интонации, где-то обзевались, кто-то вообще вскорости «проголосовал ногами», уйдя совсем. И с чувством, что всех, кто пришел на этот спектакль, «сделали», покинули зал. Ожидали зрители незабываемых впечатлений, зрелища, может — сопереживания чьей-то любви, может — отторжения чьей-то ненависти, может, наконец, веселья от комедийности ситуаций, но — Театра. Ведь Москва все же! Модный режиссер. Популярные актеры. Но модно — еще не значит для души. Купившись «на фирму», каждый, уходя, пытался объяснить свое простофильство как мог.
Интеллигентная зрительница — из театралок, иронично оценивая свое явление на разрекламированный спектакль, сказала приятельнице: «Что же, ознакомились с новым направлением в искусстве. Ну, для общего развития…».
Пожилой мужчина, над головой которого восседала на стремянке в распашном халатике Даша Михайлова, пробормотал: «Стоило приходить…». А подтекст напрашивался такой: так бы могли и дома сами попререкаться. Моя знакомая заметила актрисе новочеркасского театра, сидевшей с нею рядом: «Хорошо, что вы так не ставите», на что та, оживившись, ответила: «И я только что об этом подумала».
Публика уходила, недоуменно переглядываясь: и как это мы такую нудьгу до конца высидели? Просто многим в силу воспитания неудобно было встать и уйти в начале или середине действия.
Но как всегда, нашлись и те, для кого нет пророка в своем отечестве. Демонстративно громко одна немолодая дама (сама с собой, что ли?) изрекла: «Не хочется обижать!». Я тут же заинтересовалась: «Кого же?». «Наших, наш театр», — услышала в ответ. Моему изумлению не было предела. «А что, так плохо по сравнению с заезжими гастролерами?» «Да, слабее», — снисходя до моей «неосведомленности», назидательно отвечала она. «А что вы, позвольте узнать, видели из спектаклей новочеркасцев?» — не унималась я любопытствовать. «Недавно — ничего. Последнее — «Сон в летнюю ночь». «И что, так уж нехорош «Сон» по сравнению с четырьмя стремянками из столицы?» «Ни в какое сравнение не идет», — отрезала она и прогарцевала на коне своих убеждений к выходу.
Да, если такой яркий и какой-то любовно-волшебный спектакль Новочеркасского театра показался ей хуже московской заунывной зауми, то Шекспир с Ибсеном, Островский, Гоголь и Чехов здесь, как говорится, отдыхают. Случай поистине безнадежный, а сон сознания, увы, горек и даже опасен.
Впрочем, художественный руководитель театра им. В.Ф. Комиссаржевской Л.И. Шатохин, также смотревший спектакль «Город», по его окончании коротко отметил, что «спектакль сделан профессиональным режиссером и сыгран профессиональными актерами». — Ну кто бы в том сомневался?! Вот только их надменный профессионализм остался где-то вне досягаемости зрительского восприятия, над ним, очевидно, завис на стремянках. Так что избави нас, Боже, от подобных профессионалов в дальнейшем.
Что до репертуара театра, возглавляемого Л.И. Шатохиным, то, думается мне, здесь вряд ли возможно появление подобной постановки. Еще в качестве учебного тренинга для актеров — куда ни шло. Но для публики такое скудное «зрелище» едва ли станет вторым хлебом и будет востребовано. Профессионально — еще не значит — нескучно.
И пару слов — об обиде. Не хочется обижать — повторю фразу той безапелляционной горожанки. Но не наш театр, который знаю и люблю как, действительно, реалистический, с чувствами и перевоплощением, чьи спектакли интересны не только внешним рисунком, но и внутренней наполненностью. Обижать не хочется тех самых столичных знаменитых актеров, хотя против очевидного возразить нечего — их участие в подобных антрепризах не прибавляет им самим ни славы, ни уважения в глазах зрителей, а их раскрученные кинематографом и телевидением имена только помогают удержать на плаву все эти модные постановки-однодневки.
И не люблю я этот пиетет перед столицей, который просто в крови у иных представителей старшего и среднего поколения. «Ах, Москва! Ух, Москва!». Все, что ни кинет она с барского плеча, любая достаточно низкосортная поделка кажется этой категории лиц истиной в последней инстанции и принимается «на ура». Грустно и скучно мне видеть такой «театр», господа.
P.S. Существует расхожее мнение, что публика — дура и съест все, что ей ни дай. Отнюдь. Дурой ее пытаются сделать иные режиссеры-новаторы (и не только), но, слава Богу, частенько безуспешно. Реакция новочеркасского зала на московский спектакль «Город» тому подтверждение.