В канун торжеств по случаю 200-летию Новочеркасска наш старый и добрый друг московский писатель Владислав Муштаев подарил нам два рассказа. Мы с удовольствием публикуем сегодня один из них (второй будет опубликован в ближайшем номере газеты).
Сегодняшний выбор обусловлен, безусловно, темой. В рассказе речь об истории гимна Москвы, в нашем городе рождается гимн Новочеркасска. Появление на свет обоих сопровождалось обидами, едва не скандалами. Но «Моя Москва» живет. А что ждет гимн казачьей столицы?

Хочу рассказать читателям газеты «Частная лавочка» занимательную историю, которая началась в далеком сорок втором. Школа, в которую я должен был пойти учиться, с первых дней войны стала госпиталем с четырехзначным номером полевой почты, а нас разместили в бараке, перегородив классы фанерными щитами.
Чем старше становлюсь, тем чаще вспоминаю третью переменку, когда в классы приносили по куску черного хлеба, посыпанного сахаром, и азартные игры в перышки. О, это была не просто игра, это был заработок! На поселковом рынке за десяток перышек можно было получить четвертушку хлеба или целый брикет жмыха. Потому и мечтой каждого было заиметь перо «рондо» — плоское и устойчивое, как утюг. «Рондо» редко переворачивалось на «спину», а приподнятый носок высоко подбрасывал «вражьи» перья. На «рондо» меняли пять перышек «86» или два школьных завтрака.
Азартные баталии проходили на уроках военного дела. Пока военрук Клава, высокая, рыжая деваха, о которой говорили: «делали на троих, одной досталось», — привстав на цыпочки, сосредоточенно выписывала на доске куплеты песни, бьющий подводил перышко под бок противоборствующей стороны и…
«Я по свету немало хаживал,
Жил в землянках, в окопах, тайге.
Похоронен был дважды заживо,
Знал разлуку, любил в тоске».
Спустя полвека эта песня стала гимном Москвы, и на доме, у метро «Аэропорт», где жил поэт, благодарные москвичи установили мемориальную доску автору гимна — поэту Марку Лисянскому. Только вот мало кто знает, что, по сути, автором гимна был не Марк Лисянский.
Небольшое стихотворение молодого лейтенанта Лисянского «Моя Москва» было опубликовано в сдвоенном номере журнала «Новый мир» в октябре 1941 года, но в нем не было строк о Красной площади и кремлевских курантах, не было и о подмосковных рощах и подвиге 28-ми панфиловцев, задержавших под Москвой танки Гудериана. Вместо незамысловатых строк —
«У комбайнов, станков и орудий,
В нескончаемой лютой борьбе
О тебе беспокоятся люди,
Пишут письма друзьям о тебе», —
в песне «Моя Москва» звучат совсем иные слова:
«Я люблю подмосковные рощи
И мосты над твоею рекой.
Я люблю твою Красную площадь
И кремлевских курантов бой.
В городах и далеких станицах
О тебе не умолкнет молва,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва.
Мы запомним суровую осень,
Скрежет танков и отблеск штыков,
И в сердцах будут жить двадцать восемь
Самых храбрых твоих сынов.
И врагу никогда не добиться,
Чтоб склонилась твоя голова,
Дорогая моя столица,
Золотая моя Москва!»
Почувствовали разницу? Так в чем же дело?
В начале лета 1974 года в отдел литературы Центрального телевидения, где я в то время работал, зачастил полковник, военный журналист с занятными материалами. Однажды полковник принес слова и ноты песни о белой кавалерии, которую все знали, как песню Покрасса «Мы – Красная кавалерия», а потом и любопытную записку в Агентство по охране авторских прав:
«Мы, авторы текста песни «Моя Москва», музыка И. О. Дунаевского, просим выслать причитающийся гонорар по следующим адресам:
Лисянский Марк Самойлович — полевая почта № 16726-Б.
Агранянц Сергей Иванович – 2-я Извозная ул., д.30, кв.77».
А дело в том, что И.О. Дунаевский писал музыку песни «Моя Москва» далеко от Москвы, выехав с оркестром на гастроли в Сибирь и Дальний Восток за месяц до начала войны. С началом войны оркестр в Москву не впустили. Москва была на осадном положении, даже правительство в ночь на 16 октября покинуло Москву. Об этом знали все москвичи, но это долго оставалось тайной. И только в начале века в печати появится документ, что ввиду неблагополучного положения в районе Можайской оборонительной линии Государственный Комитет Обороны постановил эвакуировать из Москвы в г. Куйбышев иностранные миссии, Правительство СССР, Президиум Верховного Совета СССР (т. Сталин эвакуируется завтра или позднее, смотря по обстановке), Наркомат Обороны, Наркомвоенмор, а в Арзамас – группа Генштаба. Товарищам Берия и Щербакову было поручено взорвать предприятия, склады и учреждения, мосты и электростанции, включая водопровод, канализацию и метро.
Бессмертный подвиг защитников Москвы отменил эти поручения.
Вот в эти дни Дунаевский и попросил завлита оркестра Сергея Агранянца добавить к первым строчкам стихотворения молодого лейтенанта, который был на фронте, строки о панфиловцах, о Красной площади и спасенных «мостах над твоею рекой», о «дорогой столице и золотой Москве», и песня сразу стала популярной.
Одно время указывались все три автора – И.О. Дунаевский, М.С. Лисянский и С.И. Агранянц, но после смерти Дунаевского и Агранянца, а умерли они рано, Марк Лисянский перестал упоминать соавтора, а чуть позже, открывая этим стихотворением все свои поэтические сборники, и вовсе публиковал стихотворение как своё собственное.
Не мне судить о его забывчивости, но настырный полковник, побегав по редакциям и вышестоящим учреждениям, добился таки того, что последовал грозный оклик из Союза писателей СССР — предоставить слово поэту Лисянскому, который объяснит причину своей забывчивости. Звонок-то был, да вот Марк Самойлович промолчал, а когда песня стала гимном Москвы, и вовсе забыли про соавтора.
Как хотите, но прав тот, кто первым заметил, что чистоплотность так же хороша, как и благочестие. На этом можно было бы поставить точку, но автор начинал со школы, и, по законам жанра, школой должен закончить.
До весны мы пели, а потом деваху Клаву сменил однорукий майор. Одни говорили, что Клава уехала в деревню, другие, что видели её на ткацкой фабрике в Раменском, только за партами петь перестали сразу!
— Встать! Смирно! – гаркнул майор, входя в класс.
Класс, ошалев, замер. За фанерной перегородкой учительница немецкого с перепугу уронила мел.
— Чем занимались до меня? – строго спросил майор.
— Пели! – выдохнул класс.
— Петь будете в строю! – отрезал он.
И не обманул.