(Окончание. Начало в № 16)

То ли на второй, то ли на третий день стал он каждое утро делать на балконе зарядку, встречая восход солнца радостным воплем:
-Здравствуй, солнце! Здравствуй, жизнь!
Привыкшие спать до двенадцати, они теперь просыпались ни свет, ни заря от этих ликующих криков, ругая последними словами жизнеутверждающего поэта.
-Ну, скажи ты ему, чтоб не орал! — взмолилась Мазурук.
-Я ему покажу потолок ледяной! — решил в конец взбешенный Липатов.
А в те самые дни всесоюзное радио, чуть ли не каждый час, голосом Эдуарда Хиля передавала ошанинский шлягер «У леса на опушке жила зима в избушке».
И вот как-то раз, проснувшись под утро, она увидела сосредоточенного Липатова, сидящего на балконе с полным ведром холодной воды. И только было собралась спросить, что заставило его так рано встать, как внизу на балконе весело заблажил Ошанин про солнце и жизнь.
Липатов подскочил, как ужаленный, и со всего маха вылил на неунывающего поэта полное ведро холодной воды.
Утром их со скандалом выгнали из Дома творчества.
Хочу заметить, любой музей жив только тогда, когда в нем горит свеча. Ведь не случайно вспомнил С. С. Гейченко и горящую свечу в кабинете Пушкина. Так и с воспоминаниями. Чего, спрашивается, вспоминать какой-то неодушевленный отдел, если ничего, кроме, названия вспомнить нельзя? Вот и я задался целью не просто перечислить имена тех, с кем работал, но вспомнить истории, авторами которых были мои друзья.
В январе 1974 года в каждом номере газеты «Правда» печатались письма, в которых выражалась солидарность с оценкой Партии и Правительства деятельности и личности А. И. Солженицына. Константин Симонов писал, что «дана справедливая оценка пути, пройденного за эти годы А. И. Солженицыным», народный артист СССР Георгий Товстоногов отмечал, что «Архипелаг Гулаг» «играет на руку сторонникам «холодной войны», Сергей Михалков, Олесь Гончар, Виль Липатов, Александр Рекемчук, Александр Чаковский, Иван Мележ, Борис Полевой, народный артист Борис Чирков на страницах «Правды» клеймили позором «отщепенца». Валентин Катаев писал, «что гражданская смерть Солженицына закономерна и справедлива», митрополит Крутицкий и Коломенский Серафим заявлял, что Указ Президиума Верховного Совета СССР «единственно правильная мера в отношении А. Солженицына». И вот в один из таких дней я был вызван к главному редактору Константину Степановичу Кузакову. Кстати, К. С. Кузаков был сыном И. В. Сталина. Достоверный факт!
— Прошу позвонить каждому, — протягивая мне, длинный список имен, сказал он. — Попросите их выступить по телевидению в поддержку статьи в газете «Правда». Сами Вы читали статью?
Статью я читал, и даже автора запомнил: И. Соловьев. Читал и «Открытое письмо Секретариату Союза писателей РСФСР», в котором Александр Исаевич писал, что «бесстыдно попирая собственный устав, вы исключили меня заочно, пожарным порядком, даже не послав мне вызывной телеграммы, даже не дав нужных четырех часов, чтобы добраться из Рязани и присутствовать. Вы откровенно показали, что РЕШЕНИЕ предшествовало ОБСУЖДЕНИЮ.
Протрите циферблаты! Ваши часы отстали от века!»
Помню, однажды спросил Алексея Суркова, что он думает о Солженицыне. Сурков встал и ушел к себе в кабинет. Вернулся минуты через две, неся в руках две странички знакомого мне текста.
— Прочтите, — сказал он.
— Открытое письмо А. И. Солженицына Секретариату Союза писателей РСФСР, — прочел я вслух.
Суркову не понравилось, что я прочел вслух. Он поморщился, но комментировать не стал, а за чаем рассказал трагикомичную историю, как были написаны слова когда-то широко известной песни «Сталин — наша слава боевая».
Почему он решил вспомнить об этом, не знаю, но догадываюсь, что ему вдруг захотелось проиллюстрировать этим рассказом время, в котором довелось ему жить, как бы сравнивая с тем, в котором жили мы. Вернувшись, домой, я не поленился записать его рассказ.
Жила в семье Сурковых домработницей славная девчушка из соседней с Середнево деревни. Сам-то Алексей Александрович родился в деревни Середнево Рыбинского района Ярославской области. Была девчушка домоседкой. На улицу ни — ни. Ее и так, и этак, уговаривают пойти погулять по Москве, ну, ни в какую, а тут повязала яркую косыночку и отправилась гулять. Вот с того дня, как стемнеет, девчушка за порог. Только стал Сурков встречать ладного юношу в форме НКВД на подоконнике у своей квартиры.
— Тебя ждет молодой человек?
— Нет, — отвечает, — не меня.
Неделя прошла, вторая идет, а ладный юноша с подоконника не слазит. Вот тогда Сурков и стал прислушиваться по ночам: хлопнет дверь лифта, сон как рукой снимет. Не выдержал, рассказал Фадееву.
-В издательстве у тебя, кажется, сборник идет? — спросил Фадеев.
— Идет, Саша, — отвечает Сурков.
— В сборнике есть стихи, посвященные Сталину?
— Нет, — отвечает Сурков, — стихов нет.
— Так напиши их, дурак, пока не поздно, и вставь.
Послушался, написал. Потом эти стихи стали песней. А девчушка через полгода замуж вышла за ладного юношу с подоконника в форме НКВД.
Такая вот история, но вернемся в 1974 год.
— Позвоните и пометьте, кто согласился, а кто отказался, — предупредил Кузаков. — А список потом вернете, и никому не надо поручать, сами звоните.
Не трудно догадаться, кому нужна была вся эта бухгалтерия, но самое занимательное в этой истории, что списочек-то я сохранил2! То ли Кузаков забыл потребовать его назад, то ли события разворачивались стремительнее, чем предполагали организаторы, но спустя ровно тридцать лет могу его показать!
Одни подписывали письма, другие голосовали на собраниях и Пленумах, но по телевидению никто не спешил выступать, настолько была велика аудитория проклятущего «ящика»: Н. Грибачев отказался; К. Симонов болен; М. Луконин согласен, но как-нибудь потом, после Пленума по поэзии; С. Сартаков согласен; В. Озеров в командировке, но просили перезвонить; С. Наровчатов отказался; М. Алексеев отказался; Г. Марков не сможет, идет подготовка Секретариата Союза писателей СССР; С. Викулов в отпуске; А. Ананьев отказался; А. Чаковский дал согласие программе «Время» и выступит 15 января; Ев. Евтушенко не смог дозвониться; С. Васильев отказался; С. Михалков дал согласие выступить по радио 14 января; В. Беэкман: «Нет, нет и нет!» — положил трубку; Б. Полевой отказался, не дослушав; С. Смирнов уехал из Москвы; Г. Боровик уже выступил по ЦТ; А. Софронов согласен, но просит быстрее записать, уезжает в командировку.
Вот Анатолия Софронова и записали, и он тут же, на следующий день, попросил Энвера Мамедова, первого заместителя Председателя Гостелерадио СССР, сделать телевизионную передачу по его новой поэме «Поэма времени», изданной в «Огоньке», где долгие годы он был главным редактором.
— Учись, студент! — заметил Боря Ткаченко, с которым после литдрамы, счастливо поработали на Учебном телевидении, а потом вместе вернулись в литдраму заместителями главного редактора.
— Но ведь чудовищная поэма!
— Чудовищная поэма, не чудовищная, а «на золоте едал; сто человек к услугам; век при дворе, да при каком дворе!»3
Режиссер Сережа Балатьев, которого упросил помочь мне, неделю уговаривал заслуженного артиста РСФСР Константина Захарова принять участие в этой программе.
— Да вы что, ребята! Это ж выучить нельзя! Это ж не стихи! — не соглашался Захаров.
— Мы тебе на листах писать станем, только согласись! — ныл Балатьев.
Гриша Зискин (сегодня он живет в Канаде), Дима Чуковский (куда-то пропал, даже Савва Ямщиков не знает, где он?) категорически, вплоть до увольнения, отказались. Даже Алеша Савкин, и тот взмолился:
— Оставь меня в покое! Хочешь, на картошку поеду, только не Софронов!
Наконец договорились: Балатьев режиссер, я — редактор, а что поделаешь, не я один «сгибался вперегиб»4, Костя Захаров читает поэму.
— Только вы мне заплатите, ребята! — потребовал Костя. — За такую работу на производстве молоко дают!
С Софроновым я легко договорился, что поэму берем только за основу, остальное строим, как композицию по его стихам. Балатьев с художниками придумали славненькую такую, незамысловатую выгородочку с белыми колонками, на фоне которой в начале и в конце передачи поэт читал фрагменты своего произведения.
Эпоха-слиток
горестей и бед
В прожилках радостей и ожиданий.
Эпоха — это
прошлого портрет
От смеха
до прощаний и рыданий.
Мы все продукты времени…
После эфира Софронов плакал от восторга, звонил Мамедову, благодарил.
— Тебе, лично, что надо? — спросил меня. — Всё сделаю!
— Об отделе литературы в «Огоньке» можно рассказать?
— И только-то?! — подивился он. — Ладно, а во вторник ко мне! Хорошенько выпьем, закусим, поговорим по душам! Может, еще что-нибудь придумаем, у меня идей много!
— Обязательно выпьем! — решил Костя Захаров. — Хорошо бы и деньгами помог, а то художника обидеть может всякий, а материально никто не поможет…
Заметка в «Огоньке» называлась «Писатели у вас в гостях»5 .
«…Пропагандируя советскую литературу, ведя содержательный, умный разговор о ней, отдел литературных передач Главной редакции литературно-драматических программ Центрального телевидения, руководимый Владиславом Муштаевым, делает огромное, нужное дело, и делает его ярко и талантливо. Н. Цветкова».
Так-то вот! Знай, наших!
А во вторник мы поехали к Софронову. Все, что у него было в доме, тут же оказалось на столе, Анатолий Владимирович был гостеприимным хозяином, а когда водка, коньяк и вино закончились, он достал огромную и красивую бутылку кубинского ликера, искренне предупредив, что фужерами пить опасно, градусов в этом ликере свыше 70, к тому же и проглотить тягучую, огненную смесь невозможно. Балатьев и я поверили ему, а Костя Захаров, как оказалось потом, засомневался, но виду не подал. Когда все прощались у лифта, из гостиной выскочил Костя и, широко раскинув руки, пошел на Анатолия Владимировича Софронова. Из глаз его лились самые настоящие слезы.
Все онемели.
Растроганный Софронов бросился навстречу, и они долго целовались, пока за Костей не закрылись двери лифта.
— У- ух! — выдохнул он. — Вот ведь зараза, только сейчас проглотил! Когда все пошли к лифту, налил я фужер этого кубинского пойла, и разом вмазал! Глотаю, а он, гад, ни туда и ни сюда! Скулы свело! Липкий, как клей БФ! Дышать нечем, слезы душат! Думал, задохнусь!
В мае 1977 года меня пригласили на Учебное телевидение, где я проработал десять самых счастливых лет, и в 1987 году вернулся в литдраму, но это уже была другая литдрама и другое время.
Но каждое время имеет две ипостаси: массовку и эпизод. Разницу между ними мне объяснил Боря Политковский.
— Массовка, — сказал он мне, — когда Политковский в толпе, а эпизод, когда Политковский в той же толпе, но с голым задом. Иного в этой жизни не дано!
И вот теперь, спустя тридцать с лишним лет, писатель и член многих Союзов, обладатель Большой Серебряной медали Karola Dillnbergera (полкило веса!) за телевизионную драматургию, дед трех очаровательных внучек и почетный пенсионер государства, в котором нельзя жить, но жить надо, с полным правом может утверждать только то, что урок Бориса Политковского для него не прошел даром.

Примечания:
2. 11-16 января 1974 года. «Путь предательства». Из архива В. П. Муштаева.
3. А. С. Грибоедов. «Горе от ума».
4. А. Грибоедов. «Горе от ума», из монолога Фамусова.
5. Журнал «Огонек», изд. «Правда», Москва, №35