Ванька Жуков, девятилетний мальчик, в ночь под Крещенье не ложился спать. Дождавшись, когда хозяева, у которых он гостил с осени, уйдут в гости, сел в мягкое кожаное кресло перед письменным столом и, чиркнув зажигалкой «Зиппо», зажег свечи. Взяв в руку позолоченную авторучку фирмы «Паркер Пен Компани», стал писать. Прежде чем вывести первую букву, он несколько раз покосился на образ пышнотелой наяды, висящей в золоченой раме, и прерывисто вздохнул.
Бумага белая, как снег за окном, лежала перед ним на столе.
«Милый дедушка! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Крещением и желаю тебе всего от господа бога. Нету силы дождаться твоего приезда, который ты откладываешь уже не раз».
Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечей, и живо представил своего деда, занимающего великий пост. Это был человек небольшого роста, но чрезвычайно энергичный и подвижный, со взглядом твердым, но чуточку лукавым, день и ночь радеющим за дела государственные. У ног его всегда лежала собака — большая, черная, сучьей породы, по кличке Лабрадор. Когда она приводила потомство, то взять щенка отбоя не было от желающих. Челобитные шли со всех концов страны. Теперь, наверно, дед стоит у окна своего кабинета и щурит глаза на золоченые купола Успенского собора.
Ванька вздохнул, тряхнул головой и продолжал писать.
«Ждали тебя в городе к Новому году по новому стилю, слух прошел, что едешь ты завод осматривать, который самобеглые машины делает, что вагоны тягают. Начальство велело мастерам да подмастерьям работу побросать и марафет зеркальный навести там, где твоя нога ступит. В каждую пылинку их харей тыкали, ни сна им не было, ни отдыха. Так что ты, милый дедушка, сделай божецкую милость, завод посещаючи, не гневись, коль заметишь соринку где, а наоборот — одобри словом ласковым, за что народ работный будет тебе вечно бога молить, да низко в ножки кланяться. У них и так жизнь убогая, хуже собаки всякой. Городишко энтот не малый, а пойти куда культурному человеку и некуда. Кинематографы все позакрыты, зато хоромы игровые на кажном углу пооткрывали, чтоб народец копейку трудовую спускал в хмельном угаре, в надежде озолотиться. У детишек ихних малых единственный планетарий, почитай, больше десяти лет, под банк отдан. Молва идет, что банку тому покровительствует зять губернаторский, а потому градоначальник тутошний слово молвить против побаивается. Детишки местные звезды по небесам изучают, благо фонари горят только в центре и то не везде, а окраины луной да звездами и освещаются. Ежели хмарь небо затянет, темень стоит, что черт ногу сломит и не заметит, за что. А скука такая, что и сказать нельзя, все плачу».
Ванька вздохнул и поглядел опять в окно. Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно белые крыши, деревья, поваленные непогодой, и посребренные инеем сугробы. Все небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом.
Ванька покривил рот, потер своим кулаком глаза и продолжал писать:
«Второй раз вас, милый дедушка, ждали после Рождества Христова, градоначальник здешний, до больших звезд дослужившийся, велел солдатам гарнизонным выбелить известкой стволы тополей, стоящих вдоль дороги, чтоб взгляд твой радовать. И это в январе-то месяце. Помнится садовник твой, милый дедушка, делал так с плодовыми деревьями, да и то по весне красной, чтоб червяка плодожорного вывести. Уж и не знаю, к чему такое усердие, вам угождающее.
А еще пытались асфальтом свежим дорогу подправить, чтоб тебя, милый дедушка, не тряхнуло, не подбросило, да снег пошел. Будете ехать, повели вознице свернуть хошь влево, хошь вправо на любом перекрестке, дороги уличные никудышные, сплошь колдобы да рытвины. Спина крокодила нильского ровнее будет, даже ежели ее в биноклю морскую рассматривать.
Приезжай, милый дедушка, заодно и меня заберешь отсюда, Христом богом тебя молю. Силы нету смотреть на все это лукавое убожество. Остаюсь твой внук Иван Жуков, милый дедушка, приезжай».
Ванька свернул вчетверо исписанный лист и вложил его в конверт, купленный накануне за десятку. Подумав немного, он написал адрес:
На Москву — дедушке!
Потом почесался, подумал и прибавил: «Владимиру Владимировичу». Довольный тем, что ему не помешали писать, он задул свечки, почитай, полгорода сидело без света электрического, надел норковую шапку, дубленку аргентинского пошива и выбежал на улицу. Ванька добежал до первого почтового ящика и сунул драгоценное письмо в щель…
Убаюканный сладкими надеждами, он час спустя крепко спал. Ему снилась Москва, дедова дача и дед, читающий своим домашним Ванькино письмо… Около дедовых ног ходит лабрадор и вертит хвостом.

Сей рассказ, с чужих слов, записал Андрей Степной, служащий в «Частной лавочке» писателем газетным, а посему плагиатом сие считать не велено.