(Продолжение. Начало в «ЧЛ» №№ 4,6,8-18).
Мы продолжаем публикацию очерка Ивана Кравченко о литературных традициях Новочеркасска. Этот материал подготовлен для энциклопедии «Новочеркасск», которая к 200-летию столицы донского и мирового казачества выйдет в свет в издательстве «Новопринт».
Есть все-таки что-то особенное в людях, которые пишут стихи. Эпиграфом к поэтическим сборникам Степана Прохоренко просятся его же слова: «И васильки у ног моих в ладоши хлопают».
«Заряженного» на раздумья этого человека узнают издали. Он долго ходил в офицерской форме — был преподавателем военного училища связи. Теперь он на гражданке, но армейская выправка сохраняется. Стихами он живет. В них настроение лирика и оценка жизни.

Длиннее становилась тень,
Потом исчезла вдруг куда-то.
От нас уехал летний день
На тройке розовой заката.

В гомельском лесном закуте примостилась среди болот деревушка его детства — Коромка. Аист на шесте, бревна у забора. Отец погиб, обороняя Брестскую крепость. Пришла война и в Коромку. Холод, расстрелы. И после нее трудностей хватало. Выпросила как-то мать в колхозе лошаденку, чтобы привезти из лесу дров. Степан рядышком. На обратном пути провалился мосточек. Колеса — в воду. Хорошо, мужики мимо проходили, помогли.
Написал мальчишка письмо в районную газету. И не абы какое, а стихотворное, трогательное, берущее за душу — «Мост». Это была первая публикация. Всего два выпускника было тогда в местной школе: Степан Прохоренко, да Иван Шельманов. И надо же — оба увлеклись литературным творчеством. Иван стал прозаиком, Степан — поэтом.
Так и соединил Степан погоны с музой. Где только не служил, а стихами всегда связывал себя с людьми. Говорит:
— Я чужд отвлеченности и отрешенности. Стихи позволяют выразить свое отношение к радостям и печалям, порокам и страстям. Самой отзывчивой аудиторией являются малыши. Пишу и для них.

Говорят, мою сестренку
Добрый аист мне принес.
Где он взял тогда пеленки,
Ползунки и распашонки?
Кто ответит на вопрос?

В «обойме» бывшего офицера сборники: «Горечь досады», «Злоба бескрылых», «Где отдыхают звезды», «Дорога к счастью», «Обелиск на кургане», «Зарницы памяти моей», «Друзей своих не обижайте», «Запаса мудрости с рожденья не дано», «Донские горизонты», «Под сенью собора», поэмы «Мгновения первой любви», «Дожинки» и «Материнская боль».
Владимир Лиховайдо в своих стихах несколько иной. Он «чистокровный» новочеркасец, строитель. В сотнях его домов живут горожане, хуторяне и станичники. Донщина — простор для его работы, а также для мыслей и чувств.

Подо мною в намете
Конь горячий степной!
Черный ворон в полете
Не поспеет за мной…

Это из его первой книжки «В седле», которая вышла в Ростове в 1993 г.
Вечер малинил песчаный берег, а он сидел у края обрыва и наблюдал, как, минуя старицу, река мощно выворачивала от хутора Калинина и устремлялась к станице Багаевской. Речфлотник, он знает характер быстрины. В одно время — кочегарил. А еще раньше пережил военную оккупацию, полицейщину и очереди за хлебом. Бродяга-ветер оторвал его от семьи, «подцепил» к товарному составу поезда и укатил. И пошли полустанки да беспризорничество. Дважды истощенного юнца-заморыша снимала с крыши вагона железнодорожная милиция. И тем удивительнее нежность души, не зачерствела, не озлобилась:

Я иду к тебе, моя станица,
Колосистой ржи навстречу-рать!
Я хочу воды твоей напиться,
Я хочу свою увидеть мать…
Палисадник каждой георгинкой
Призывает к старенькой избе.
Я всегда незримой ковылинкой,
Отчий дом, привязан был к тебе.

Поднимается солнце, поднимается и белокаменная стена нового дома, раздвигаются дали. «Далеко с холма высокого наша Родина видна!» — сказал Владимир Лиховайдо в одном из своих стихотворений. Каждый выстроенный им дом — тоже произведение. Он и каменщик, и плотник, и сантехник. А выдалась свободная минута — к бумаге и перу.
Мы сидели на берегу Дона. Вода то катила волны, то стелилась гладью, и он шептал:

Ты унесешь и мое отраженье
В скорбном убранстве венка.
Но в моем внуке — мое отраженье
Будет смотреть с бережка.

Волнует и прошлое, не дает покоя. Он «развернул» в стихах поэму «Ермак». А желание поведать о детстве потянуло строителя к прозе: лист за листом слагает задуманную документально-художественную повесть «Приютник», но эту повесть опередила другая — «Жоркина неволя».
Летом 2002 года в Ростове издана вторая книга стихов Владимира Лиховайдо — «Полынные тропы» — о давнем, о «смутном времени» перестройки, о любви и природе.
Судьба слукавила: одарила Ивана Пушкарева душой селянина, а жить отправила в город. Юность и зрелые годы парень из южных степей отдал НЭВЗу. Комсомольский поэт трудился электросварщиком. Всю жизнь прожил в общежитии, так до конца своих дней и не заимев собственного жилья, так и не создав своей семьи.
Иван готовил к печати сборник выстраданных стихов. Отбирал самое лучшее, дорогое. Формировал книжку неторопливо, основательно:
— Букет цветов тоже непросто собрать. Можно, конечно, вот так — сгреб — и охапка. Так — не хочу. У каждой строчки свое место. Чужое она не займет. Насильно поставишь, не то звучание.
В Новочеркасске благоухало лето, соборные купола тянулись к небу. И в Ивановых глазах плескалась глубинка. Пронеслась гроза: набежала туча и умчалась. Мы шли центральной аллеей городского парка — от главного входа к Военному институту (тогда — училищу) связи. Он рассказывал о поездке на родину, в Пролетарский район, откуда родом. Не часто выбирался «домой» — держала работа. В отцовском подворье никого. Отец умер давно, не стало и матери. Пусто. Перед окошком в палисаднике сидят мужики.
К ним:
— Привет, земляки!
— А, Иван, здорово!
Сердце встрепенулось, близкие голоса.
— Стихи вот, пока шел, набросал!
— Ладно, положь на камень… Лучше хряпни стаканчик!
Умолк. Остановился на середине парковой аллеи, на асфальте. Засмеялся. Глаза спрятались за плотным степным прищуром. Тыльной стороной ладони промокнул глаза:
— Представляешь: «Положь на камень… Лучше хряпни стаканчик!». Ну и земляки. Положь на камень…
Изменился в лице. Улыбка слетела. Стоял и смотрел под ноги. О чем-то думал.
— Назову-ка я свой сборник «Колея»!
Вскинул голову:
— Колея! Это вот — по раскисшей дороге прошла телега. Или машина. Остался след. И тянется он, тянется. Колея! След на земле. Да — «Колея»!
От желтых липовых деревьев изливался медовый запах. Раскрыл целлофановый пакет, где лежала рукопись.
— Давай нарвем липы! В общаге высушу и буду с братвой чай пить!
Залился смехом:
— Липовый чай! Ли-по-вый! Это же здорово! А то: «Положь на камень!».
Промокнул опять глаза ладонью:
— А «липовые» стихи писать не надо. Не хочу!
Зимой, в декабре, из заводского общежития позвонили и сказали: «Ивана Григорьевича не стало». Вспомнились строки:

Ветры вьюжные к ночи замерли,
На ночлег улеглись снега.
Говорят, что ты замужем,
Все равно ты мне дорога.

Так получилось, что вся его жизнь была как бы замужем.