Каково же российское общество накануне февральской революции 1917 года?

РАБОЧИЙ КЛАСС
К моменту революции 1917 года общая численность рабочего класса в России — 15 млн. человек — примерно 10 % всего населения. Но кого относить к рабочему классу? В то время к этой категории причисляли и сельский пролетариат (около 5 млн. человек), и городскую бедноту. По мнению В.И. Ленина слой рабочих, «которые составляли нашу силу, — этот слой в России неимоверно тонок». По подсчетам многочисленных исследователей рабочих фабрично-заводской промышленности с семьями было 7,2 млн. человек, из них взрослых мужчин — 1,8 млн.

Но главное даже не в количестве. Рабочий класс России, не пройдя через горнило протестантской реформации и длительного раскрестьянивания (как это было в Европе), не обрел мироощущения пролетариата — класса утративших корни индивидуумов, торгующих на рынке своей рабочей силой. В подавляющем большинстве русские рабочие были рабочими в первом поколении и по своему типу мышления оставались крестьянами. В 1905 году половина рабочих-мужчин имели землю и возвращались в деревню во время уборки урожая. Очень большая часть рабочих жила холостяцкой жизнью в бараках, а семьи их оставались в деревне. В городе они чувствовали себя на «заработках».
Сохранение общинной этики и навыков жизни рабочих проявилось в форме мощной рабочей солидарности и способности к самоорганизации (типичные черты русской крестьянской общины), которая не возникает из одного только, как утверждали большевики, классового сознания. Многие западные наблюдатели отмечали странное на первый взгляд явление — рабочие в России в начале ХХ века «законсервировали» крестьянское мышление и по образу мыслей были более крестьянами, чем рабочими.
Стоит отметить очень важный факт, который в нашей упрощенной истории исключался из рассмотрения. поскольку противоречил вульгаризированной марксисткой теории: главными носителями революционного духа среди рабочих в 1914 году стали не старые кадровые рабочие (они в массе своей поддерживали меньшевиков), а молодые рабочие, недавно пришедшие из деревни. Именно они поддержали большевиков и помогли им занять главенствующие позиции в профсоюзах. Это были вчерашние крестьяне, которые пережили революцию 1905-1907 годов именно в период своего становления как личности — в 18-25 лет. Через десять лет они принесли в город дух революционной общины, осознавшей свою силу.

Интересен русский рабочий 1917 года и по своему культурному типу. Он обладал большой тягой к знаниям и чтению. По свидетельству А. Богданова в заводских рабочих библиотеках были, помимо художественной литературы, книги типа «Происхождение видов» Дарвина и «Астрономия» Фламмариона — они были зачитаны до дыр. В заводских библиотеках английских тред-юнионов были только футбольные календари и хроники королевского двора.
Классовое сознание рабочих было сильно развито, хотя другие, более объективные, признаки «классовости» сильно отстали. Антонио Грамши писал в 1917 году, что русские рабочие как бы собрали и впитали в себя классовое сознание, накопленное рабочими мира за триста лет. Наверное, отсюда у нашего рабочего класса и мечты о мировой революции, столь популярные на заре ХХ века.

РУССКАЯ БУРЖУАЗИЯ
Буржуазия в России, скованная сословными рамками, не успела и уже не могла выработать того классового сознания «юной» буржуазии, которое на Западе сделало ее революционным классом «для себя». В отличие от западного капитализма, где представители крупной буржуазии начинали как предприниматели, российский капитализм с самого начала складывался в основном как акционерный.
Крупные капиталисты современного толка происходили не из предпринимателей, а из числа управленцев — директоров акционерных обществ и банков, чиновников, поначалу не имеющих больших личных капиталов. Крупные московские («старорусские») капиталисты вроде Рябушкиных, Морозовых или Мамонтовых начинали часто как распорядители денег старообрядческих общих. По своему типу мышления и те, и другие не походили на западных буржуа-индивидуалистов.
Численный состав крупной буржуазии был в России очень невелик. В 1905 году доход свыше 20 тыс. руб. (10 тыс. долл.) в год от торгово-промышленных предприятий, городской недвижимости, денежных капиталов и «личного труда» получали в России, по подсчетам Министерства финансов, 5739 человек и 1595 акционерных обществ и торговых домов (их пайщики и составляют первое число). Более дотошные подсчеты дают число лиц с доходом выше 20 тыс. руб., равное 12377 человек. Это принципиально дела не меняет — что такое 12 тысяч человек на всю Россию! Остальные богатые люди, не считая помещиков, получали доход на службе.

«Масса» буржуазии была очень мала. В Москве, согласно переписи 1902 года, было 1394 хозяина фабрично-заводских заведений, включая мелкие. 82% предпринимателей входили в состав старых ремесленно-торговых сословий, были включены в иерархию феодального общества, имели свои сословные организации и не испытывали острой нужды в переустройстве общества на либерально-буржуазный лад.
После 1905 года большинство буржуазии вообще отошло от политики и никак не могло принять на себя активную роль в революции.

Обычным для ортодоксальных марксистов было считать, что русская революция произошла «слишком рано» — не созрели для нее предпосылки, слаба была буржуазия, не созрела почва для демократии. Изучая, начиная с 1904 года, события в России, М. Вебер приходит к другому выводу: «слишком поздно!». Успешная буржуазная революция в России уже невозможна. И дело было, по его мнению, в том, что в массе крестьянства господствовала идеология «архаичного аграрного коммунизма», несовместимого с буржуазно-либеральным общественным устройством. Да и сама буржуазия, импортировав капитализм с Запада, столкнулась со зрелым, совершенно нереволюционным капитализмом, и до срока «состарилась». Вступив в союз с бюрократией (бюрократическим государством), оказалась неспособной совершить то, что совершила буржуазия на Западе.
Историк-эмиргант А. Кустарев, изучавший «русские штудии» М.Вебера, пишет: «Самое, кажется, интересное в анализе Вебера — то, что он обнаружил драматический парадокс новейшей истории России. Русское общество в начале ХХ века оказалось в положении, когда оно было вынуждено одновременно «догонять» капитализм и «убегать» от него. Такое впечатление, что русские марксисты (особенно Ленин) вполне понимали это обстоятельство и принимали его во внимание в своих политических расчетах…».

Та часть крупной буржуазии, которая смогла войти в симбиоз с «импортированным» зрелым капитализмом, после 1905 года заняла прозападную позицию и вступила в конфликт с господствующими в России культурными нормами. Группа московских миллионеров, выступив в 1906 году в поддержку столыпинской реформы, заявила: «Дифференциации мы нисколько не боимся… Из 100 полуголодных будет 20 хороших хозяев, а 80 батраков. Мы сентиментальностью не страдаем. Наши идеалы — англосаксонские. Помогать нужно в первую очередь сильным людям. А слабеньких да нытиков мы жалеть не умеем». Как общественная позиция такой взгляд укорениться не мог — общество не следовало англосаксонским идеалам, оно «страдало сентиментальностью». Близкие по духу высказывания можно услышать и теперь из уст новой русской буржуазии.
Политические пристрастия активной части буржуазии распределялись в широком спектре — от правых и националистов до социалистов. Ведущая буржуазная партия (партия Народной свободы, «конституционные демократы» — кадеты) была реформистской и стремилась предотвратить революцию. Но и эта партия поначалу была «антибуржуазной» и, как говорили в 1905 году сами кадеты, «не имела противников слева» (а слева от нее были и эсеры, и большевики).

ДВОРЯНСТВО
Это сословие было небольшим по численности, дворяне составляли около 1% населения, но большинство их деклассировалось, пополнив ряды разночинской интеллигенции. Помещиками были около половины дворян. Однако, это сословие обладало очень большим экономическим и политическим влиянием, владея примерно третьей частью земельных угодий страны. В 1905 году стоимость земель дворян в 50 губерниях России на 60% превышала общую массу акционерных капиталов в стране.
Поместное дворянство, однако, испытывало сильное давление. Треть крупных поместий, имевших свыше 500 десятин земли (и почти треть их земель) , была уже буржуазной (ими владели купцы и выходцы из крестьян). Из имений от 100 до 500 десятин дворянских было лишь 45%. 26% имений от 20 до 100 дес. уже не выдерживали конкуренции с кулацкими хозяйствами.
Дворянство играло важную роль в российском обществе. Это сословие «связывало» российское общество, поскольку дворянам были присущи высокая географическая мобильность и обширные социальные связи. Как правило помещики жили в селе и одновременно в уездном или губернском городе, часто посещали столицы и выезжали за границу. Их родные пополняли ряды чиновников и офицерства, их дети учились в университетах. Через них город был тесно связан с деревней (другим каналом связи были крестьяне, уходившие в город на заработки).
Российское дворянство не было корпоративным. Через ряд процедур в него принималось много недворянского элемента.

Дворянство трудно перенесло отмену крепостного права и последовавший за ней сельскохозяйственный кризис. В начале века большая часть поместий находилась в упадке, 4/5 дворянства были не в состоянии содержать свои семьи только на доходы от земли. Это определило заметный рост оппозиционности дворянства, которая выразилась в активном участии в земском движении и либеральных настроениях (поддержке идей конституционного строя).
Волнения крестьян 1902-1903 года, а затем революция 1905-1907 годов больнее всего ударила по семьям 30-40 тысяч помещиков. Около 15% поместий были сожжены, значительную часть земель в районах, охваченных волнениями, пришлось продать. Попытки деятелей дворянства восстановить давно уже иллюзорные патриархальные отношения с крестьянами полностью провалились.

В 1905 году на съездах Всероссийского Крестьянского Союза были определены враждебные крестьянам силы, и в этом было достигнуто убедительное согласие. «Враги» были означены в таком порядке: чиновники («народу вредные»), помещики, кулаки и местные черносотенцы. Полный антагонизм с помещиками выражался во всеобщем крестьянском требовании национализации земли и непрерывно повторяемом утверждении, что «Земля — Божья». Выборы в I и II Думы рассеяли всякие сомнения — крестьяне не желали иметь помещиков своими представителями.
Столыпинскую реформу дворяне приняли только в той ее части, которая касалась разрушения крестьянской общины и приватизацию земли. Остальным реформам сопротивлялись.
В начале 1907 года съезд объединенного дворянства заявил о своем неприятии реформы местных органов управления, поскольку, дескать, она отдаст власть на местах в руки «людей хищническо-промышленного типа», которые соединятся с «третьим элементом» — интеллигенцией. Была отвергнута даже такая программа модернизации, при которой развитие капитализма (с самым необходимым минимумом демократии) происходило бы при сохранении всех привилегий дворянства.
Газета «Утро России», которая издавалась на деньги крупного капитала, писала 19 мая 1910 года: «Дворянину и буржуа нельзя уже стало вместе оставаться на плечах народа: одному из них приходится уходить».
Участвуя в выборах во II Государственную Думу в 1907 году С.Н. Булгаков писал о дворянстве: «Ах, это сословие!». Было оно в оные времена очагом русской культуры, не понимать этого значения русского дворянства значило бы совершать акт исторической неблагодарности, но теперь это — политический труп, своим разложением отравляющий атмосферу, и между тем он усиленно гальванизируется, и этот класс оказывается у самого источника власти и влияния. И когда видишь воочию это вырождение, соединенное с надменностью, претензиями и, вместе с тем, цинизмом, не брезгающим сомнительными услугами, — становится страшно за власть, которая упорно хочет базироваться на этом элементе, которая склоняет внимание его паркетным шепотам».

Осталось рассмотреть попристальнее русское крестьянство. Но об этом в следующем номере.

Использованы работы С. Кара-Мурзы, А. Паршева, А. Чаянова, А. Кустарева.