Посвящается «Аксиньям»,
помогавшим его искать,
двум Иринам и Марине.

Для человечества появление кино стало чудом, расширившим границы мирозданья. И хотя сегодня все мы окружены достижениями научно-технического прогресса, кино продолжает оставаться тайной. Что там по ту сторону экрана?
В начале 90-х годов в нашем городе стали появляться местные телеканалы. Всё чаще на том или ином мероприятии появлялись молодые люди с видеокамерой на плече. И пусть они снимали не полнометражные фильмы, а всего лишь небольшие сюжеты для местных новостей, попасть к ним в кадр и потом увидеть себя на экране телевизора тоже для многих было чудом. Это я прочувствовала на себе, когда, открывая в 1993 году свою первую персональную выставку, оказалась под прицелом видеокамер. Выступая в качестве объекта съёмок, я впервые наблюдала вблизи работу операторов, и она мне показалась на редкость увлекательной. «Ах, если бы у меня было несколько жизней в запасе, то в одной из них я бы научилась снимать кино!», — мечтала я, глядя, как Михаил Мартынов наводит объектив на одну из моих картин. Мои грёзы внезапно нарушила какая-то девушка с большими серыми глазами.

— Ирина Мардарь, «Новочеркасские ведомости», — представилась она, и попросила ответить на несколько вопросов. Не всё же уделять внимание телевизионщикам! На этот раз они просто снимали, тогда как Ирина расспрашивала меня о первых шагах и предпочтениях в искусстве.

Прошло 10 лет. Новочеркасская городская общественная организация «Ассоциация журналистов «Аксинья» выиграла грант «Глобального женского фонда» на реализацию проекта «Мир глазами женщины». Проект этот необычен. Женщина всегда пытается создать вокруг себя некое пространство, выражающее её отношение к миру. «Имеющий очи да увидит!». Есть множество способов показать миру наш неповторимый на него взгляд. Авторы проекта решили сделать это с помощью видео.
Директор «Ассоциации журналистов «Аксинья» Ирина Мардарь набирала женщин. Их должны были обучить режиссерским, операторским и прочим киношным премудростям, а они — явить миру свой взгляд в виде фильма. Я оказалась в их числе. Случайно ли? Видимо вселенная помнит о наших желаниях, даже когда мы уже о них забываем.
В просторной студии 21-го телеканала собралось двенадцать (библейское число) не самых глупых женщин, решившихся отправиться в заэкранье. Мы имели разное представление о том, что нас там ожидает. Так, Таня Шматкова уже имела солидный опыт съёмок любительской видеокамерой, а Лена Скиданова и Люда Оберкович, хотя сами и не держали камеру, были сотрудниками 21-го канала. Для меня же всё было внове. Вначале мы просто рассуждали о том, что есть женский взгляд на мир и есть ли он вообще. Он явно был у всех двенадцати и у каждой был свой. Правда, не каждая пока знала, на чём его остановить. И хотя нам объяснили, что наш взгляд по прошествии времени должен материализоваться в фильм, как это произойдёт лично со мной, я представляла очень слабо. До того, как я вошла в телестудию, я лишь «позировала» перед камерой, но никогда к ней не прикасалась. Как великую драгоценность, я взяла её из опытных рук Марины Мардарь. Она владела тайной, как сделать идею материальной. Я следила за её работой, как какой-нибудь представитель первобытного племени, для которого технические штучки европейцев — чистого вида колдовство. И вот сейчас я сама держу в руках это устройство под названием видеокамера, и мне даже разрешили что-то понажимать на нем. Если нажать вот эту кнопочку, то на экране сбоку появляется картинка. Ой, кого я на ней вижу! Это же участницы наших посиделок, то есть занятий. Хорошо, что они не обращают на меня никакого внимания, всё продолжают искать свой женский взгляд. А то тут у меня на картинке сверху какие-то цифры побежали. Куда им бежать, непонятно? Как бы вообще всё не разбежалось. Первый шаг к фильму сделан.

Но настоящую киношную атмосферу, богемный аромат съёмочной площадки, привез нам из северной столицы режиссёр-документалист Игорь Алимпиев — человек, живущий в кино и живущий кино. Про таких говорят: «влюблённый в своё дело». Но это не та любовь, над которой, как над златом, чахнет Кощей, а та, что дарит себя другим. Общение с ним завораживало, подобно вкрадчивой восточной музыке, которую мэтр демонстрировал нам, чтобы показать разницу западного и восточного подхода к искусству и жизни. Он так же привез с собой фильмы своих коллег и учеников. С их помощью он приоткрывал нам некоторые кинематографические хитрости и приёмы. Встреча с таким человеком вполне способна изменить чью-то жизнь. Будь мне 15 лет, то сомнений, кем быть, после этой встречи уже бы не осталось. Чувство сопричастности киношному цеху возникло как-то незаметно. И если вначале было немного странно слышать из уст питерского режиссёра обращение: «Коллеги», то постепенно оно стало восприниматься всё более органично. А к концу занятия мною уже владела «одна, но пламенная страсть» схватить камеру и бежать снимать, снимать, снимать.

С «корабля» занятий я собралась «отправится на бал». Первый бал. В памяти сразу же встают образы Л.Толстого. Первый бал Наташи Ростовой. Сколько было связано с ним всяких чувств и переживаний. У меня их было не меньше. Моим первым выходом в свет с видеокамерой должен был стать Бал цветов в библиотеке им. А.С.Пушкина. Но остаться наедине с камерой я всё ещё не решалась. Но бал ждать не будет, пока я разберусь в себе.

Я попросила Марину провести вместе со мной «разведку боем». Может, учиться надо было начинать с более скромного мероприятия, однако жизнь сама писала сценарий, нам оставалось соответствовать. Что было не так просто. С первых же аккордов я «потерялась» во всеобщем водовороте людей, цветов, картин. И только то, что Марина со своим невозмутимым спокойствием была рядом, помогло мне «найтись». Постепенно, глоток за глотком, я стала ощущать вкус того нового качества, в котором оказалась. Это было нечто совершенно другое, если бы я пришла на бал лишь в качестве зрителя. Я не просто наблюдала — я творила, стараясь уловить в происходящем фрагменты моего будущего фильма. «Средь шумного бала» по залу сновали операторы, скоренько снимая сюжеты для местных новостей.
— Вы теперь вместе ходите? — спросил один из них, пробегая мимо.
Марина усмехнулась: «Он принял нас за съёмочную группу»

Это был мой первый съёмочный вечер. К концу которого все мои переживания собрались в одно всепоглощающее чувство счастья.
Естественно, что в первый же раз никто ничего гениального не снимет. А Марина, пока я искала общий язык с камерой, уже представляла, как будет происходить монтаж. Я не только приобрела новый опыт, но и обогатила свой словарный запас. Я узнала о существовании такого слова как «перебивки». В нашем киношном деле без них никак не обойтись. Они нужны для того, чтобы плавно соединить кадры будущего фильма, закрыть стыки между ними и вообще разнообразить зрительный ряд. А для эпизода «Бал цветов» для этой роли могли подойти только цветы. А тут как раз месяц май выплеснул на мир всю гамму соцветий. Сам Бог велел снимать цветы, которым посвящали романсы, музыку и стихи на балу цветов. Со штативом на одном плече и с камерой на другом я отправилась в самостоятельное плаванье. Я все больше находила общего между оператором и художником. Даже в самом оборудовании было нечто родственное. Стоило достать из футляра штатив, как я сразу ощутила кровную связь его стройных выдвигающихся ног с ножками этюдника. И тот и другой в собранном виде перемещаются на плече хозяина и вызывают разнообразные комментарии у окружающих. И камера и этюдник являются приспособлениями, позволяющими отразить нам через внешние формы свой внутренний мир. Неожиданное подтверждение своих мыслей о родстве съёмочного и художественного процессов я нашла на занятиях с оператором из телекомпании «Дон ТР». Надо же, его самого обучали тому, как выстраивать кадр в Третьяковской галерее на примере старых мастеров! Законы композиции одинаковы и для кадра и для листа бумаги. Ещё он рассказывал о том, как сложно обучиться композиции. Его дочь уже не первый год учится в художественной школе и, имея по рисунку и живописи отличные оценки, по композиции получает только четвёрки. А у меня-то всю жизнь по композиции было пять! Так чего же я так всё время боялась?
Перебивки я уже снимала более уверенно. Я нацеливалась на розовый куст пионов всеми законами композиции и уж потом нажимала кнопочку, на экране бежали цифирки, а я уже видела перед собой нежную ветку белого шиповника, а вслед за ним жасмин призывно шуршал лепестками, словно пытался сказать: «Посмотри же, как я прекрасен в это утро! Я тоже хочу попасть к тебе в кадр». Я перелетала от одного цветка к другому, пьянея от красоты бытия. На грани жизни и искусства обыденное стало чудом, словно сама весна села за мольберт рисовать это утро нежными красками цветочных бутонов, дурманящими ароматами растений, птичьими трелями и перезвоном колоколов, зовущим на утреннюю службу. Внезапно всё исчезло. Экран погас. Мир — тот, что «глазами женщины», померк. Я вздрогнула от неожиданности. Закончилась плёнка. Я так увлеклась съёмками, что не заметила как «потерялась» не только в реальных, но и во временных границах.
Чтобы мой «женский взгляд» был весомей и убедительней, его должен был подтвердить своим высказыванием мужчина. С просьбой взять интервью я обратилась к члену Союза художников России Владимиру Грезунову.

— А где все? — спросил он, заглядывая мне через плечо, когда я возникла на пороге мастерской.
— Кто все? — удивилась я.
— Оператор, журналист, вообще вся съёмочная группа. Где они?
Казалось, он был уже готов услышать мои объяснения, почему не состоится съёмка, но вместо этого я сняла с плеча штатив и достала из дамской сумочки видеокамеру. Эти главные атрибуты съёмочного ритуала сразу же захватили его внимание и заставили забыть о сожалении, что вместо ожидаемых толп теленарода пришла я одна. Художник, едва я установила штатив, сразу же смекнул, как приспособить его к живописи на пленэре. Видеокамера удивила его своими крохотными размерами, таящими в себе большие практические возможности. Через пару секунд комната превратилась в студию, где всё: художник, картины, свет и тени превратились в единое изобразительное пространство. Я протянула ему микрофон, надела наушники, чтобы слышать звук, и почувствовала, что я уже не совсем я, а НЕКТО. Камера-крошка подмигнула красным глазком. И только тающая с невероятной быстротой чистая плёнка видеокассеты возвращала к реальности. Приходилось напрягать свою волю, чтобы сказать: «Стоп!», чтобы остановить череду лиц, картин, пейзажей, появляющихся в «окошке» камеры и остающихся в ней. Нет, это была не работа, это был запой! И выходить из него не хотелось! Но в какой-то момент я всё же поняла, что всё задуманное мной уже отснято.
Наступал следующий момент, когда разрозненные эпизоды должны были превратиться в НЕЧТО. Началось это с того, что мой стол опутало невероятное количество проводов, идущих от видеокамеры к магнитофону. И комната из обычного кабинета превратилась в монтажную, где я, грызя леденцы, отсматривала материал. Тут меня, посетила мысль, что не только то, «что написано пером, не вырубишь топором», но и то, что отснято тоже, и даже последнее в большей степени, потому что от «пера» всегда можно отказаться, сказать, что подделали почерк или исказили мысль редакторской правкой, а на экране человек сам высказывает свои мысли и идеи, и достаточно всего лишь нажать пару кнопочек, чтобы снова по прошествии какого-то времени услышать их, и тут уж отказаться от своих слов невозможно.

Когда сценарий фильма прояснился в голове и неровными строчками лёг на бумагу, провода из моей комнаты исчезли, и я ,как на работу, стала каждое утро отправляться в офис Ассоциации журналистов «Аксинья», где происходило таинство монтажа. Монтажный стол, на котором происходило это действо, не имел ничего общего с каким-либо иным столом, потому что был виртуальным, и находился в компьютере у Марины. Кадры брались с камеры, и помещались на монтажный стол, где и выстраивались в задуманной последовательности. Мы начали с «бескрылого» эпизода, и хотя по сценарию это не было фактическим началом фильма, но и в жизни и в творчестве всё начинается с этого — с осознания собственной бескрылости начинается путь к обретению крыльев. Именно об этом была песня Алексея Бурцева на слова Екатерины Гонзалес, которую он имел неосторожность исполнить на открытии выставки «Женская Палитра». Мы выстраивали кадры так, чтобы женщины на картинах и женщины в зале чередовались и плавно «перетекали» одна в другую — картина становилась женщиной, а женщина картиной. Мне хотелось показать, что грань между жизнью и искусством еле уловима. В нём вышитые на коврике птицы вдруг начинают петь, цветы, вздрагивающие от ветра, превращаются в натюрморт, а бескрылые женщины взлетают.

Мой фильм был «первым блином», испечённым в «Аксинье» в рамках проекта, и каждая из сотрудниц по мере его приготовления добавляла своих «специй»: Ирина Городецкая своё «естественно не правильное мнение», Ирина Мардарь своё «правильное мнение», Светлана Голубева своё мнение оставила при себе, но поделилась своим очарованием, украсив собой кадры с цветами.
Но просто смонтировать фильм недостаточно, оказалось, его надо ещё и озвучить. На вопрос Ирины Мардарь: «Кто у тебя будет читать закадровый текст?» последовал легкомысленный ответ: «Я». Если бы я представляла последствия своего ответа, то не дала бы его столь скоропалительно. Но тогда мне это казалось вполне естественно: ведь это мой фильм про мою любимую организацию, кто же ещё, как не я, может о ней рассказывать? И потом озвучивать самой так же удобно, как и писать автопортрет — модель всегда под рукой. Все эксперименты я стараюсь проводить над собой. Но это было нечто. Казалось, что там сложного — включил микрофон, и поехали? Поехать то можно, но вот только куда ты приедешь в итоге? И тут без «естественно не правильного мнения» Ирины Городецкой пути дальше не было, хотя она и сказала вначале: «Ты же профессиональный педагог, тебя учили, как читать лекции». А вот этому меня как раз и не учили! Что читать — учили, а как — нет. И потом, я профессиональный педагог, а она профессиональный журналист, с опытом работы на радио и ТВ, тут как в рекламе — почувствуйте разницу. «Но вы пока порепетируйте»,- сказала Марина, уходя по своим делам. По этой фразе я поняла, что не всё просто в киношном королевстве. Приступив к репетиции, я поняла, что прочесть свой текст не так-то и легко, главное тут — не задохнуться от «восторга». Я узнала, что начинать фразу нужно было на вдохе, а заканчивать на выдохе, и ещё в самом предложении делать акценты на некоторых словах. «И не читай ты с таким пафосом»,- делала мне замечание наставница, — говори как в жизни». «Как всё это соблюсти?» — думаю я в ужасе. В дверь заглянула Марина. И вот уже передо мною стоит микрофон. Звучит сакраментальная фраза: «Тишина в студии!». Набрав воздуха в легкие, стараясь не забыть ни одного наставления и при этом выглядеть естественно, я начинаю произносить текст и бесславно задыхаюсь на половине предложения. И чувствую, что «клиент скорее мёртв, чем жив». Меня спасли без видимых последствий для здоровья. Сейчас я не жалею о том, что сама читала свой текст! Моя самоуверенность позволила мне прочувствовать все нюансы работы над фильмом. Питерский режиссёр И. Алимпиев сравнил кинематограф с головкой сыра, который подобно мышам пытаются грызть все те, кто занимается кино. Он говорил, что с момента возникновения кинематографического сыра от него удалось отгрызть лишь десятую часть. «Всё остальное за вами!» — обратился он к женщинам, рискнувшим снимать кино. «Куда там грызть, мне бы хотя бы понюхать», — подумала я в ответ на его призыв. И когда мы с Мариной дошли до заключительного кадра, то я вдруг… почувствовала всепоглощающий запах сыра. Неужели того самого?