Трагедия в Новошахтинске обратила на себя внимание гибелью шахтеров и обвалом ствола шахты. Но эта была лишь вершина катастрофы.

“Надпись на дверце гласила: полицейский участок города Безнадега. Золотые буквы под гербом города: всадник и шахтер, пожимающие друг другу руки. Безнадега. Все лучше, чем Бездна.”
Стивен Кинг “Безнадега”.

Сырость поздней донской осени и земное притяжение – единственное, что было узнаваемо для меня в Новошахтинске. Сорок минут езды на машине от Новочеркасска, и за окном поплыли картинки инобытия: заброшенные шахты, плоские – какие-то двухмерные – дома и серые, застарелые в безнадежности лица. Словом, я попала в знаменитый роман короля ужасов Стивена Кинга. В город, которому земля мстила за вторжение в ее чрево. Мстила городу государства, которое бросило свои разверстые недра на произвол.
…Новошахтинск – исключительно шахтерский городишко. В лучшие для него времена здесь существовало девять шахт. В восьмидесятых же шесть из них, вполне жизнеспособных и перспективных, было закрыто и затоплено. Шахтеры винят в этом Черномырдина, которому, по их словам, было невыгодно процветание российской угольной промышленности. Из действующих шахт осталось три. Примой среди них, за счет которой и “дышал” город, была Западная. На ней и произошла трагедия. А не произойти, как оказалось, и не могла. Странно другое – почему она не случилась раньше. Впрочем нет, природа не оказалась так жестока – она дала первый звонок еще в феврале нынешнего года, когда Западную впервые серьезно затопило семьюстами тысячами тонн воды. Тогда воду откачали и шахту спасли. Но на предупреждение матери-земли особого внимания не обратили и активных мер безопасности не приняли. Впрочем, на это элементарно не было средств.
Собственно, тревогу надо было бить еще тогда, в восьмидесятых. Очевидно, что ситуация обязана была разрешиться именно таким способом. Не в Новошахтинске, так в любом другом из сотен угольных городков России. Вместе с массовым закрытием шахт практически прекратилось государственное субсидирование оставшихся, собственных же денег – по разным причинам – не хватало на необходимый ремонт устаревшего оборудования. Оно ветшало, кряхтело и, в конце концов, перестало сдерживать оборону укрощенных человеком подземных демонов.
Три прерванные шахтерские жизни и гибель самой шахты – вещь, безусловно, страшная, но не форс-мажорная. Ни одна шахта в мире не застрахована от пожара и наводнения. Такова уж специфика угольного дела. И каждый шахтер должен быть изначально готов именно к такому повороту своей судьбы. Так же как и каждый солдат – к войне. (Не готов – выбирай стезю цветовода или столяра.) Гораздо кошмарнее другое – медленные вымирание и деградация тысяч людей так или иначе связанных с угледобывающей промышленностью. Вдумайтесь, шахтер получает 20 рублей за час, проведенный в забое. В месяц это выходит около двух тысяч. Остальные работники шахты получают и того меньше – 1200, 1500. Гардеробщица заработала за последний месяц аж 157 рублей. Но и эти деньги не платят им с марта. Люди уже полгода не видели не только мяса, но и картошки. Единственная еда, которую они могут себе позволить – “Анаком” и бульонные кубики. Часто и густо уходят на работу, попив самого дешевого чая и не взяв с собой никакого “тормозка” — просто нечего туда положить. Детей шахтеров в школах в глаза называют бомжами.

В их домах не только голодно, но и холодно. Уголь, который они добывают и который им положен “по штату”, тоже не выдают. Люди, бесплатно отработав в забое, по вечерам, валясь от усталости, ходят в лесополосы за дровами, или, крадучись, пробираются на родную шахту “воровать” угольные крохи. Но даже и в этих безрадостных домах их не оставляют в покое. Платить за когда-то полученные от государства квартиры и коммунальные услуги шахтерским семьям, естественно, нечем. Поэтому квартиры наиболее “злостных” неплательщиков выставляют на торги, погашают долги, а на остаточную стоимость выдают комнатенки в бараках.
Самые обеспеченные люди в Новошахтинске – пенсионеры. “Хорошо тем из нас, — говорит мне отработавший в забое 23 года шахтер, — у кого еще живы родители. На их пенсии мы и содержим свои семьи”. Остальным хоть лезь в петлю. После нескольких лет работы на шахте люди приобретают целый букет профессиональных заболеваний: необратимые изменения происходят в легких и суставах. А после полутора — двух десятков лет они не смогут найти никакой другой работы – на любом производстве нужны здоровые служащие.

От безнадеги там пьют плохой самогон и “колятся” дешевым героином в таких масштабах, что, похоже, уже через несколько лет в городе начнут рождаться только экспонаты для кунсткамеры.
…Когда начал рушиться ствол шахты, который засыпали в надежде остановить затопление, первым “повело” скиповой бункер, за ним – капер, затем рухнуло все здание центральной обогатительной фабрики. Сначала начал рушиться потолок в диспетчерской, сыпаться плитка, потом отрубило электроэнергию. Люди побежали с шестого этажа, крича друг другу “Спасайтесь!”: в полной тьме, по проваливающемуся под ногами полу. Каким-то чудом никто не пострадал серьезно, если не считать сердечных приступов и обмороков прямо там, на “дороге жизни”. И когда женщины ступили на твердую землю, то испытали облегчение. Сначала думали: потому что спаслись. Но потом пришло иное понимание: пускай все завалится к чертовой матери, чем такая жизнь. Лучше ужасный конец, чем ужас без конца.
Теперь котлован, образовавшийся в результате аварии, окружен ограждением с надписью “опасная зона”. По ней ходят местные “сталкеры” – те самые спасшиеся женщины. Охраняют. Ходят они практически по подземной пустоте, прикрытой тонким слоем еще держущейся почвы, которая в любой момент может провалиться под их ногами. Им пообещали заплатить за это две трети зарплаты – им страшно, но радостно: получат какие-то деньги. Чтобы жить в этом проклятом Богом и страной городе, который сам может ежеминутно уйти под землю, ведь истинных размеров подземной аварии пока не знает никто, кроме грозных богов ада — печальных царей подземных ужасов.