(Окончание. Начало в «ЧЛ» №№ 39, 40).
Небесная канцелярия запланировала дополнительные трудности для участников Бородинской битвы: в ночь с субботы на воскресенье пошел дождь. Стало не только холодно, но и сыро, промозгло. Тем не менее, часть «бойцов» нашего казачьего отряда даже не подумала искать убежища в салоне автобуса, а продолжала зоревать в палатках.

Впрочем, и в автобусе холодина стояла приличная: шерстяного одеяла для безмятежного сна было явно не достаточно. С рассветом стали поступать тревожные сообщения из палаточного лагеря, раскинувшегося в низине реки Колочь: чьи-то палатки подтопило, чьи-то промочило насквозь… Стало ясно, что возможность проведения сражения теперь находится под вопросом: театр военных действий грозил превратиться в болото. Наши водители с грустью констатировали, что без посторонней помощи нашему «Икарусу» с поля на шоссе теперь не выбраться. И когда к ним пришли женщины-педагоги с просьбой вывезти с поля на станцию их маловозрастных воспитанников, те ничем не могли им помочь.

Детей с поля вывезли подъехавшие к этому времени военные: «Уралы» грязи не боятся. Вскоре прибыл на поле и эскадрон дислоцированного в Голицыно кавалерийского полка, который должен был обеспечить уланов, гусаров и драгунов лошадьми. А вот казачьи войска — иррегулярные, поэтому во все времена были на самообеспечении и на казенное снабжение особо не рассчитывали. Вот и в наше время безлошадные казаки, не желая опускаться до изображения сражающихся в пешем строю пластунов, решили обзавестись гладкоствольными орудиями, чтобы изображать батарейцев донских конно-артиллерийских рот.
А пока донцы взяли «напрокат» одно старинное орудие в музее Бородинской битвы.

Попользовавшись им в день генеральной репетиции, они должны были теперь вернуть его музею. Старший нашей группы договорился с военными о транспортировании орудия к зданию музея «Уралом» и сформировал для погрузочно-разгрузочных работ молодежную команду. А «старики» тем временем занялись налаживанием расстроенного ночным ливнем быта. Сухих дровишек для разведения костра найти оказалось невозможно. Выручила прихваченная водителями миниатюрная плитка, питающаяся газом из небольшого баллона: обеспечила нас кипятком для утреннего чая и кофе.

В это время к нам в гости заглянул директор Воронежского кадетского корпуса с двумя своими воспитанниками. «А мы еще не завтракали», — сообщил один из них. Пока мы угощали кадет, а те рассказывали нам, как добирались сюда из Воронежа электричками, их руководитель — «клубник» со стажем — обсуждал с такими же фанатами их весьма специфические проблемы. А на шоссе, несмотря на ненастную погоду, накапливалось все больше и больше автомобилей, доставляющих сюда таких же фанатов.

Дождь, наконец, притих. От шоссе в поле вереницей потянулась разношерстная публика: одни — в современной одежде, другие — в исторических костюмах. Зачастую костюмы эти были весьма далеких от начала XIX века эпох.
Вот проплыла, шурша складками пышных юбок, тройка девиц приятной наружности в чепцах и наброшенных на плечи платках, с плетеными корзинками в руках, из которых торчали горлышки бутылок с этикетками «Мадам Клико». Не иначе — маркитанки. Тут же на ум приходят строки о румяном подпоручике, который в бою «ловко действует штыком», а после боя, будучи представленным к «Станиславу»,

Он полдюжины «Клико»
Заберет у маркитанки,
Чтоб на первой же стоянке
Пробки хлопнули легко.
Ах, полдюжины «Клико»!

А вот тащатся две угрюмые фигуры: одна — в голубом мундире, с полицейской «селедкой» на боку; другая — в жиденькой шинельке и фуражке с непонятной эмблемой, с перевязанным шпагатом пакетом в руках. Не могу удержаться, чтобы не задать вопрос: «Уважаемый! С вами — все ясно: вы — жандарм. А кто это вместе с вами идет?». «Как это — кто? — удивляется полный чувства собственного достоинства «уважаемый». — Ясное дело: студент-бомбист. И не идет он, а конвоируется мною».

Решаю пройти в лагерь, разбитый в низине. Группы палаток отделены друг от друга натянутым между кустами шпагатом. У некоторых даже сооружено некоторое подобие полосатых шлагбаумов из березовых жердей. То тут, то там видны таблички с надписями: «Московский гренадерский полк», «Павловский гренадерский полк», «Киевский драгунский полк»… Вспоминается казачья насмешка над рекрутами из мужиков: «Стой-остановись! Драгун с коня упал!». Наблюдаю картины быта как в каком-нибудь Тарутинском лагере. Одетые в белые форменные штаны и фуражные шапки гренадеры разводят костры, сосут трубки, чистят гладкоствольные кремневые ружья и пистолеты: «Постой-ка, брат мусью! Что здесь шутить?».
Да, шутить в рукопашном бою вошедшие в раж «клубники» зачастую и не думают! Все — по-настоящему. Поэтому случаются здесь и превышения пределов дозволенного: бывает, что и прикладом ненароком «приласкают» того или иного «француза». Зато есть потом что дома вспомнить и рассказать: «Ох, и поддал же я одному «басурману»! Правда, он тоже в долгу не остался…».
Тем временем наша молодежь, доставив пушку к музею, возвращается в лагерь. Но к этому времени по поводу показательного боя ничего так и не прояснилось: никто не знал, будет ли он проведен и когда именно. А ведь уже перевалило за полдень!
Наши водители стали говорить, что если мы через часок-другой не тронемся с поля, они завтра не смогут вовремя пригнать автобус в автопредприятие, где его намеревались использовать уже для других целей. И старший нашей группы принимает решение: сворачиваемся и отбываем. Некоторые все же успели нарядиться в униформу 1812 года и разоблачаться не намерены. В ней они снимают палатки и загружают их в автобус. Уже знакомый нам экипаж «Урала» выручает нас и в этот раз. Он берет «Икарус» на буксир, а мы, облепив автобус со всех сторон, подталкиваем его что есть сил. «Икарус» медленно, но верно, ползет вслед за «Уралом», оставляя в раскисшем дерне глубокие колеи.

Когда автобус достигает асфальта, мы считаем свою миссию исполненной и занимаем свои места в его салоне. Но расставаться с полем ратной славы, где русские воины стяжали право считаться непобедимыми, так просто никому не хочется: ни тем, кто еще надеется на участие в баталии; ни тем, кто уже настроился на возвращение домой. И когда руководитель предлагает заехать в музей Бородинской битвы, чтобы ознакомить с его экспозицией впервые прибывших на Бородино, и в первую очередь — молодежь, все дружно поддерживают его предложение. Я — в их числе. Ну как же не воспользоваться такой возможностью: в свое время довелось мне побывать также на поле Полтавской битвы и посетить там музей, а теперь вот и в Бородинском музее побывать доведется!

По дороге, навстречу и попутно нам, движется народ. Несмотря на неблагоприятную погоду, людей все же собралось здесь немало. И вдруг мы видим небывалое для наших дней зрелище: по шоссе, в попутном нам направлении, движется составленная из полудюжины пехотинцев вермахта колонна, которую конвоирует капитан НКВД. Капитан вооружен револьвером системы «Наган», в то время как немцы имеют при себе несколько пистолет-пулеметов МР40 и даже ручной пулемет MG42. Пулемет тащит здоровенный рыжий «немец» — типичный пруссак. «Макс! Макс!» — кричит ему из приоткрытого окна наш старшой. Рыжий поворачивает голову и машет рукой вслед автобусу.

Через несколько минут автобус наш останавливается у здания, на фронтоне которого красуется надпись «Бородинский музей». Здесь людей еще больше, и народные умельцы, пользуясь случаем, распродают разнообразные поделки. Мое внимание привлекают оловянные солдатики — миниатюры, весьма точно (вплоть до пуговиц) воспроизводящие воинов 1812 года. Довольно многочисленной группой совершаем экскурсию по залам музея, в которых размещена экспозиция «Бородинское сражение в Отечественной войне 1812 года».

А при выходе из музея нас ждет сюрприз: в сторонке стоит группа «немцев», которых мы обогнали по дороге сюда. Наши ребята, завсегдатаи бородинских баталий, с воплями бросаются к ним. Вижу, как дежурящий у музея сержант милиции на своей милицейской волне связывается с другими стражами порядка, и с разных сторон к шумной и весьма возбужденной толпе тут же направляются еще несколько милиционеров. Но ребята объясняют милиционерам, что это — не взаимные «разборки», а дружеская встреча старых знакомых. Разобравшись, что к чему, милиционеры все же проявляют интерес к стрелковому оружию вермахта, особенно — к ручному пулемету. Но убедившись, что это скорее муляжи, так как многие внутренние детали этого «оружия» пришли в негодность либо утрачены, теряют к нему интерес и расходятся по своим местам. А «пехотинцы вермахта» сообщают нам, что в Бородинский музей они, как ни просились, допущены так и не были. Видно, не зря говорится: по одежке встречают…

Защитные шлемы вермахта (в просторечии — каски) перекочевывают на головы некоторых наших ребят, в том числе и на «репу» папаши семейства. Картина — бесподобная: перед нами — ярко выраженный типаж из какого-нибудь советского фильма «про войну». Картину эту просто нельзя не зафиксировать на фотопленку, что незамедлительно и делается. Начинаются разговоры о различных проблемах военно-исторического характера. Решаю использовать вынужденную задержку для обозрения окрестностей с высоты под названием «Батарея Раевского».
Высота эта — пологий холм, взойти на который — совсем не трудно. Но это сейчас. А во время битвы размещенная на ней батарея вела по штурмующим ее войскам губительный огонь. Под картечью каждый шаг вперед стоил нескольких солдатских жизней. В ходе боя высота несколько раз переходила из рук в руки. По преданию, генерал Ермолов, поднимая русских воинов в атаку, швырнул в ее сторону горсть наградных крестов и крикнул: «Ребята, кто до них дойдет, тому они и достанутся!». Теперь на высоте этой стоит главный монумент русским воинам — героям Бородинского сражения: чугунная колонна с золоченой главкой и крестом на ее вершине.

Через четверть века после взятия Парижа у основания этого монумента был перезахоронен прах получившего в Бородинской битве тяжелое ранение в бедро и умершего в глубоком тылу командующего 2-й армией, генерала от инфантерии П.И. Багратиона. Но в тридцатые годы XX века монумент был взорван, при этом был разрушен и склеп Багратиона. В годы перестройки монумент был воссоздан. Имитировали также перезахоронение неких останков: якобы князя Багратиона, а там — кто знает…

С холма батареи Раевского вижу не только пройденную мною намедни деревню Семеновское, но и расположенную за Семеновским ручьем церковь Спаса Нерукотворного находящегося там Спасо-Бородинского женского монастыря, и главное сооружение ансамбля монастыря — Владимирский собор, посвященный памяти всех русских воинов, погибших в Бородинском сражении. Самым же первым памятником воинам, погибшим в великой битве, стала церковь Спаса Нерукотворного, построенная в 1820 году вдовой генерала А.А. Тучкова-четвертого на месте гибели ее мужа: именно здесь отыскала его будущая основательница монастыря, всю ночь бродившая по полю со свечой в руках. Где-то там находится также невидимое с холма одноэтажное здание бывшей монастырской гостиницы, где останавливался через 55 лет после битвы Л.Н. Толстой, приезжавший на Бородинское поле в период работы над романом «Война и мир». На этом обзор окрестностей приходится прервать, так как наши донцы, распрощавшись с «немцами», идут к автобусу.

И вот мы пускаемся в обратный путь. На приобретенной в музее карте-схеме вдруг нахожу памятник лейб-гвардии Казачьему полку: он где-то в полуверсте от дороги. Надпись свидетельствует: памятник сооружен в 1912 году (значит, к 100-летию битвы); восстановлен в 1985 году (значит, разрушался — то ли сам, то ли кем-то). И совсем на отшибе — памятник отдельному казачьему корпусу войска Донского атамана М.И. Платова: сооружен в 1985 году, архитектор Н.И. Иванов. Что ж, примем к сведению: доведется быть в этих местах еще раз, непременно надо будет побывать у этих памятников.

Автобус ведет не тот водитель, что на пути сюда вел его на заключительном этапе. Поэтому подобранных по пути московских казаков он завозит на вокзал Можайска, пользуясь моими подсказками. Но где-то мы оба «зевнули» и взяли курс не на Серпухов, а на Подольск. В город въезжаем уже при полной темноте. Но он не во мраке, а ярко иллюминирован, и все его жители — на запруженных народом улицах. Оказывается, в первое воскресенье сентября у них, как и в Москве — День города. Ребята в форме «на восемьсот двенадцатый год» предлагают остановиться здесь хоть на часок: народ посмотреть, себя показать. Но наш старший на их уговоры не поддается. «Знаю я ваш «часок», — ворчит он, — до утра потом вас тут жди да разыскивай». Но мы все же останавливаемся «по техническим причинам» — милиция движение перекрыла. Хорошо еще, что ненадолго: через четверть часа трогаемся и еще через четверть часа покидаем празднующий свой День город.
А в Туле мы вновь плутаем: сначала обращаемся за помощью к хозяину стоящей на обочине легковушки, затем — к ждущему трамвая горожанину. На наше счастье, он едет на работу в третью смену в нужном нам направлении. С четверть часа наш «лоцман», стоя рядом с нашим водителем, дает ему очень ценные указания. У предприятия типа «Вторчермет» он сходит, указав нам дорогу, двигаясь по которой мы, наконец-то, попадаем на федеральную трассу.

Кажется, теперь можно и отдохнуть: никаких неожиданностей нас больше не ждет. Все засыпают, бодрствует теперь лишь один водитель. Легкой ему дороги!
Просыпаемся поздним утром где-то на границе Воронежской и Ростовской областей. Организуем то ли поздний завтрак, то ли ранний обед: на обочине дороги доедаем припасенные еще в Ростове на всю команду тушенку и помидоры. Теперь остается лишь ждать, когда доберемся до развязки Москва-Ростов-Новочеркасск.
Ну вот мы и на месте. С большинством попутчиков прощаемся надолго: быть может, до следующей поездки. А через час я уже дома. Пока не забыл, проверяю по альбому «А.С. Суворов и его современники» сведения о генерале Дорохове — не ошибся ли, заявив, что именно ему поставлен памятник в Верее.

Оказывается, что не ошибся. Ведь генерал-лейтенант Иван Семенович Дорохов (1762-1815) отличился именно там. Вот и слова, подтверждающие это: «После оставления Москвы назначен Кутузовым командиром партизанского отряда, с которым нанес неприятелю ряд сильных ударов. 29 сентября взял штурмом укрепленный французами город Верею, за что награжден золотой шпагой, украшенной алмазами, с надписью «За освобождение Вереи». В сражении под Малоярославцем был тяжело ранен и выбыл из армии». Вот так-то. А потомки освобожденных Дороховым обывателей Вереи их и ее освободителя — с пьедестала долой: генерал ведь, царю служил… А в 1962 году бронзовую фигуру генерал-лейтенанта Дорохова вновь на пьедестал водрузили. К двухсотлетию освобождения Вереи, глядишь, благодарные ее жители еще и конный памятник И.С. Дорохову откроют: он ведь, как-никак, кавалерийским генералом был — под Бородином кавдивизией командовал.

Вот такие мысли навеяли воспоминания о той поездке на Бородино — униформированное представление на поле ратной славы. И я там был… И хотя сам в том «деле» не участвовал, однако все на ус мотал. А теперь вот вам рассказал. Возможно, кто-то из новочеркасцев теперь и сам захочет там побывать, своими глазами все увидеть. В таком случае, всем охочим до этого — в добрый час!