Жан Батист Мольер написал веселую жизнерадостную комедию «Плутни Скапена» в 1671 году, то есть за два года до своей смерти, поставленной им с мастерством великого театрального реформатора.

Легкий, незамысловатый сюжет о любви и верности, жадности и глупости, с неизменным счастливым концом был призван отвлекать придирчивого зрителя от явной крамолы, которая сквозила в каждом слове главного героя.

Какой крамолы? — с недоумением спросит современный читатель. Вся пьеса, уместившаяся на полусотне страниц, кажется ангельски невинной в наше циничное, бесстыдное время. Однако следует вспомнить, что написана она была в царствование Людовика XIV, когда во всех крупных городах Европы на кострах сжигали женщин, обвиненных инквизицией в колдовстве, а слишком смелое высказывание легко приводило в Бастилию или на галеры.

Мольер, познавший в своей жизни и королевскую милость, и королевский гнев, создал образ умного ловкого слуги, умело дурачившего своих тупоголовых господ. Интересно отметить, что Скапен — последний слуга, вышедший из-под пера Мольера, — будто бы указывает путь дальнейшему развитию французской драматургии и из века семнадцатого перекликается со своим кровным родственником, известным всему миру под именем Фигаро.

И когда наступит век Просвещения, сын часовщика Бомарше воздаст должное памяти сына обойщика Мольера, смело поколебав те самые основы общественного порядка, которые Мольер позволял себе лишь робко высмеивать.
Чем же привлекла эта старая пьеса режиссера Л.И. Шатохина, решившего поставить ее на сцене Нашего театра? Наверное, идеей о том, что неистребимая сила любви может обратить в реальность самые невероятные стечения обстоятельств, что деньги, при всей их притягательности, никого не сделают ни добрее, ни благороднее, и, главное, что человек, наделенный разумом и фантазией, сказочно богат, несмотря на прорехи в карманах.

Удобно расположившись в первом ряду, я внимательно изучал неподвижные складки огромного, тяжелого занавеса. В театре занавес — это, пожалуй, самый главный и самый заслуженный артист, наделенный к тому же мистическими способностями. Его бесшумного движения, порой, вполне достаточно, чтобы стереть грань между днем сегодняшним и днем минувшим и перенести нас на три с половиной столетия назад.
Мастерски выполненные декорации воссоздали на сцене уголок старой Европы, известной нам лишь по художественным произведениям. Не берусь утверждать, но мне показалось, что, работая над спектаклем, художники Г. Сулимов и С. Дергачева вдохновлялись картинами Антуана Ватто, творившего на рубеже XVII и XVIII столетия.

Прекрасно смотрелись и стоящие по соседству дома Жеронта и Арганта, и фонтан, и чудесные драпировки. В общем, было видно, что творческая группа старалась из-за всех сил, чтобы зритель вместе с ней совершил путешествие во времени и пространстве. Тем более странным показалось мне музыкальное оформление, созданное на основе произведений Нино Роты. На мой взгляд, куда уместнее здесь звучала бы музыка другого итальянца — Жана Батиста Люлли, который был не только одним из самых блестящих композиторов царствования Короля-солнца, состоял в личной дружбе с самим Мольером, но и писал музыку к его пьесам.
Впрочем, стоит ли придираться к людям, устроившим для своих горожан настоящий праздник. Ведь и слова, и костюмы, и декорации, и сценические образы — условны, как условно и само существо театра. Предъявляя свой билет строгим контролерам, стоящим у входа, мы попадаем в такое место, где действуют совершенно иные, веками установленные правила игры.

Огромный организм театра с его звонками, программками, уютными ложами и приглушенным светом, напоминает нам: вы здесь для того, чтобы стать участниками особой игры. Если ваша душа чиста и открыта, если вы верите в чудо и способны хотя бы на пару часов стать простыми и наивными как дети — театр опьянит и захватит вас. Если же вы привыкли слушать лишь себя, если вам ни разу в жизни не хотелось пустить бумажный кораблик по талой воде, а в новогоднюю ночь вы не заглядываете под елку в ожидании подарка, в театр вам идти незачем.
Однако, какой бы прекрасной ни казалась нам классика мировой драматургии, ее сценическое воплощение всегда будет иметь привкус библиотечной пыли, если режиссеру-постановщику не удастся наполнить современным звучанием Бог весть когда написанное слово.

Поставив «Плутни Скапена», Л.И. Шатохин легко справился с этой всегда непростой задачей. Дел в том, что благородный, обаятельный Скапен не в ладах с правосудием! (Обратите внимание, не с Законом, а с правосудием)! К сожалению, наша нынешняя жизнь складывается так, что «нелады с правосудием» зачастую являются верным признаком человеческой порядочности. С этим тезисом кто-то может не согласиться, однако, когда Скапен на реплику Арганта «Желаю судиться!» ответил пламенным монологом, зал слушал, затаив дыхание.

«Да ведь чтобы судиться, тоже нужны деньги. За составление протокола нужно платить, засвидетельствовать подпись — тоже, за доверенность — платить, за подачу прошения — тоже, адвокату за совет — платить, за обратное получение документов — платить, суточные поверенному — платить. Надо платить и за совет, и адвокатам за речи, и за снятие копии. Надо платить и докладчикам, и за определение, и за внесение в реестр, и за ускорение дела, и за подписи, и за выписки, и за отправку, да еще взяток сколько раздадите. Отдайте вы ему эти деньги — и дело с концом».

Произнося эти простые до банальности истины, Скапен обращался не к Арганту, а откровенно и напрямую к зрителям. И подавляющее большинство людей, сидевших в зале, на собственной шкуре не раз убеждались в правдивости этих слов.
Теперь хотелось бы поговорить об актерских работах. Несомненной творческой удачей я бы назвал дуэт А. Иванкова и А. Коняхина, исполнивших роли Арганта и Жеронта, соответственно. Аргант и Жеронт — это, по большому счету, две сущности одного и того же человека: жадного, тупого, трусливого стяжателя. Однако прямое противопоставление медлительного, флегматичного Арганта и яростного, вспыльчивого Жеронта создает эффект объемного изображения, в результате которого перед нами предстает этакий Двуликий Янус местечкового пошиба. Отсюда каждая деталь служит тому, чтобы еще раз подчеркнуть бросающиеся в глаза сходства и различия: костюм Аргант тусклый и бледный, костюм Жеронта — вызывающе яркий, движения одного — скромны и сдержаны, движения другого резки и размашисты. Один, не желая поддаваться уговорам Скапена, со слезами на глазах взывает к правосудию, другой с налитыми кровью глазами, во весь голос повторяет знаменитое: «Кой черт понес его на эту галеру?». При этом оба проявляют феноменальную скупость, когда речь идет о судьбе из собственных сыновей.
Режиссеру удалось подчеркнуть духовное родство двух персонажей при диаметральной противоположности их темпераментов, даже такой, казалось бы, незначительной деталью. Во время диалога они оба едят, но Арганта благочинно жует арбуз, держа в руках блюдечко, а Жеронт лакомится огромным куском мяса, сладострастно сжимая его толстыми пальцами.

Чуткий, экзальтированный Скапен в исполнении артиста И. Лебедева выглядел таким уставшим от человеческой пошлости, тупости и неблагодарности, что, порою казалось, он вот-вот упадет на подмостки, лишившись чувств. Поэтому финальная фраза: «А меня пусть поднесут поближе к столу, пока я еще не умер!» прозвучала из его уст с потрясающей убедительностью.

И. Лебедев вышел на сцену практически без грима, восполняя его отсутствие богатой мимикой. Он гримасничал и кривлялся от души, вызывая громкий искренний смех у публики. И лишь изредка перед нами представал настоящий Скапен! Так, после слов Зербинетты: «Я согласна, я всегда готова откликнуться на зов дружбы», Скапен тихо и глубокомысленно спросил ее: «А на зов любви?», и мне показалось, что с лица актера скатывается несуществующий грим: картонный нос, накладные брови и усы, и появляется новое лицо щедрого и благородного, мудрого, но так легко ранимого человека.

Еще было много эксцентрики и буффонады, благодаря которым спектакли Мольера пользовались неизменным успехом у зрителей века семнадцатого. Здесь блеснули актеры Е. Климанов и С. Трудков. К удачным находкам следовало бы отнести и качели, словно списанные с картины Жана Оноре Фрагонара.

Однако, некоторые моменты показались мне, мягко говоря, непонятными. Возможно, на то была установка режиссера, но артист Е. Хмельницкий, исполнявший роль Октава, произносил свой текст настолько быстро, что даже, сидя в первом ряду, практически ничего нельзя было разобрать. Поэтому, когда Сильвестр воскликнул: «Нельзя ли покороче, сударь, не то мы и до завтра не кончим», зал с облегчением вздохнул. Вообще же претензии к дикции некоторых актеров — это та самая крошечная ложка дегтя, которая, честно говоря, не испортила общего впечатления, оставленного великолепным театральным действом. Что же касается дикции, то искушенная публика должна знать: сам великий Мольер был с нею не в ладах. Достаточно вспомнить, что все его попытки декламировать на сцене трагические монологи сопровождались свистом и улюлюканьем.

Итак, обращение к зрителю состоялось, и зритель, пожелавший услышать и принять адресованные ему слова, покидал театр обновленным и хотя бы на один вечер избавленным от проблем повседневности. Потом несколько дней подряд, все те, кому удалось посмотреть спектакль, горячо обсуждали новую постановку Нашего театра.

Это прекрасно, когда люди обсуждают не криминальную хронику, не провинциальные сплетни, а новую театральную премьеру.

Потому что, пока существует театр и театральная публика, Город остается Городом, а не маловыразительной точкой на географической карте.