Осенью 1979 года я, благополучно проучившись три года в музыкальной школе им. Чайковского, перешел в разряд старшеклассников. Это означало, что и без того насыщенная программа пополнилась еще одним предметом — музыкальной литературой. Первое знакомство с неизвестной дисциплиной и незнакомым преподавателем всегда значит для юного ученика очень много. Смутная тревога перед началом большого познания не дает спокойно заснуть, окрашивая повседневную жизнь яркой радугой разноцветных эмоций и чувств. В детстве, когда способность радоваться еще не изжита, а чистота восприятия не замутнена столкновением с грубостью и равнодушием взрослых, радость познания бывает столь остра, что память о ней остается на всю жизнь.
Наступило время первого урока. Теплое сентябрьское солнце заливало столы и стены просторного класса. Массивная оконная рама разрезала солнечный свет на большие квадраты, которые подобно чистым листам сами собой ложились перед глазами маленьких учеников.
Высокий седой человек, казавшийся нам, детям, еще выше и еще старше, чем он был на самом деле, приветствовал нас так, словно мы были уже давным-давно знакомы. Говорил он быстро, пересыпая свою речь добрыми шутками, которые всегда располагают к себе детвору. Он весь, от макушки до пят, был словно соткан из солнечного света, белизны нетронутой бумаги и, конечно же, музыки. В считанные минуты, запомнив всех по именам и без труда найдя с каждым общий язык, по-детски увлекающийся учитель обрушил на ошарашенных малышей такое количество всевозможных прожектов, идей и планов на будущее, что у особенно впечатлительных натур захватило дух. Он обещал нам регулярные походы в кино, причем список фильмов, включенных в программу, кружил головы всем советским школьникам. Сейчас это вызывает удивление, но мы с удовольствием готовы были смотреть и на Бориса Бабочкина, строчащего из пулемета «Максим», и на Бориса Смирнова, самозабвенно слушающего «Аппасионату». Еще нам были обещаны встречи со знаменитыми композиторами, дирижерами, интересные поездки и прочее, прочее, прочее.
Уроки музлитературы, к сожалению, бывали всего лишь раз в неделю, и мы с нетерпением ждали новой встречи с высоким седым человеком, не утратившим мальчишеского задора. Учебная программа диктовала свои условия: мы должны были внимательно слушать произведения композиторов разных стран и эпох, чтобы потом уметь грамотно разбирать их. Учитель включал проигрыватель, ставил пластинку, и при первых звуках музыки начиналась магия: его лицо мгновенно преображалось, чутко реагируя на каждую интонацию, на каждый оттенок. Тема набирала силу, разворачиваясь яростным, могучим крещендо, и глаза Учителя светились изнутри. Страсти затухали, жизнь еле теплилась в слабом нежном пианиссимо, и лицо его становилось спокойным и умиротворенным.
Его рассказы о музыке и композиторах, с многими из которых он вел дружескую переписку, можно было слушать часами. Рассказчиком он был великим: говорил и увлеченно и увлекательно одновременно, что удается сочетать очень немногим людям.
Но уроки немыслимы без опросов и оценок, и здесь волшебство заканчивается, уступая место обычной работе. Будни школьника не всегда безоблачны. Как-то раз одна милейшая девочка с большим белым бантом на голове не смогла ответить на вопрос, смутилась и заплакала. Учитель мгновенно бросился к стоявшему в углу старенькому фортепиано, взял несколько аккордов и с выражением запел:
Заплачь — дам калач,
Зареви — дам три!
Ревушка, ревушка,
Ревушка-коровушка!
Громкий веселый смех детей, очарованных обаянием своего кумира, разом высушил слезы.
В другой раз кто-то из нас настолько увлекся рассказом о композиторе Прокофьеве, что принялся грызть собственную авторучку. В руках Учителя как по мановению волшебной палочки появилась банка с конторским клеем, увенчанная, как было принято в ту пору, большой резиновой соской.
— Эта грязная соска будет стоять на твоем столе до тех пор, пока ты не отучишься совать в рот всякую дрянь!
Под общий хохот рассеянный юный музыкант дал честное слово, что навсегда избавится от этой глупой привычки.
Итак, все было прекрасно настолько, насколько это вообще бывает в детстве. И все-таки, за энергичными быстрыми движениями, за искренней веселостью и остроумием, за редкостным умением слушать музыку и говорить о ней, скрывалось нечто такое, о чем Учитель старательно хотел умолчать.
Взрослые напрасно отказывают детям в прозорливости. Дети зачастую способны распознавать и чувствовать человека куда лучше умудренных опытом старцев. Бывали минуты, когда Учитель останавливался, погружаясь в себя, и в тот же миг нам бросалась в глаза какая-то болезненная нервозность, изменявшая его облик.
Отчего было так — мы не знали, да и вряд ли кто-нибудь решился бы рассказать нам, пионерам конца семидесятых о страшной и трагической судьбе нашего Учителя, которого звали Павлом Павловичем Назаревским.
В истории Новочеркасска не так уж много найдется людей, связанных с городом длинной родословной, людей, безвозмездно подаривших своей малой Родине все силы, весь талант, всю жизнь без остатка.
… Его дедом был кафедральный протоиерей Новочеркасского Вознесенского Войскового собора Василий Михайлович Петров. В России издавна существовала традиция: давать духовное образование мальчикам, отличавшимся красотой, статью, хорошим музыкальным слухом и голосом. Сейчас трудно утверждать что бы то ни было наверняка о музыкальных способностях протоиерея Василия, но своей дочери, родившейся в 1895 году, он постарался дать всестороннее образование.
Тамара Васильевна, как и положено дочери священнослужителя, росла благовоспитанной скромной девушкой. Домашнее музицирование в начале XX века было явлением обычным. Игра на фортепиано входила в обязательный набор умений достойного человека. Однако способности Тамары Петровой были явно выше средних, что вызывало и радость, и надежды у окружающих. Кроме этого, она свободно владела английским, немецким и японским языками. Этот невероятно трудный для европейца язык Тамара Петрова выучила во время поездки в Страну Восходящего солнца вместе с отцом.
Пришло время, и молодая пианистка-педагог сочеталась законным браком с юрисконсультом Павлом Михайловичем Назаревским, который был старше своей жены всего лишь на один год.
Летом 1918 года в центре белого движения двое любящих людей ожидали появления на свет своего первенца. Как хорошо, как безоблачно могла бы сложиться их жизнь и жизнь их будущих детей, если бы не революция и гражданская война. Но в Новочеркасске еще существовала сильная законная власть, и российский флаг по-прежнему гордо реял, радуясь горячему степному ветру.
Наступил день 26 июля. Двадцатичетырехлетний юрисконсульт, готовившийся стать отцом, отправился в банк по служебной надобности. В банке ему сделалось дурно, и он потерял сознание. Его как можно быстрее постарались отвезти в больницу, где он и умер через несколько часов, вероятно вследствие сердечного приступа. Умирая, он не мог знать, что в этот самый день его жена произвела на свет сына, которому он мог оставить на память о себе лишь свое имя.
Рождение первенца и неожиданная смерть мужа настолько сильно потрясли молодую женщину, что она осталась парализованной на всю жизнь.
Так жестоко огромный мир встретил маленького Пашу Назаревского, и с годами эта жестокость ничуть не ослабевала, изменяя лишь свое обличие.
В голодной сумятице первых лет советской власти беспомощная женщина и ее малолетний сын были обречены. Но, к счастью, у них нашлись добрые помощники. Сначала бабушка ухаживала за дочерью и растила малолетнего внука, затем после ее смерти в 1927 году двоюродная сестра Паши Назаревского Антонина Андреевна взяла на себя заботы о семье. Паше Назаревскому поневоле пришлось взрослеть очень быстро, но жизненные невзгоды не сломали и не ожесточили его. Тяга к прекрасному, жажда познания и полученная по наследству любовь к музыке укрепляли душу, давали желание жить, дышать, а значит, бороться.
Юный Павел Назаревский запоем читает все, что попадается ему под руку о музыке, не пропускает ни одного концерта, ни одной радиотрансляции. С 1933 года он начинает переписываться со своим знаменитым земляком, видным советским композитором Иваном Петровичем Шишовым. Он становится своим человеком в музыкальной школе им. Чайковского, знакомится со скрипачом-виртуозом Константином Михайловичем Думчевым, педагогом и композитором Юлией Николаевной Поповой и многими другими достойнейшими людьми, служившими делу музыкального просвещения в нашем городе.
Новочеркасск всегда был богат музыкальными талантами, но основанная в 1930 году газета «Знамя коммуны» очень скупо, неохотно, а главное, непрофессионально писала на музыкальные темы. В конце 1936 года Павел Павлович Назаревский опубликовал свои первые заметки, и с тех пор ситуация изменилась.
Поразительно! Не получивший систематического музыкального образования студент энергетического факультета Новочеркасского индустриального института писал статьи как профессиональный музыковед. Его широчайшая эрудиция, потрясающая память и редкая работоспособность быстро снискали ему уважение не только в городе, но и за его пределами.
Редакция газеты «Знамя коммуны» поручает Павлу Назаревскому заведование музыкальным сектором, союз советских композиторов Ростовской области принимает его в число своих членов, его статья о Чайковском, посвященная 100-летию со дня рождения великого русского композитора, экспонируется на Всесоюзной выставке в Москве. На его имя приходят письма не только от И. Шишова, но и от Т. Хренникова, Г. Попова, В. Пасхалова, И. Шапошникова и от многих других.
Знакомясь с распорядком дня Павла Назаревского, испытываешь искреннее изумление: как этот молодой человек находил время для таких разнообразных занятий, умело совмещая свою деятельность с успешной учебой в техническом ВУЗе? Видимо, усвоив с детства, что в жизни ему придется рассчитывать только на себя, Павел Назаревский приучился к постоянной самодисциплине.
Дни проносились как головокружительный пассаж, а вечера он посвящал своей любимой матери. Усаживая ее за стол, он рассказывал новости, делился впечатлениями, вел долгие разговоры о музыке, прекрасно осознавая, что он навсегда останется единственным окном в мир для самого близкого и дорого человека. А Тамара Васильевна, глядя на своего взрослеющего, успешного сына, с болью думала о том, что не будь ее на свете, Паша не был бы связан по рукам и ногам, и, возможно, его жизнь сложилась бы гораздо удачнее. Многие его сверстники, потеряв родных и близких в хаосе гражданской войны, сумели достичь больших высот в жизни. Но Павел Назаревский был нежным, преданным, любящим сыном, что как-то не вязалось с общим настроем эпохи.
Стоит напомнить читателю, что в тридцатые годы газета «Знамя коммуны» пестрела объявлениями следующего характера: «Я, имярек, отрекаюсь от своей матери, так как она является чуждым элементом». Советская пропаганда любила повторять как заклинание два слова: «Родина-мать», выхолостив из них самое главное содержание — любовь. Глашатаи новых ценностей не отдавали себе отчета в том, что человек никогда по-настоящему не будет предан Родине, если он не испытал чувства любви к матери — этого высшего проявления человеческих чувств.
Судьба Павла Назаревского мало кому казалась завидной даже в ту, самую безоблачную для него пору. А мне думается, что именно тогда он был по-настоящему счастлив. Долгими зимними вечерами топилась печь, на столе горела лампа под абажуром, из черной тарелочки репродуктора лилась музыка, а вокруг были книги, пластинки, и, главное, рядом была мать.
Иногда приходил в гости Константин Думчев. Он играл на скрипке или приносил какую-нибудь редкую пластинку. Тогда Павел раскручивал ручку старого патефона, и все вместе, затаив дыхание, слушали голос Шаляпина. Потом за чашкой чая старый виртуоз рассказывал о своих триумфальных поездках по Европе и Америке, о встречах с Чайковским, Репиным.
Война со страной, подарившей миру прозрачную глубину Баха и романтическое неистовство Бетховена, казалась нелепым сном, из которого в состоянии вывести короткий шлепок.
Молодой инженер, влюбленный в музыку, молча сидел перед репродуктором, пытаясь вникнуть в смысл сводок Совинформбюро. Огромная, безликая Родина-мать призывала с многочисленных плакатов встать на ее защиту. А рядом уже двадцать третий год стойко и достойно перенося телесную немощь, была мать настоящая, единственная и неповторимая, в муках подарившая ему жизнь. Она тихо звала его, просила сесть рядом, он брал ее за руку, и они подолгу молчали, прекрасно понимая, о чем думает и тревожится каждый из них. Утомленная тяжелым недугом женщина не требовала от своего сына проливать за нее кровь. Она просила пить, поправить подушку, почитать вслух свежую газету. И часто по ночам, оберегая сон самого дорогого человека на свете, Павел оглядывал свою комнату, стол, полки с книгами и понимал, что у него нет и не может быть какой-нибудь иной Родины.
Даже колоссальные потери сорок первого года не давали морального права призывать в армию мужчин, имевших на попечении беспомощных родителей. Между тем война все ближе и ближе подходила к донским степям, а об эвакуации не могло быть и речи.
25 июля 1942 года гитлеровские войска вошли в Новочеркасск. Своё двадцатичетырехлетие Павел Назаревский встречал на следующий день уже при новой власти. Вот уж, воистину, у этого человека были все причины возненавидеть и день и месяц своего рождения.
Сложившаяся реальность предлагала на выбор три возможности: героическую смерть на виселице с именем Ленина на устах, голодную смерть в забвении и нищете и попытку выжить. Последняя возможность означала не только лояльное отношение к новоявленным хозяевам, но и сотрудничество с ними.
Молодой человек сделал свой выбор: он должен был жить хотя бы ради своей матери, справедливо полагая, что сыновняя любовь оправдает его и перед Богом, и перед людьми.
Пришедшие в город немцы обнаружили в столице Донского казачества довольно много людей, обиженных Советской властью и вполне справедливо возненавидевших ее. Образовалась Городская управа, печатным органом которой стала газета «Новочеркасский вестник». На подступах к Сталинграду грохотала канонада ожесточенных боев, а жизнь в междуречье Тузлова и Аксая шла своим чередом.
По-прежнему ходили советские деньги, за которые можно было купить и хлеб, и сахар, и масло. В музыкальной школе имени Чайковского начался новый учебный год, и, как ни странно, из жизни не исчезла музыка.
Чтобы прокормиться, Павел Назаревский занимается тем, чем он успешно занимался до войны.
Он организует концерты, служит в Храме Александра Невского (наверное, сказались дедовы гены), а еще он пишет свои замечательные статьи о музыке. Статьи пишутся, как известно, для того, чтобы их публиковали, а поскольку единственной газетой в городе тогда был «Новочеркасский вестник», Павел Назаревский начинает сотрудничать с его редакцией.
Вот что, к примеру, было напечатано в №61 газеты, вышедшем 22 октября 1942 года. Статья Павла Назаревского называлась «П.И. Чайковский. К концертам музыкальной школы».
«Едва ли можно назвать другого русского композитора, чье творчество было бы более любимо, более известно, чем творчество Чайковского (1840-1893 гг.). Правдивость и искренность в музыкальном выражении человеческих чувств и переживаний, естественность и жизненность — вот те требования, которые предъявлял Чайковский к себе как к художнику. Чайковского больше всего интересовала природа вечных человеческих чувств — чувства любви, надежды, радости жизни и печали смерти. В глубоком, художественно правдивом выражении чувств и заключается причина необыкновенной доходчивости и популярности творчества Чайковского».
И далее: «Музыкальная школа, носящая имя великого композитора, готовит большой концерт из его произведений. В программу концерта предположено включить струнное трио «Памяти великого артиста», скрипичный концерт, романсы и оперные арии. В концерте выступают скрипач-виртуоз К.М. Думчев, лично бывший знакомым с Чайковским, певица И.В. Потапова и другие исполнители. К.М. Думчев играет на подаренной ему П. И. Чайковским в 1893 году в Одессе скрипке работы итальянского мастера Санто-Серафино».
Пожалуй, если бы не сделанная выше оговорка, приведенные здесь строки вполне могли сойти за цитату из газеты «Знамя коммуны».
Все пережившие оккупацию Новочеркасска старожилы в один голос утверждают, что пресловутый «новый порядок» немало способствовал развитию оперетты. В театре ставят «Веселую вдову» Франца Легара и «Корневильские колокола» Роберта Планкета. Эти события находят немедленный отклик на страницах «Новочеркасского вестника».
Интересно отметить, что Павел Назаревский не скрывал своего авторства, не пытался спрятаться за вымышленной фамилией. Возможно, он был искренне уверен в том, что не совершал ничего дурного. И вправду, статей с более невинным содержанием трудно было выдумать. А, может быть, он с детства запомнил чувство отвращения перед своими горожанами, которые публикуя откровенные доносы друг на друга, подписывались псевдонимами «Свой», «Неравнодушный», «Наблюдающий» и т.д. Даже если бы Павел Назаревский выбрал себе удачный псевдоним, «свои» и «наблюдающие» все равно донесли бы на него после 13 февраля 1943 года. Его авторство было неоспоримо хотя бы потому, что так о музыке в нашем городе не писал никто.
Служба в Храме, организация концертов и несколько безобидных статей в 1944 году казались преступлениями запредельными. Все вместе было брошено на чашу весов советской Фемиды, и она не поскупилась. Двадцатишестилетний знаток музыки получил десять лет лишения свободы.
От гибельных работ на колымских лесоповалах и уральских рудниках Павла Назаревского спасло высшее техническое образование. К концу войны кадровый голод был чудовищным, а промышленность лежала в руинах, так что большой стране было выгодно сохранить молодому инженеру-энергетику жизнь. Его отправили в Ростов-на-Дону, где на закрытом предприятии он руководил производством, имея в подчинении таких же заключенных, как и он сам.
Красная Армия огнем «катюш» доказывала, что она «всех сильней», наконец-то вырвавшись на просторы Европы. Но победителю часто не хватает великодушия, поэтому за тысячу километров от линии фронта мать и сын прощались навсегда. Страшные события, выпавшие на их долю, красноречиво уверяли, что их новая встреча возможна лишь чудом. Тем не менее чудо произошло.
За Тамарой Васильевной снова стала ухаживать двоюродная сестра Павла, а сам Павел работал так усердно, что через десять лет, когда его срок подходил к концу, заводское начальство предлагало ему остаться на производстве, обещая предоставить жилье и обеспечить достойные условия для его больной матери. Павел Павлович Назаревский отказался. Дирекция в изумлении разводила руками, будучи не в силах постичь причину отказа от такого замечательного предложения, а причина была проста и банальна. Каждый день из тех трех тысяч шестисот пятидесяти, что довелось провести в заключении Павлу Назаревскому, он поддерживал себя единственной мечтой, мечтой о возвращении в довоенный рай уютного дома, где горит лампа под абажуром, тихо играет патефон, на полках стоят любимые книги, а в кресле сидит его постаревшая мать. Жизнь, наполненная виртуозной игрой Константина Думчева, добрыми письмами Ивана Шишова, была совсем рядом, поэтому он не остался в Ростове, а в 1954 году вернулся в Новочеркасск.
Мать и сын, нежно любящие друг друга, так верили в эту встречу, что она состоялась. В первые дни после неволи Павлу Назаревскому все казалось прежним. Прозрение наступило очень скоро. Не стало Ивана Шишова, да и Константин Думчев упокоился на городском кладбище. Но самым тяжким было другое: многие люди, уважавшие и почитавшие талантливого музыковеда прежде, теперь сторонились его словно зачумленного. О блестящей карьере, казавшейся такой близкой до войны, теперь не могло быть и речи. Однако Павел Павлович не боялся никакой работы и устроился мастером в учебно-производственные мастерские Всероссийского общества слепых, а в свободное время писал книги, в надежде на то, что они когда-нибудь будут изданы.
На жизнь им с матерью хватало, тем более, что они никогда не отличались особым сребролюбием. Тамара Васильевна тоже работала. На дому она занималась со студентами политехнического института, помогая в изучении иностранных языков. Студенты обожали образованную интеллигентную женщину, дававшую прекрасные знания совершенно бесплатно. Любая попытка со стороны студентов предложить ей заслуженные деньги за труды, немедленно пресекалась.
Шло время. В Новочеркасске при кинотеатре «Пионер» по инициативе Павла Павловича Назаревского открылся «Клуб любителей музыки». Центральные книжные издательства выпустили в свет его книги. В 1971 году не стало Тамары Васильевны. Павел Павлович по приглашению руководства музыкальной школы им. Чайковского уже давно работал преподавателем музыкальной литературы. В этом качестве он и пребывал, когда я познакомился с ним в конце семидесятых годов.
Память об этом времени обильно полита ностальгическими слезами. Причем, роль плакальщиков исполняют совершенно разные люди: и ортодоксальные приверженцы коммунистической идее, и хронические алкоголики, мечтающие о дешевом пойле, и обычные люди, истосковавшиеся по спокойной жизни.
Однако следовало бы помнить еще кое-что. Лично я не забуду никогда ни омерзительных пионерских линеек, ни священной коровы по имени «коллектив», способной затоптать все чистое и доброе, что есть в человеке. Я никогда не забуду, что такой человек, каким был Павел Павлович Назаревский, жил, втянув голову в плечи. Эта привычка появилась не из-за трусости. Слишком часто ему вслед неслось гадючье шипение. Его не оскорбляли в глаза, не шельмовали во всеуслышание. Завистники и лицемеры едва уловимым шепотом роняли короткую фразу: «А ведь он сотрудничал с немцами». Слова эти произносились без пояснений: никто намеренно не разделял людей на тех, кто был действительно повинен в убийствах и насилии, и на тех, кто работал в столовых, в мастерских, в магазинах или просто писал статьи о музыке. А посему от этих слов веяло таким адским ужасом, такой тошнотворной безысходностью, что многие, не зная подлинной истории человека, отворачивались от него. Понадобилось перевернуть с ног на голову огромную страну, чтобы, наконец, прекратилось это изощренное издевательство над собственными гражданами, а Павел Павлович Назаревский, уже лежа на смертном одре, получил справку о реабилитации.
Он умер в мае 1994 года, и гроб опустили в ту же самую могилу, где навсегда упокоилась его любимая мать…
… В один из бледно-сиреневых декабрьских дней, когда уже пахнет еловой хвоей, свечами и мандаринами, урок музлитературы был последним в расписании. Я и еще двое учеников задержались в классе, подбирая на фортепиано темы только что услышанных произведений. Павел Павлович, не в силах усидеть на месте, ходил взад-вперед, потом стремительно вышел из класса. Когда он вернулся, наша работа была в разгаре. Мы хотели услышать от него новые замечания, но он неожиданно сказал:
— Там, в коридоре стоят какие-то молодые женщины.
— Наверное, это наши мамы, — ответили мы хором, не отрываясь от клавиатуры.
— Так идите же к ним скорее, — улыбнулся Павел Павлович.
— Но мы не успели выучить темы. Нам нужно еще немного времени!
— А как же музыка?! — заголосили мы наперебой.
И тогда пожилой учитель тихо и немного печально произнес:
— Не нужно заставлять ждать своих матерей. Любите, берегите и цените их, и тогда в вашей жизни будет много-много музыки.