«Мы яблоко разрежем пополам…»
или несколько слов, написанных под впечатлением новой книги Екатерины Гонзалес-Гальего «Нерайский сад».

«Это вы хорошо сказали»,
— отвечал Кандид, —
но надо возделывать наш сад».

ВОЛЬТЕР
Сад все-таки был. Обычный земной сад, деревья которого истекали теплым молоком первого весеннего цветения. И росинки застывали на лепестках вестниками невнятной и неосознанной женской грусти. «Где ты, мой избранник?!» — лёгким эхом вторил высокий звездный небосвод, а сердце наполнялось ожиданием.
Потом пришел Он. Мудрый и дерзкий, бьющий наотмашь тяжелой пятернёй ритмичных, выстраданных фраз. Он вышел целиком из утренних сновидений, как воплощенная мечта о том, каким должен быть Мужчина. Неловко стараясь понять и постичь женское начало, пришелец метался по саду, сбивая ароматную пыльцу, обламывая хрупкие ветви, чем приносил жгучую боль Ей, и, в особенности, себе самому.

«Боль, боль, боль, — эта нескончаемая боль разумного человека. За что, о, Господи, ты так наказал меня! Я обречён видеть и слышать то, что неведомо другим. Но кто спрашивал меня, хочу ли я этого?».
И тут, словно струя прохладного ветра коснулась его разгоряченной щеки. Сладкое весеннее ожидание не могло тянуться бесконечно, Она подошла к нему, смело подняв глаза. Долго, невообразимо долго они смотрели друг на друга и разговаривали, не нарушая тишины. Он думал, что в Её светлых глазах сумеет отыскать избавление от своей мучительной боли.
Она надеялась обрести поддержку и защиту, и, может быть, навсегда расстаться с одиночеством и бездной ожидания. Наивные люди! Они и не подозревали о том, что им суждено видеть друг в друге лишь собственные отражения.

Потом рухнула тишина. Обвалилась как ветхий потолок, как черная туча, переполненная грозовой тяжестью. Признания сменились упреками и размолвками, чтобы вновь стать признаниями и откровениями. Чувствуя, как один не понимает другого, каждый пытался быть яснее, и при этом говорил все громче и громче, постепенно переходя на крик. Крик утомлял.
Подстегиваемый болью, Он все чаще и чаще уходил, не разбирая дороги, а Она оставалась одна, предаваясь привычной тоске ожидания. Так могло продолжаться бесконечно, но в саду поспели плоды, и две ровные половины яблока ненадолго примирили их друг с другом и с самими собой. На какой-то миг страдания отступили, спокойное, неяркое солнце августа, богатый урожай, а, главное, пьяный аромат приближающейся осени вскружил им голову. Они больше не искали избавления от того, что предначертано свыше, а раскрыли объятия в едином порыве так долго сдерживаемых чувств…
Потом поутру каждый из них пытался вспомнить, чем жил раньше, но не мог. Новая жизнь, о существовании которой они пока еще не догадывались уже зародилась, требуя внимания и полного самоотречения.

Вскоре дохнул холодом Север, срывая с веток лимонно-желтые листья. Чтобы выжить, Ему пришлось строить дом, и стук топора, глухо разносившийся в саду, на время заглушил тихую музыку огромного мира, доступную лишь Его слуху.
Зима была недолгой, а весной Она произвела на свет дитя. Колыбель вынесли в сад, и цветущие деревья протягивали к новорожденному свои белые руки. Глядя, как растет их первенец, они не замечали, что деревья поднимаются выше и выше, а сами они постепенно утрачивают прежнюю силу, молодость, красоту.
Ребенок поражал и пугал родителей своим глубокомысленным молчанием. Подолгу слушал птиц, смотрел на звезды ночами напролет, а на редкие, робкие вопросы отвечал лишь кивком головы. Почувствовав себя достаточно взрослым, мальчик однажды ушел, никому не сказав ни слова.

Он и Она снова вспомнили свои напасти, только теперь их роли поменялись. Он сидел на крыльце, и, стыдливо пряча слезы, постигал весь ужас беспросветного ожидания. Она же открыла в себе способность слышать неслышное и видеть невидимое, и теперь не находила места от боли и тревоги. Дом ветшал, деревья переплелись так тесно, что порою небо казалось трудноразличимым в просветах между ветвями. От напряженной тишины звенело в ушах. И к ним все чаще и чаще стал приходить страх, что смерть застигнет их прежде, чем они дождутся возвращения своего сына.
Вдруг где-то вдалеке послышался голос, который невозможно было спутать. Их мальчик шел к дому, напевая какую-то неизвестную, но от того не менее прекрасную песню.

Каково же было их удивление, когда вместо задумчивого розовощекого юноши перед ними упал на колени немолодой мужчина с обветренным лицом. В его бороде уже блестели седые волосы. Удивление сменилось радостью, а радость удивлением. Их сын так и не научился говорить, зато сполна постиг искусство пения. Петь – куда проще и естественней, странно, что ни Ему ни Ей это раньше не приходило в голову. Забыв обо всем, они слушали дивные песни, и Он с восторгом узнал в них ту самую музыку, что не давала Ему покоя всю жизнь. А Она, глядя на свое повидавшее мир дитя, наполнилась гордостью, которая навсегда вытеснила из Ее сердца и тревогу ожидания, и тоску одиночества. Они слушали песни о невиданной Трое, о нордлингах и Валгалле, о царях и Сыне человеческом. Когда же зазвучала Песня Вечного, они оба поняли, что им нечего стыдиться прожитых лет, ибо услышать такое мог только Их ребенок, рожденный Ими в прекрасном земном саду.
Солнце клонилось к закату, перешептывались старые деревья и сад все-таки был…