Город – это, прежде всего, люди. Живые люди. Живые все, поскольку смерти нет. Просто одни на короткий срок наделены плотью, а потому могут дышать, ходить, говорить. Другие присутствуют оставленной по себе памятью, добротой сотворенных дел, нечаянной радостью постижения прошлого. А что нужно живому человеку более всего? Конечно, внимание себе подобных. Но внимание – это не только поминальные обряды, не только новенькие венки на Пасху. Это искреннее и постоянное чувство благодарности. Благодарности за не напрасно прожитые жизни, за альтруизм и жертвенность, за силы и здоровье, запросто и без сожаления отданные ближнему.

Наше прошлое имеет и цвет, и вкус, и запах… Оно настолько реально, что, порою, кажется: сейчас я протяну руку и потрогаю его, но за какой-то миг до рокового соприкосновения иллюзия исчезает.  Пальцы проваливаются в библиотечную пыль и паутину, да в прогорклую ветошь старинных архивов. Но, порою, нам везет, мы находим личные письма, и они звучат звонкими живыми голосами.

Так вышло, что самостоятельными героями нашей истории стали письма, адресованные Надежде Федоровне Серединой. Она прожила долгую, богатую событиями жизнь. Родилась в семье старого большевика-железнодорожника, все свои силы отдав нашему городу. Много училась и стала одним из самых талантливых педагогов в истории музыкального образования Дона.

Жизнь ее друга по переписке оказалась не менее яркой, но слишком короткой.

Чтение личных писем – это невольное вторжение в чужую личную жизнь, и пусть оправданием нам послужат бессмертные строки Бориса Пастернака:

 

Но кто мы и откуда,

Когда от всех тех лет

Остались пересуды,

А нас на свете нет?  

 

Михаил Лазаренко и Надежда Середина учились в Новочеркасском инженерно-мелиоративном институте. Общая студенческая юность объединяет, порою, самых разных людей, порождает привязанности, которые остаются на всю жизнь, а тех, кому повезло особо, вознаграждает единственной любовью. Где они познакомились, Бог весть. Возможно, он увидел ее на одном из самодеятельных концертов, а может быть, их свела общая комсомольская работа, которая в ту пору считалась важнее самой учебы. Они были такими разными: невероятно сильная, целеустремленная девушка, получившая от своего отца истинно большевистскую закалку,  и мягкий, скромный, неуверенный в себе молодой человек, склонный к рефлексиям, типичным для русской интеллигенции. Разными были и сферы их интересов. В отличие от Надежды, Михаил связывал свое будущее с техникой и производством. Он учился настолько успешно, что по окончании института в 1938 году был направлен на работу в Народный комиссариат земледелия, в состав которого входил Новочеркасский инженерно-мелиоративный институт.

После редких и непродолжительных встреч  в Новочеркасске Михаил виделся с Надеждой один раз в Москве, но этого оказалось достаточно для молодого инженера. В Донскую столицу регулярно стали приходить письма с неизменным адресом на конверте: улица Коминтерна, 48, Серединой Наташе. Это не ошибка и не мистификация: Наташей называли Надежду Середину самые близкие люди, и Михаил старательно подражал им, надеясь, что эта кажущаяся мелочь хоть немного приблизит его к любимой девушке.

Родился эпистолярный роман – литературное произведение, предназначенное для двоих, обыденное и заурядное в тридцатые годы прошлого века, забытое и немыслимое сегодня. И беда совсем не в том, что в наши дни так не пишут, так уже не чувствуют, не думают, не говорят.

 

Здравствуйте, свет Наташенька!

Так вот хочется звать Вас в этом старом русском стиле, ибо Вы кажетесь мне истинно русской девушкой, в лучшем смысле этого слова (более сильный комплимент не хочу применять, чтобы Вы не подумали, что я фальшивить вздумал). Нет!

Но, все же, о старом в прежних наших письмах.

Не неспокойной и несерьезной я Вас считаю, а просто я считал непонятным для себя Ваш отъезд, полагая, что, может быть, у Вас есть дополнительные, мне неизвестные к тому обстоятельства.

Приехала и скрылась, как метеор!

Не хочу кривить душой, я был бы очень рад увидеть Вас здесь в ближайшем будущем.

Что касается меня, то настроение мое если не улучшается, то упрощается, первая буря прошла, и к вещам начинаешь относиться спокойней, философски, что ли.

Да, пожалуй, и условия постепенно улучшаются: комнату получил, правда до лета она будет неказиста, но просторна так, что одному, говорят, грешно жить; улучшаются виды на материальное положение, а, главное, для улучшения моего настроения, это то, что я снова начал думать о будущем.  Да, кончая так надоевший мне институт, я полагал, что мечты кончились, осталось только работать, ан нет, на днях я снова начинаю мечтать, правда, пока беспочвенно, но все же! Были бы Вы здесь, я бы выложил Вам целый ворох своих планов на ближайшие 3-5 лет, и, даже, целых три варианта, — выбрать из них лучший пока у меня не хватает данных и мужества. Писать о них получилось бы очень длинно и утомительно. Впрочем, у Вас своих секретных планов, наверное, мне чуждых так много, что могут ли интересовать еще другие?! А!? Ну, не сердитесь, это я шутя! Да, Наташенька, хотя с бытом еще не благоустроился, все еще живу во временной комнате, так как моя «собственная» занята (да и не тороплюсь переходить, так как она лучше этой «собственной»), но был несколько раз в театре, смотрел и слушал «Евгения», «Царскую невесту» и «Дубровского». От Михайлова в «Царской невесте» я в восторге, без преувеличения. Собираюсь на днях на «Фауста». В Художественный попасть не удастся. В связи с сорокалетием, там столпотворение. Нужно стоять с раннего утра в очереди, что, конечно, в виду одинокого состояния и работы – невозможно.

Думаю это сделать попозже значительно, так как собираются меня загнать на месяц далеко, очень далеко. Куда и когда, если получу пропуск и т.д., сообщу с дороги.

Ну, это будет еще не так скоро, и, поэтому, надеюсь о Вас еще услышать, и от Вас что-либо услышать до отъезда.

А пока, примите мои поздравления с праздником XXI-летия: я его провожу в Москве скромным коллективным образом. Желаю хорошего настроения, и, повеселитесь и за себя и за меня!

С приветом, Михаил. 29 октября 1938 года. Москва.

 

XXI-летие, о котором говорит Михаил, это годовщина Октябрьской революции, почитавшаяся, как День рождения страны.

Роман в письмах развивался по законам жанра и был полон драматических коллизий, чувственных признаний, разочарований, и  даже отчаянья. Надежда Середина не спешила ответить взаимностью на сильное и глубокое чувство Михаила. Причин тому может быть несколько.

Во-первых, у нее тяжелым недугом страдала мать, а, значит, было выработано с детства чувство ответственности. Она не могла позволить себе то очаровательное легкомыслие, что присуще девичьей молодости. Ведь в случае замужества ей пришлось бы навсегда покинуть Новочеркасск и предоставить родителей самим себе.

Во-вторых, судя по переписке, она мечтала о карьере концертирующей пианистки, о славе, успехе, известности и не могла отказаться от своих мечтаний даже в угоду чувству.

В-третьих, как уже было сказано, учеба в Ростове, работа и регулярные занятия при отсутствии домашнего инструмента отнимали у нее все физические и душевные силы. Ей просто некогда было думать об устройстве собственной личной жизни. Отсюда возникало некоторое непонимание между молодыми людьми. Он ей писал о своей любви, она просила его помочь купить вожделенный рояль…

К тому же, следует помнить, что люди ее круга воспитывались в жестких пуританских традициях и были перегружены целым ворохом разнообразных регламентаций, ограничений и предрассудков.

И, все-таки, несмотря ни на что, в ее жизни и в жизни Михаила случился один единственный удивительный вечер 2 мая 1939 года и единственный поцелуй в саду под цветущим деревом. В этом вечере и в этом мгновении они оба черпали силы до самого конца.

Осенью 1939 года началась не слишком блистательная для Красной Армии военная кампания на Карельском перешейке.  Первый же месяц боев привел к невиданным доселе потерям. Как это было некстати, поскольку в жизнь вступало поколение людей абсолютно уверенных в непобедимости советского оружия. Чтобы вредные сомнения не распространялись в обществе, раненных и обмороженных солдат отправляли в разные города СССР, организуя тыловые госпитали. Один из таких госпиталей обустроили в средней школе № 1 и с этого момента Новочеркасск стал участником Второй мировой войны.

Чтобы хоть как-то отвлечь бойцов от физических страданий для них организовывали концерты, и в таких концертах комсомолка Надежда Середина принимала самое активное участие.  За это в 1940 году она получила первую в своей жизни серьезную награду. Вот ее текст:

 

ГРАМОТА

Преподавательнице Новочеркасской музшколы

Серединой Н.Ф.

 

Военный Совет и Политическое Управление Северо-Кавказского Военного Округа с глубочайшей благодарностью отмечают Вашу работу, проведенную в 1939 году по культурному шефству над воинскими частями и награждают Вас  грамотой.

 

Командующий войсками СКВО командарм 2-го ранга Качалов

Член Военного Совета СКВО дивизионный комиссар Шекланов

Начальник Политического Управления СКВО дивизионный комиссар Колонин

 

Финская кампания стала прологом большой и страшной трагедии 1941 года, которая неотвратимо надвигалась с Запада. Тем не менее, новый 1941 год встречали, по-привычке, радостью и надеждами.

 

Здравствуйте, Наташенька!

Ваше письмо получил перед Новым Годом, приехав в Москву из Пятигорска, где был более двух месяцев.

И вот, снова с 5 января в Пятигорске, откуда вернусь в Москву около 5-10 февраля. Вот Вам и почти пол ответа о том, как я живу.

А теперь, по-порядку.

Во-первых, поздравляю Вас второй раз с Новым, 41 годом. Желаю самых лучших благ и надежд на этот, по-видимому, нелегкий год. – (для меня).

Я тоже живу по-прежнему какими-то мечтами о лучшем будущем, а наяву моя жизнь характеризуется достаточно хорошо списком моих командировок в 1940 году:

Март-апрель – Симферополь

Май-июнь – Орджоникидзе

Июль – Сталинград

Сентябрь – Орджоникидзе

Ноябрь-декабрь – Пятигорск

И вот, 1941 год начинаю Пятигорском

Не знаю, долго ли я протяну такой жизни. (Выделено автором).

Устал от езды до смерти, если учитывать возрастающее количество неудобств при поездках.

Вот моя жизнь!

Очень часто проезжаю, как видите, мимо Новочеркасска, и всегда думаю об одном и том же: что было бы, и что могло бы быть.

Да, больше того, я ведь был в Новочеркасске в этом году, правда, один день.

Но Вы тогда не ответили мне на мое письмо, и я, страстно желая взглянуть на Вас хоть одно мгновение, не посмел быть назойливым и непослушным. Нет, мне кажется, я, даже, видел вас через улицу.

Когда я шел с вокзала по Московской, на противоположной стороне мелькнула Ваша фигура, которую я, кажется, отличил бы за километр. Или, может быть, это плод воображения, а не Вы были? Как знать!

Вот такие мои дела.  

А как Вы? Жизнь и дела, ну и мечты, конечно? Мог бы я видеть Вас, если бы судьба меня забросила в Новочеркасск? Я хочу знать Ваш ответ. И дайте его, не уклоняясь в обе стороны: ни в обывательскую, ни в ложную формальную, а, лишь, честно положа руку на сердце.

Ну, пока, всего хорошего.

Пишите, я жду о Вашей жизни рассказ.

Ваш Михаил. 19 января 1941 года. Пятигорск.

 

Несчастное поколение! Несчастное в своей природной неторопливости. Они привыкли жить, строить планы, ухаживать за любимыми девушками так, словно впереди многие годы и десятилетия. Хотя, налет обреченности, словно пепел дальнего пожара покрывал их чувства и мысли.

Михаил Петрович Лазаренко ушел в Армию на следующий день после объявления войны с Германией.

 

Здравствуйте и до свидания, Наташенька.

До свидания, или прощайте, покажет будущее.

Еду туда, куда едет сейчас все здоровое, на защиту нашей родины от наглого врага. Хоть Вы мне и не отвечали, последнее время, но проститься, все же,  мне с Вами захотелось. Особенно настойчиво возникло это чувство на подъезде к той линии, откуда будет трудно, и, быть может, невозможно писать.

Итак, желаю успеха Вам и счастья после всей нынешней бури. Пожелайте мысленно того же и вы мне. Прощайте. Целую Вас мысленно. Всегда помнящий до последних дней своих, Михаил.

1 июля 1941 года. Смоленск.

 

Через пять месяцев, части Вермахта захватили Ростов, и Новочеркасск стал прифронтовым городом. Начались бомбежки. От налетов Люфтваффе Надежда вместе с матерью прятались в подвале. Для недужной Марии Иосифовны регулярные спуски и подъемы по деревянной лестнице стали изощренной пыткой, но пытка ожиданием и неизвестностью приносила куда больше мучений.

В это время Федор Середин работал начальником Отдела Приема и Увольнения Шахтинской Дистанции Пути. Невероятным усилием воли ему удавалось сохранять спокойствие и самообладание в кругу своей семьи, хотя он прекрасно понимал, какая участь ждет и его, и его близких в том случае, если гитлеровцы все-таки войдут в Новочеркасск. Говорить об этом вслух ему не позволяла партийная совесть и элементарный инстинкт самосохранения: подобные разговоры карались расстрелом.

Сегодня мы удивляемся тому, как наши предки смогли выдержать нечеловеческие перегрузки военного времени, а ведь, пожалуй, именно каторжный, систематический труд помогал им сохранить человеческий облик, и попросту не сойти с ума от ужаса. Того, что Федору Середину довелось узнать и увидеть в эти дни, с лихвой хватило бы не на одну сотню человеческих жизней.

По счастью, первая оккупация Ростова продолжалась всего лишь неделю. 28 ноября город был отбит. После этой победы, а, особенно, после победы под Москвой появилась надежда, что столица Донских казаков устоит, что нужно еще немного поднатужиться, и немцы попятятся назад – к берегам Шпрее и Одера. Такое же воодушевление переживала Красная Армия.

 

Здравствуйте Наташенька!

 

Сегодня был очень обрадован Вашей открыткой. Это первая весточка от Вас за семь с лишним месяцев моей фронтовой жизни.

Не мог, поэтому, отказать себе в удовольствии тотчас же ответить о себе.

Что можно писать о нашей жизни? Она проста и сурова. Как жизнь воина во все времена и народы. Вот, например, сейчас вернулся с передовой линии к себе в шалаш (это так, метров 500 от передовой). Сел у костра и при свете этого доисторического электричества пишу Вам под музыку снарядов и мин, и прочей дряни военной и треск деревьев от Дедушки-Мороза. Как будто не совсем обычная для нас с Вами жизнь, но если учесть, что мы довольно основательно сейчас гоним и лупим фашистов, то настроение все-таки хорошее. Суровая жизнь войны приучает очень быстро человека судить исключительно относительно. Так, поэтому, костер – это очень большое счастье и удовольствие на 30-40 градусном морозе. Ну, а другие удовольствия в понятиях мирного времени, нам, конечно, недоступны по самому положению нашему.

Вы, наверное, знаете, что я, хоть и инженер, но по военной квалификации, волею судеб 1934-35 гг – строевой командир, поэтому не инженерствую, а командую ротой.

Мои коллеги сочувствуют мне, как человеку, которому не повезло по этой линии. Но я уже так втянулся в эти дела, и всю эту кровавую драку, что чувствую себя и здесь хорошо и не жалуюсь на судьбу. Чувствую также, что на этом месте я нужнее сейчас и полезнее.

Что еще Вам сказать о себе? Как, наверное, Вы знали, я ушел на фронт с 23 июня. Прошел весь путь от Минска по разным путям и дорогам, а теперь, вот, двигаюсь по разным-всяким тропам на Запад.

В августе-сентябре отдохнул месяц в госпитале, и снова на ходу. В октябре, тоже, немножко царапнуло фашистской миной, а недавно выбросило снарядом из дому, только оглох, малость на одно ухо, а так, все жив-здоров. Как видите, судьба ко мне милостива по сравнению с многими прочими. Обидно только, что в такой напряженный момент сердце мое сильно сдало, и я страдаю от этого путешествия по колено в снегу. Но это пустяки по сравнению с будущим, которое мне хочется увидеть, конечно, ступая на обе ноги.

Сейчас, вот, у костра так тепло вспомнить незабываемые дни. Их было так мало, когда мы были вместе. Война разрушила многое, после войны кто останется жив, наверное, найдет все же себе место под солнцем и свое счастье.

До встречи, пишите Вы. Как ни грешно сейчас думать здесь о таком счастье, но хочется верить и думать о ней, дорогая Наташенька. А пока остается сладко мечтать, вспоминая нашу последнюю встречу – это был чудесный май – хороший месяц.

Костер догорает. Три часа ночи. Еще целых четыре часа в моем распоряжении, поэтому желаю Вам спокойных ночей (и дней). Целую Ваши лапки и с мыслями о Вас валюсь с ног рядом с храпящим соседом. Всего хорошего, Наташенька. Простите за небрежность: очень трудно писать. Пишите чаще, буду очень рад.  

Ваш Михаил. 3 февраля 1942 года.

Что ни говори, фронтовые письма куда ярче и содержательнее многотомных полководческих мемуаров. Через плотные заграждения военной цензуры они рассказали нам за что воевали, терпели нечеловеческие лишения и умирали их авторы. Ведь, не ради несуществующей женщины с плаката Ираклия Тоидзе поднимались они из своих окопов. У каждого была своя Наташа, Надежда, Мария, Анна, жизнь, честь и достоинство которой предстояло защитить. У каждого был свой единственный майский вечер, и миллионы грез об этих весенних вечерах, в конце концов, и породили победный май 1945 года.

Но это случится не скоро. Пока Красная Армия терпела неудачи.

Весною  1942 года маршал Тимошенко, тот самый Тимошенко, который освободил Ростов, провалил наступательную операцию под Харьковом.  Военное поражение обернулось катастрофой. Многонациональное вражеское войско хлынуло в степь.

Коммунист Середин, как и все его однопартийцы, не призванные в армию, трудился круглые сутки. Помимо своих основных обязанностей он много времени и сил отдал организации военного госпиталя на базе Новочеркасской узловой больницы вместе с врачами Сергеем Васильевичем и Марией Пантелеймоновной Кутузовыми, Лидией Петровной Яруновой, Сергеем Ивановичем Тюменевым. Как это часто бывает, важное  и ответственное дело связало этих людей на всю оставшуюся жизнь крепкой дружбой, общими воспоминаниями и осознанием до конца выполненного долга. Работа в госпитале не прекратилась и после падения города, и за 204 дня оккупации ни один из пациентов не погиб.

Федор оставался на своем посту до самого конца и лишь 20 июля – за пять дней до прихода в город немцев — он вернулся с работы днем и совершенно спокойно сказал дочери:

— Собирайся, уезжаем немедленно. Эшелон ждать не будет, — то, что эшелон был последним, он утаил и от дочери, и от жены.

От испуга и неожиданности Надежда даже не успела переодеться и отправилась в дорогу в легком летнем платье. Уже в вагоне до отказа набитом людьми она поняла, что из вещей почему-то взяла с собой в дорогу только два граненых стакана.

Паровоз гнал деревянные вагоны на Юг под бесцветным от летнего зноя небом, которым безраздельно владели немецкие летчики.  Несколько раз бомбардировщики пикировали над составом, но бомбы ложились мимо цели. Дрожали стекла, кричали женщины и дети, и очень хотелось жить. На одной из станций Надежда пошла за водой, когда начался очередной налет. Рассказывая об этом много лет спустя, она все не могла вспомнить, как оказалась под вагоном. Вернулась к действительности лишь после того, как прекратился грохот.  Назад она пришла без воды, в грязном платье, с ободранными коленками, но целая и невредимая. На память об этом дне у нее осталась пожизненная боязнь грозы.

Путешествие, которое мы сегодня совершаем за 12-14 часов, по дорогам, забитым военными и санитарными поездами длилось один месяц и четыре дня.  Уже на подъезде к городу Орджоникидзе эшелон снова попытались разбомбить, в какой-то момент показалось, что гибель неминуема, но локомотив резко затормозил и многие попадали на пол, набивая синяки и ссадины. Рвануло где-то впереди, и все наперебой принялись хвалить машиниста: это он обманул немецкого летчика и спас несколько сотен жизней.

Прошедшие эвакуацию люди рассказывали, что радость, обычно, длилась недолго и уступала место новым тревогам. Прямая угроза жизни не исчезала: она продолжала довлеть над людьми. Обосноваться на новом месте бывает нелегко даже в мирное и благополучное время, а в годы войны и подавно. Даже за Уралом и в Средней Азии, в местах, куда не могли долететь вражеские самолеты, смерть настигала беженцев голодом и болезнями. А предгорья Кавказа, где Серединым предстояло жить, уже в августе стали театром боевых действий: состав был еще в пути, когда немецкие альпинисты из дивизии «Эдельвейс» подняли флаг со свастикой на Эльбрусе.

Федор Иванович устроился техническим работником в Отделение Паровозного Хозяйства Закавказской железной дороги и был вынужден по роду своей деятельности несколько раз менять адреса. Семья жила в Беслане, Нальчике, Орджоникидзе. Здесь, в столице Северо-Осетинской АССР Надежда заболела малярией. Эта болезнь и в наши дни может легко свести в могилу здорового и сильного человека, что говорить о девушке, измученной постоянным стрессом и скудным питанием. Врачи беспомощно разводили руками, а Федор Иванович с Марией Иосифовной решили: если их единственная дочь умрет, они в Новочеркасск уже не вернутся.

Советский Союз в эти месяцы, также, напоминал больного в состоянии тяжелого кризиса. Кризис должен был либо исцелить, либо погубить огромную страну.  К началу декабря 1942 года Красная Армия завершила окружение немецкой группировки под командованием Паулюса, а наступление на Кавказе окончательно захлебнулось. В войне наступал перелом. Перелом наступил и в молчаливой борьбе Надежды Серединой с малярией: к великому счастью родителей девушка осталась жить.

13 февраля 1943 года над Новочеркасском был снова поднят Красный флаг, а уже 1 марта Середины отправились домой. Обратный путь оказался длиннее в три раза. Только одиннадцатого июня Федор Середин приступил к работе бригадиром инструментального цеха в родном паровозном депо. Жизнь постепенно налаживалась, и пришло время подсчитывать потери.

Надежда Середина навсегда потеряла некоторых своих знакомых и коллег. Гестаповцы расстреляли этническую немку, дочь крупного заводчика лошадей — Марию Федоровну Гинзбург за то, что она не отреклась от своего мужа-еврея.

Другой этнический немец – Василий Васильевич Шауб сделал все от него зависящее для спасения своей жены-еврейки, и это также стоило ему жизни. После освобождения Ростова его казнили смершевцы – по надуманному обвинению в сотрудничестве с нацистами. Однако вернувшейся из эвакуации Елене Михайловне Бельской не пришлось носить клеймо жены изменника. Шауба вскоре реабилитировали.

А еще Надежде Федоровне шепотом рассказали, что молодой музыковед, смешной и чудаковатый Павел Павлович Назаревский получил десять лет лагерей за то, что во время оккупации писал статьи в газету Городской управы «Новочеркасский вестник».

Весь ужас заключался в том, что до конца войны оставалось целых два года, а, значит, главные потери ждали впереди.

 

Здравствуйте, дорогая Наташенька!

 

Получил Вашу открытку, путешествовавшую, судя по внешнему виду, очень долго. Застанет Вас мое письмо, или – нет, не знаю, но хочется поделиться с Вами своими мыслями и чувствами подробнее. Прежде всего, милая Наташа, Вы не представляете, как я рад, что мы снова нашли друг друга живыми в этом водовороте войны.

Еще больше хочется жить, чтобы хоть когда-либо увидеть Вас наяву – живую Наташу рядом!

Вы пишите, что жизнь Ваша, последнее время, была полна всяких военных неожиданностей – я все это отлично понимаю и представляю – еще вначале войны перед моими глазами прошли Минск, Витебск, а что это такое, Вы, наверное, слышали и представляете. От души сочувствую Вам. Как печально, что здоровье Ваших родителей не совсем в порядке. И что с Вами лично. Хочу надеяться, что это все временное – результат пережитого. Что же делать, Наташенька, я тоже за эти два года чувствую себя прожившим вечность, и, конечно, здоровья не прибавилось. Увы, сердце сдает, и очень заметно.

Наташа, Вы упрекаете самое себя за то, что память о 38-39 годах Вам не изменяет. Для меня это очень горько думать, с одной стороны, а с другой стороны, я честно хочу признаться Вам, что мне стыдно за концовку Вашей открытки. Поверьте, я самый обыкновенный человечек, не хуже и не лучше многих и не стою тех красивых слов. Хотя, мне всегда хотелось, чтобы Вы понимали меня и знали, что я Ваш лучший друг – глубоко уважающий Вас и любящий! Боюсь впасть в тривиальный тон и сказать больше, чем имею права. Одного мне страстно хочется, чтобы Вы были счастливы, а как это может быть,- скажите Вы! Да, но можно ли сейчас говорить о таких фантастических вещах. Как все это проблематично и неопределенно, как сама наша дешевая здесь жизнь, рассчитанная на час, от случая к случаю. Сегодня один, а завтра – другой. Так и живешь, ожидая своей очереди.

Коротенько о себе – как видите, снова, после «ремонта» — на фронте, на старом месте. До сих пор, вот уже полтора месяца находимся, в основном на формировании, и готовимся к летней кампании. Настроение среднее. Когда работы много – устаешь, когда свободная минута – грустишь о многом. О прошлом и неизвестном будущем, хотя сейчас, получив весточку от Вас, я радуюсь, что Вы живы, здоровы, и не попали в фашистский плен, как это, наверное, случилось

со многими новочеркасскими.

Наташенька, посылаю Вам, моему лучшему другу  на память свою послегоспитальную фотографию – вспомните, иногда, в минуту грусти, и не ругайте себя за это. Только не подумайте, что я и в данную минуту выгляжу таким «капитальным». Это было возможно только в том замечательном госпитале, куда счастливо я попал. Фронт внес свои коррективы, и я имею весьма ниже посредственного вид, по сравнению с тем, что Вы видели когда-то в натуре и видите на этой фотокарточке. Увы! Посылаю одновременно и письмо свое, написанное Вам весной прошлого года в Новочеркасск и возвратившееся в октябре по известным Вам причинам. Я хранил его все время, как надежду, что мы еще найдем друг друга, и она не обманула меня. Фашистский осколок, распоровший мне бок, пробил сумку, а в ней и это письмо и Вашу прошлогоднюю открытку. Но, хватит! Передавайте привет Вашим родным. Позвольте нежно поцеловать Вас. Ваш Михаил. 5 июня 1943 года.

 

Это длинное, обстоятельное письмо, написанное стальным пером и чернилами, Надежда получила, едва вернувшись из эвакуации. Месяц спустя пришло еще одно короткое письмо. На этот раз строки утратили свою каллиграфическую четкость и красоту. Михаил сильно спешил, хотя офицерский карандаш был отточен безупречно.

 

Привет, Наташенька!

 

Недавно вернулся с увеселительной «прогулки», где пришлось поработать, но как-то спокойно  и по душе было. Ну, а сейчас наша более или менее безмятежная жизнь приходит к концу, так как Вы знаете из газет: противнику сидеть надоело, и он желает свежей пищи. А посему и наша задача определилась: намять ему бока.

Вы снова замолчали, и я с беспокойством жду от Вас известий о Вашей жизни и настроении. Пишите же, что у Вас нового в Вашем житие-бытие.

О себе напишу, как разрядится и прояснится у нас небо и горизонты. А пока, пожелайте солдату успеха на ближайшее время, а Вам я всегда этого желаю! Будьте здоровы! С приветом и искренним уважением, Ваш Михаил. 8 июля 1943 года.

 

Больше писем не было.

Москва салютовала войскам, освободившим Орел и Белгород, великой победой закончилась Курская битва, а Надежда Середина один за другим посылала запросы, пытаясь выяснить судьбу своего лучшего друга. Только зимой на улицу Коминтерна пришел маленький треугольничек. Почерк корреспондента был незнакомым. Равнодушный штабной писарь завершил эпистолярный роман, длившийся 5 лет.

 

Тов. Серединой Н.Ф.

Сообщаем вам, что разыскиваемый вами Лазаренко Михаил Петрович, по званию гвардии капитан, героически погиб в боях с германским фашизмом в районе деревни Тихеевск Орловской области. Извещение послано по адресу РВК.

8 декабря 1943 года

 

Так уходили чистые, светлые, честные и талантливые люди, оставляя на память по себе лишь пачки писем, перевязанных шелковыми ленточками.

Молодая женщина разделила судьбу миллионов своих соотечественниц и навсегда распрощалась с мыслями о замужестве. У нее остались родители, музыка, ученики и школа, в которой занятия продолжались несмотря ни на что. Много это или мало для счастья – сегодня судить нельзя. В спокойное, сытое, благополучное время нам выпало родиться. Но по разумению человека, пережившего военные ужасы, такого скромного набора хватило бы на десятерых. Военная судьба Надежды оказалась далеко не самой страшной и трагической. Она прекрасно это понимала, и безбрежное горе, царившее вокруг, помогло ей пережить личную утрату.

Александр Пряжников