Моя свекровь, Клавдия Елисеевна Попова – настоящая хранительница семейной истории. В письмах, старых открытках, документах и фотографиях хранится память о родных и близких, о событиях радостных и грустных, обо всем, что было и есть дорогого её сердцу. С особым трепетом бережёт мама всё, что осталось от её отца – Елисея Матвеевича Любичева. Каждая пожелтевшая от времени фотография, открытка возвращает её в далёкое детство, где и радости, и горести были совсем не детскими.
Когда рядовой Елисей Любичев в самом начале войны уходил на фронт, младшей дочке едва исполнился годик. В полуподвальной маленькой квартирке на Кавказской осталась жена Агриппина, две дочки – десятилетняя Муся и маленькая Клавочка, да старенькие родители жены. Без кормильца семья прожила все долгие военные годы. Летом выручали огороды, на которых работали Муся с мамой, а зимой кормились совсем скудно. Дедушка работал в какой-то сельхоз-конторе конюхом, где работникам позволяли брать домой мучку. Это то, что сметалось с каменных жерновов после перемола зерна. Если мололи пшеницу, мучка была серая, если кукурузу – слегка желтоватая. Грубый помол зерна, особенно кукурузы, стирал аброзивность жерновов, и каменная пыль примешивалась к зерновой. Когда ели такую кашу, песок скрипел на зубах. Из мучки ещё пекли лепешки. Очень редко случалось раздобыть макуху, и это было настоящим праздничным лакомством. Когда дедушка заболел, работать больше уже не смог. Тогда мучкой с Любичевыми иногда делилась соседка, баба Поля Руденко. Её невестка работала на мелькомбините. По хлебным карточкам получали немного хлеба. Еще выдавали талоны на суп. И хлеб, и суп на всю семью бегала получать Муся. Суп был перловый и противный, но дети войны привыкли терпеть и не капризничать – ели, что давали. Мать за войну продала всё, за что можно было выручить хоть какую копейку. Однажды в город пришла гуманитарная помощь от союзников-американцев, и мама Гриппа получила на дочек два платьица. Но поносить обновки так и не случилось – пришлось и их снести на «толкучку», чтобы на вырученные деньги купить продукты. У дедушки были больные ноги, от голода они еще и распухли. Ему варили кашу из мучки, где была кукуруза, а всем остальным из пшеничной – серой и клеклой. Маленькой Клавочке мать строго-настрого запретила просить кашу у дедушки, а тому было жаль младшую внучку, и он втихаря пускался на хитрость. Дождется пока Гриппа выйдет и шепчет внучке: «Внучечка, я так твоей кашки хочу, моя такая не вкусная. Давай хоть одной ложечкой поменяемся – я тебе своей, а ты мне своей». А Клавочке деда жалко станет, малышка и подвинет ему свою плошку. Тот переложит своей каши в Клавину мисочку, а сам из ее ложечку зачерпнет. И нахваливает, и благодарит: «Ой, внучечка, ой спасибо — вкусно как». Девочка удивляется, ведь дедушкина желтая кашка ей казалась самой вкусной на свете. Но их с дедом секрет не выдавала никому. Через много-много лет рассказала она своей, уже старенькой маме про то, как с дедом кашей менялась. И всплакнули обе, и посмеялись… А тогда, в маленькой полуподвальной квартире и взрослая Агриппина, и маленькая Клавочка старались, как могли, сберечь дедушку. Не помогла внучкина кашка. Умер дедушка через месяц после оккупации…
В городе свирепствовали не только немцы. Было много румын, которых боялись еще больше. В общем дворе жили несколько семей. Баба Поля тоже проводила на фронт сына Николая и дочку Нину, а невестка и внук остались с нею. Однажды во двор ввалились румыны, поставили пожилую женщину к стенке и, наставив на нее автоматы, требовали ответа, правда ли, что дети на фронте. Баба Поля плакала от страха и говорила им, что никто воевать не хочет, и дома их родные плачут, ждут, что те живыми вернутся домой. Все соседи тогда пережили панический ужас и за соседку, и за себя, ведь у каждого кто-то воевал на фронте. Чудом бабушку Полю не тронули румыны. А выдал кто-то из дальних соседей с улицы…
Любичевы получали с фронта редкие письма и даже открытки. «Здравствуй, доченька Клавочка. Шлю тебе привет и желаю доброго здравия. Твой папка Леся». Такую же открыточку он подписывал старшей дочке Мусе и жене. В феврале 1943-го, когда Новочеркасск и Ростов освободили, Елисей Матвеевич был командирован в Ростов. Привез начальство по служебным надобностям и попросился домой, чтоб своих увидеть. Отпустили всего на час. Как уж он успел – одному Богу известно. Домой вбежал, а в комнатке одна Клавочка сидит. Два года малышка отца не видела. Отец спрашивает:
-Ты знаешь кто я?
— Да. Ты мой папа.
— А мамка где?
Маму отец все-таки увидел. Посидели, обнявшись, минуточку и отец снова уехал еще на долгих два года. За баранкой исколесил пол Европы, освобождал Сталинград, Прагу, брал Дрезден и Берлин, награжден орденами и медалями. Однажды, везя командира на своем грузовике, попал под бомбежку. Молился ли Елисей, лавируя на большой скорости между рвущимися бомбами, вспоминал ли жену с дочками – сейчас уже спросить не у кого, но тогда в какой-то момент, видя перед собой летящую вниз бомбу, он в доли секунды понял, что эту уже не проскочит. Резко вытолкнул командира из кабины и едва успел выпрыгнуть сам. Остались живы оба, но с тяжелой контузией он попал в госпиталь. В забытьи ему привиделось большое поле, как степь. Везде лежали люди – бойцы. Среди них медленно ходила высокая женщина в белом и наклонялась над каждым. Кого-то укрывала белой простыней, а кого-то нет. Подошла она и к Елисею, поглядела на него, развернулась и пошла прочь. Тот стал спрашивать, даже с обидой, мол, а меня что ж не прикроешь? «А тебе рано еще», — сказала та. Такое вот чудо с ним случилось. Пришел в себя и понял, что поживет еще боец Любичев. Вернулся домой Елисей Матвеевич к своей любимой семье. Не застал только тестя своего. Умер дедушка через месяц после освобождения Новочеркасска…
Я благодарна моей свекрови Клавдии Елисеевне и сестре её Марии Елисеевне за то, что поделились со мной своими детскими воспоминаниями, и за то, что хранят для нас эти бесценные фрагменты нашей общей, такой непростой, но славной истории.
Ирина Гаврилова
